<<
>>

Жид политический.

Кто, не зная евреев, столкнулся бы впервые с таким политиком, тот, пожалуй, был бы сначала очарован. Его удивляли бы яркость и блеск, увлекающая живость, даже вдохновенность приёмов.
Свободные от оков сомнения, быстрые как стрелы, сверкающие как метеоры, идеи показались бы ему брызгами высшего дарования. Впадая в невольное сравнение сложности мыслей и научности сочетаний арийского ума с этой чудной лёгкостью и ослепительной смелостью, он, быть может, отдал бы преимущество еврейскому уму и даже стал бы рассматривать этот последний как избранника, призванного взять на себя будущее человечества и отныне держать бразды правления в своих руках.

1. Однако, уже при некоторой проницательности не могла бы не поразить наблюдателя целая масса странностей. Дикость жестов, болезненный огонь в глазах, резкость порывов и ядовитость интонаций голоса не допустили бы его увлечься первым впечатлением.

Вскоре за этим, слушая далее, он, к своему удивлению, заметил бы, что еврейский мозг живёт концепциями, уже совсем готовыми. Причём они являются к нему внезапно и непроизвольно, как бы приносимые невидимым телеграфом. С этой минуты он едва ли удержался бы от подозрения, что во всяком иудейском политике есть зачатки безумия. Но и засим прошло бы, конечно, немало времени, пока он вникнул бы в дело вполне и признал бы, что у такого еврея сумасшествие повинуется точным законам, неуклонно преследует одну и ту же цель, а в основании своём имеет жгучую и прозорливую алчность.

Ещё большее внимание указало бы ему на одну важнейшую особенность. Соединённые тайными нитями, любые еврейские политики при известных условиях чувствуют и повторяют одно и то же. Им не надо ни видится, ни сговариваться. Один и тот же незримый ток влияет на них всех разом, повинуясь какомуто мистическому велению, все они исполняют его в точности.

Иначе говоря, еврейская «музыка» такова, что сынам Иуды не надо репетиций.

Соберите их и скомандуйте, вы сами увидите, как они тотчас же возьмут аккорд. Единство организации, тождество наследственности, века суровой дисциплины талмуда, – всё направляется здесь к этому результату.

Дальнейшее исследование различий между нормальным пониманием вещей, как его познаёт арийский гений, и еврейскими несообразностями выяснило бы, что идеи еврейства в политике не только исключают всякую возможность взвесить их, но едва лишь наблюдатель обеспечит себя от их пустозвонной стремительности, как они представляются ему в своём естественном состоянии неизлечимого возбуждения, неуравновешенными и несогласованными взаимно. Они явно переливают из пустого в порожнее, а подвижность языка разоблачает лишь несомненную умственную нищету.

Тогда прорываются наружу и другие плачевные недочёты. Интеллектуальный организм евреев, повидимому, не выносит глубокой вдумчивости в прошлое и в будущее; ему не дано обнимать факты с их отдалёнными причинами и постепенным течением, ни следовать за их предстоящим развитием; у еврея нет той способности глядеть вперёд и назад, которая так метко выражалась в двойном лице бога Януса, символизировавшем у римлян политический гений; его горизонт сводится к узкой действительности; схватившись за неё, он в ослепительной болтовне строит на этом все свои воздушные замки...

II. Таков же и его язык. Здравый смысл принимает здесь участие далеко не всегда, зато безумие сквозит неизменно, в большей или меньшей степени. Чрезмерность восхвалений, азарт злословия, беззастенчивость противоречий злорадство предсказаний, лживость доводов и осязательность нелепостей за весьма редкими изъятиями, кладут свою печать, а иной раз и совершенно переполняют еврейскую речь о политике. Естественно, что пустословие этого рода нередко влияет на слушателя, как яд миазмов, которого нельзя вдыхать без головной боли и без упадка сил.

Независимо от сказанного, существуют и другие факты, но, выходя за пределы ежедневного опыта, они могут быть наблюдаемы только у избранных евреев.

Приписывая себе политические дарования высшего порядка, эти «избранники» охотно воображают себя существами необыкновенными. Подумаешь, что они уже повелевают миром, и что им повинуются оба полушария. На своём троне гордыни сам сатана едва ли окружает себя большим величием и, пожалуй, взирает на вселенную с меньшим пренебрежением...

III. Что же касается обмана, то каким образом еврейский политик стал бы от него воздерживаться? Наоборот, у каждого их них есть в этом случае свой багаж: один был закадычным приятелем Гамбетты, другой вдохновлял политику Бисмарка, третий свысока повествует о таких людях, которых он и в глаза не видел. Как ведь приятно ввести в заблуждение или навязать сказку с хитро подтасованными деталями!.. В этом – двойное удовольствие: и себе самому придаёшь цену, да и над другими позабавишься всласть.

Если бы, проникаясь в еврейскую душу, наблюдатель спросил бы себя, наконец, какие же инстинкты двигают еврея в области политики, то мудрено было бы предположить в ответ какуюлибо иллюзию. Месть и ненависть, необузданное самомнение, шарлатанство, стремление провести и одурачить – таковы те инстинкты и страсти, которые оказались бы на сцене и за кулисами, причём наблюдатель увидел бы также, что они действуют с невероятным напряжением и с тем могуществом, которое накоплялось веками...

Какая внезапность в изобретении обманов?! Какое лукавство в расстановке статей? И каково искусство притворяться, скрывая свои когти под чарующей мягкостью сердца и обольстительной нежностью дружбы?!..

Объявляя себя несостоятельным или принуждая своих кредиторов пойти на мировую, еврейский купец отдаёт этому делу столько же забот, как и птица, вьющая себе гнездо. Эволюция плутовства следует здесь определённым законам; она слагается из тысячи таких подробностей и стратагем, которые, будучи применяемы к обстоятельствам, сочетаются взаимно в самых разнообразных комбинациях и с поразительной гармонией; у неё есть свои собственные слова, специальные восклицания и характерные особенности до такой степени неизменные, что, подметив их однажды, уже незачем глядеть на них вновь.

Нечто подобное наблюдается и в еврейском политике.

Одержимый глубочайшим предательством, он безустанно пожирается алчностью, но не менее того мучается гордыней. Проникнутый собственным превосходством, он свысока глядит на арийский мир, говоря себе, что если это не нынешняя, то, несомненно, будущая его добыча. Разве не всё должно отступать перед ним? Да и как, владея систематизированными ad hoc способностями, располагая дарованиями, выработанными и нанизанными природой именно с целью победы, он мог бы лишиться такого владычества? Не за ним ли сокровища энергии и лабиринты коварства? Не ему ли предстоит расквитаться за вековые унижения и оправдать пророчество о всемирном господстве, пророчество, пережившее разгром Иерусалима и разрушение храма?

С такими идеями и вожделениями, еврейская политика не может преследовать иной цели, кроме верховенства иудейского общества над обществом арийцев, и к этой цели она стремится с воинственным рвением и деловитостью. От времени до времени, медленно и в тишине умножив и подготовив свои силы, еврейская армия трогается в поход и кидается на сцену мира. Сокрушая перед собой препятствия, она переносится от успеха к успеху, от триумфа к триумфу.

Каково изобилие стратегических ресурсов? Какое проворство в захвате плодов обмана раньше, чем появится свет? Какой гений орудования рекламой? Какая сноровка расширяет самое время скоропостижностью операций? Какова обдуманность в подготовке набега через разврат и шпионство? И каков навык разрушения? Какое богатство добычи? Как обильно текут серебро и золото в её победоносные руки? Наконец, какое удивление и страх царят вокруг неё? Содрагаются земные владыки и горе тем трепещущим, кто не отправит своего посла на похороны «беднейшего» из князей Израиля или же на свадьбу «последней» из его дочерей!..

Не следует поэтому удивляться, что еврейская политика действует на арийское общество разлагающим образом, что она стремится ослепить умы, обессилить историческое самосознание, ниспровергнуть веру в прошлое и по всем направлениям распространить легкомыслие и безрассудство.

«Склонность вдохновляться чуждыми национальными интересами и стремлениями, даже когда они могут быть осуществлены не иначе, как за счёт унижения собственного отечества, есть одна из разновидностей современного политического психоза» (Бисмарк).

С того момента, когда арийское общество вступает в одну из таких печальных фаз, среди которых народ, охваченный помешательством, обольщенный видениями и подавленный отвлечёнными туманностями, убеждает себя, что всё совершившееся на его жизненном пути было только мракобесием и ложью, склоняет главу пред оскорблениями чужеземца и даже сам повторяет их, засыпая в кругу опасностей ему угрожающих и вожделений, его гнетущих, – тогда для еврейства наступает полный простор, а уж сыны Иуды не промахнутся.

В своих разрушительных атаках они сумеют обнять как самые глубокие и отдалённые устои арийского общества, так и всё, что у него есть великого в настоящее время. Религия, воинские доблести, память о знаменитых деяниях и о славной борьбе, спасшей национальную независимость, Греция как и Франция, поэмы Гомера как и христианские храмы, – всё будет предано поруганию. Софизм, ирония и карикатура в стихах, прозе и музыке разъедят всё своими прокажёнными струпьями.

IV. Весьма нелегко произвести анализ тех причин, которые делают столь гибельным прикосновение еврейства к арийцам. Тягость опасности возникает уже из той нелепой иллюзии, которой мы страдаем по отношению к намерениям еврейства и которая обусловливается химерической идеей, будто мы в состоянии поглотить его и усвоить ему драгоценнейшие из наших чувств и понятий.

Однако, подобная иллюзия распространена несравненно более, чем это казалось бы возможным. Как мало людей видят еврейское общество таким, каково оно есть – с его незыблемыми принципами, с его изумительной цепкостью и связностью и с тем вечным антагонизмом, который в тайниках своего сердца питает оно к арийскому миру. Разбросанное и рассеянное во многих странах, это общество приобретает только больше единения и упорства, дабы надёжнее отделить себя от всего окружающего, причём с тем большей энергией продолжает оно жить в самом себе и единственно для себя. Захват племенем Иуды всех средств к существованию и систематическое вытеснение ими окружающего населения, необыкновенно быстрое размножение этого племени, удваивающегося средним числом каждые 30 лет, и безвозвратная погибель для страны всякого рубля, попавшего в еврейский карман, являются воистину грозными фактами современной истории. Вот почему совершенно справедлива немецкая поговорка: wer sein Geld zum Juden tragt, sich mit eignen Fausten schlagt. И действительно, тогда как еврейбольной идёт к врачуеврею; еврей, имеющий судебный процесс, обращается к адвокатуеврею же; еврейграмотей подписывается на еврейскую газету; еврейвкладчик несёт свои сбережения к банкируеврею; еврейпокупатель старается прежде всего иметь дело с торговцемевреем; еврейантрепренёр подбирает в свою труппу евреевактёров; еврейученик ищет еврейских профессоров; еврейдиректор консерватории наполняет её, а затем и саму оперную сцену евреями же; еврей доктор собирает вокруг себя еврейских же ассистентов и т.д.

и т.д. Мы, христиане, не хотим понять всего этого и оценить по достоинству. Между тем, если вообще согласен с истиной афоризм «habes habereis», то еврейство как хищническая и строго централизованная орда подтверждает его ежедневно. Во вне оно, как губка впитывает золото из всей сферы, в которой вращается; внутри себя оно становится всё крепче и внушительнее, потому что ничего почти не расходует за своими пределами. Всякий, кто желает видеть, может убедиться воочию в том, с какой силой разрастаются еврейские капиталы, и как последовательно они организуются в большие компании, неуклонно и всецело захватывающие все отрасли народного хозяйства, тиранизирующие и деморализующие всё вокруг. Сами же «акционерыевреи» как «врани граяхуть, трупии себе деляче»...

Если же порой еврейство как бы смешивается с арийцами и допускает увлечь себя в их кругозор, то это, без сомнения, одно притворство, маска, приуроченная лишь к его же собственным интересам. Чудесно разыгрывая эту роль, еврейство иной раз влияет на арийское общество пагубным образом. Даже помимо своего желания, добро ведь приносят тому, кого любят и кому отдаются; ничего, кроме зла, не делают для того, кого ненавидят и презирают.

Простой и вразумительный пример может показать с очевидностью весь вред такого влияния. Стремясь захватить огромный барыш сразу, одним ударом, еврейский мозг сосредоточивает здесь все свои силы; но при этом у еврея страсть наживы имеет к своим услугам лукавство; она не ошибается и ничего не предоставляет случаю; проницательная, недоверчивая, всегда себе на уме, всегда готовая воспользоваться обстоятельствами, она идёт к своей цели верными и лёгкими шагами.

Где заведутся евреи, там вся жизнь превращается в биржу, там духовная трава не растет.

Сталкиваясь с еврейством, арийское общество, увы, заражается той же страстью. Каждый мечтает приумножить своё состояние счастливыми комбинациями. Но одно дело – определить пороки чужой расы, и совершенно другое – усвоить её способности. Пытаясь спекулировать, доверчивый и несведущий ариец является для еврея предпочтительной жертвой. Здесь мы до некоторой степени наблюдаем повторение того факта из жизни хищников, что раз отведав человеческого мяса, они уже навсегда становятся людоедами. В частности, еврею именно присуща та адская ловкость, которая необходима для возбуждения в арийце жажды к наживе, как лучшего средства снять с него последнюю сорочку.

Мудрено ли, что притчей, удивлением, посмешищем и поруганием бывал еврей всегда и у всех народов земного шара.

Весьма естественно, что попав на биржу, ариец становится лучшей добычей еврейского ажиотажа; в самой же заразительности своих алчных наклонностей еврей находит превосходный источник обогащения, а затем и новых побед. Шарлатанство в области политики, плутни в деловых сферах, разлад в семье, сокрушающее иго государственного долга, нашествие иностранцев, все виды позора, скандалы всякого рода и всевозможные бедствия заполняют и разделяют страну; в истощении же её материального благосостояния и в погибели её идеалов со всех сторон обнаруживаются симптомы смерти.

Пред арийским обществом еврейское имеет преимущество, что представляет организацию неизмеримо простейшую. Обладая такой совершенной устойчивостью, которая может идти в уровень разве с сохранением того или другого вида в царстве животных, еврейство не требует, как это необходимо для общества арийцев, постоянного вмешательства веяний иного – высшего порядка. Арийским обществом управляют идеи, тогда как у еврейского общества нет ничего, кроме инстинктов, но зато весьма устойчивых и чрезвычайно сильно организованных. Эти инстинкты дают еврейству полный цикл законов его деятельности, совершенно однообразной и неизменяемой на пути веков; они управляют как отдельной особью, так и целым сообществом. Посему образование человека в еврейской среде есть прямой продукт наследственной передачи, а отнюдь не результат специального и тяжёлого труда. Одна природа в обществе евреев делает то, чего в арийском мире нельзя достигнуть иначе, как чудесами искусства.

Безумно, стало быть, заблуждение арийцев, когда за образец для себя они берут еврейство. Этому последнему решительно нечего делать с возвышенными целями и с идеальными добродетелями, – оно не понимает их или же презирает.

Рыцарское благородство и сердечная простота – это такие понятия, которые для евреев непостижимы и не встречаются в их среде. Раса, кровь, текущая в их жилах, противятся всему, что мы, христиане, называем долгом чести и великодушия. Без идеалов и без чистой жизни духа, еврейство выражает собой олицетворение гнева, мести и печали. Жалка была их роль в истории Рима и в Средние века!.. Они повсюду мучились страшной тоской, прежде всего от своего же собственного неопределённого положения. Не будучи ни рабами, ни свободными людьми, ни равными, ни подчинёнными и не принадлежа ни себе, ни другим, они представляли собой тайну, загадку, невылазную проблему, огромный вопросительный знак и наряду с этим олицетворяли крупную опасность, грядущую беду для окружающих и вместе безысходное горе для самих же себя.

Их фанатизм всегда был лишь карикатурой религиозного энтузиазма, а их необузданное своенравие являлось извращением здравой силы воли. Выжимая из всего окружающего последние силы, они неустанно жаловались на судьбу, издавали стоны, проливали слёзы. Открыто гонимые, они вымещали накипевшую в них злобу тайно. Чуждые уз родства или дружбы с коренным населением страны и лишённые всякого патриотизма, они никогда не теряли случая возбудить общую к себе ненависть то в качестве финансовых советников мелких и крупных владык, изобретая суровые, подчас нестерпимые налоги, то в звании придворных врачей, коварно завладевая доверием монархов и опутывая их гнуснейшими интригами, то, наконец, в виде откупщиков или вольнопрактикующих Шейлоков, довершая свистопляску роскоши и скрежет нищеты.

Между тем, наоборот, идеи и доблести составляют первооснову арийского общества. Еврейское общество легко переносит известную дозу испорченности, тогда как та же доза может оказаться достаточной для разложения общества арийцев. Не представляя никакого неудобства для евреев, некоторые виды свободы даже не служат для них предметом пользования (например, всё то, что допускает отраву алкоголем массы населения) и, однако, являются роковыми для арийцев. Наконец, в еврействе человек развивается из самого себя в нечто такое цельное и хорошо централизованное, чем без малейшего уклонения правит эгоизм, жгучий в вожделениях и холодный в расчётах. С самого детства еврей умеет сосредоточивать свои действия на своём личном интересе, который, будучи для него святыней, представляет в его глазах и абсолютное, и божественное.

Таким образом, еврей – существо упрощённое и вместе с тем наделённое лишь quasiэлементарной структурой, но не имеет нужды в научном образовании. Совсем иначе обстоит дело у арийцев. Для них образование есть именно та проблема, которая подлежит разрешению прежде всего. Здесь требуется, чтобы каждый человек в себе самом носил могучие устои арийской цивилизации, чтобы его разум и дух навсегда воспряли печать размышлений необъятного величия и несовратимой чистоты. Задача отнюдь не в том, чтобы повернуть его назад, внедряя в него поклонение деньгам и приёмы обмана. Должно и необходимо во всём его существе раскрыть стремление к благородному и самоотверженному, – небесному идеалу.

В политике подражание еврейству, быть может, ещё более чревато гибельными последствиями. Еврейское общество, строго говоря, не имеет политики. Располагая инстинктами, которых ему не надо обдумывать или приводить в теорию, уверенное, что ему никогда не предстоит уклониться от них, оно совершенно неспособно усвоить политические концепции арийцев. Общество кочевников, запечатленное паразитизмом и эксплуатацией ближнего, как могло оно не понять арийскую нацию и жить её историей? Вот почему иудейская политика обусловливается заимствованиями, искусственным возбуждением, идеями, меняемыми изо дня в день. Она суетна и криклива, легкомысленна и лицемерна, она «потеет» неврозом, болтовнёй, сплетнями и оскорблениями.

Подвергаясь влиянию такой политики, арийское общество заражается тлетворными началами; уже вскоре его разум омрачается, оно не узнаёт самого себя, теряет представление о законах собственного бытия; его движения становятся беспорядочными, самые коренные идеи власти и управления извращаются; слепые увлечения и внезапные порывы занимают место спокойной предусмотрительности; политическая арена становится шумным и судорожным балаганом, где неведомые маски сталкиваются при щелкании звонких слов и хлёстких фраз... Государственные люди исчезают, и это в порядке вещей. Возможно ли какоелибо соотношение между гением арийского государственного человека и необузданностью еврейского журналиста? Где заправляет этот последний, там первый не может существовать.

V. Вмешательство евреев в политику тем более вредоносно, что само устройство их интеллекта неудержимо призывает их к другому. «Природа, – говорит Аристотель, – не производит ничего более совершенного, чем то, что создано ею ради специальной цели» .

Еврей получил от природы это высокое отличие: она сделала из него вполне законченного торгаша; она его наделила проницательностью, чутьём, коварством, изворотливостью и подвижностью, быстротой в захвате добычи и жестокостью, чтобы пожрать её; вообще, всеми теми качествами, которые необходимы для жизни за счёт других людей. Как лаборатория лжи и обманов, его голова находится в непрерывном брожении; его вкрадчивый язык умеет говорить убедительно и предательскими мелодиями потрясать струны сердца, застигнутого врасплох; нежность и преданность так и текут, когда надо, из его уст, и некогда античная Сирена с большей силой не увлекала своих жертв чарами восторга и упоением лести.

Зайдёт ли дело о том, чтобы обольстить или совратить, ослепить или усыпить, – все извивы змеи ему одинаково сродны. Теряет ли человек силы, – в то же мгновение около него оказывается жид, подобно тому, как в равнинах Южной Америки невидимый дотоле ястреб внезапно кидается на раненое животное прежде, чем оно испустит последний вздох...

Закутит ли маменькин сынок, – еврейские ростовщики, скупщики и бриллиантщики сбегутся со всех сторон, чтобы, как можно скорее, помочь ему разориться. С каким соревнованием и вместе с каким согласием поведут они этот превосходный гешефт, делая в то же время вид, будто они друг друга вовсе не знают!..

Надо ли потопить корабль в открытом море, чтобы воспользоваться страховой премией за товары, которых на нём никогда не было? Еврей устроит и эту плутню. От таможенных чиновников в Бразилии или Мексике он достанет подложные грузовые документы, а затем всё будет устроено так гладко, крушение произойдёт при условиях столь естественных, что страховое общество окажется вынужденным вознаградить за все «убытки» сполна, в том числе, разумеется, и за те слитки золота, которые с еврейским кораблём скрылись на дне океана...

Придется ли учредить мошенническое «акционерное предприятие», еврей, конечно, явится если не инициатором, то, по крайней мере, организатором. Он выработает задачи общества, проведёт устав, подтасует членов правления, погонит на бойню стадо акционеров, изобретёт и осуществит всё к лучшему в этом лучшем из миров, будет говорить и действовать больше, чем ктолибо и, тем не менее, сумеет перенести ответственность на других, оставив за собой лишь самые крупные барыши.

Выпускает ли какоенибудь южноамериканское правительство новый «гондурасский» заём, – наверно будут постоянны «Панамские» невзгоды и вновь зародится, по крайней мере, ещё одно большое еврейское богатство.

«Cherchez ie juif!» – вырывается невольно, как только общественное внимание бывает возмущено какойлибо, ещё неслыханной плутней. «Cherchez ie juif!» – твердит себе дипломат, видя, что его шахматные ходы кемто спутываются и обращаются ему же во вред. «Cherchez ie juif!» – говорит себе землевладелец, не постигая быстроты колебаний цен на хлеб и действительной причины своего разорения. «Cherchez ie juif!» – вспоминает финансист, оплакивая крушение христианского банка или внезапное падение курса, переворачивающее рынок вверх дном. «Cherchez ie juif!» – решает судебный следователь, например, в черте еврейской оседлости, когда предательское злодеяние, многосложное, важное и безнравственное преступление является особенно загадочным. «Cherchez ie juif!» – приказывает главнокомандующий, замечая, что его планы перестают быть тайной для неприятеля. «Cherchez ie juif!» – восклицает государственный человек, когда национальные мероприятия отравляются сатанинской ложью в яко бы либеральной и яко бы нееврейской печати, а с другой стороны тормозятся какойто гнусной подпольной силой. «Cherchez ie juif!» – вправе сказать, наконец, мыслитель, когда вечные законы разума и сама идея справедливости осмеиваются и замирают в том биржевом хаосе, который на наших глазах охватывает наиболее жизненные части социальных организмов.

VI. Во всякий из своих гешефтов, как и в любую из денежных спекуляций своих еврей вносит чутьё виртуоза. Он найдёт место, где следует стать и время, когда надо действовать; своему банкирскому «заведению», как и выставке своих товаров он сумеет придать надлежащие цвет и блеск. Знает он и язык, которым надо говорить, и тот гвалт и треск, которые выгодно затеять; он понимает, как расставить сети доверчивым страстям и какую приманку бросить расточительным капризам; не ошибётся он в выборе посредников и не промахнётся, атакуя своих конкурентов то ловким пренебрежением, то клеветническим наушничеством; умеет он не только приобретать доверие, но и, потеряв его однажды, создавать вновь; не забывает вовлечь в свои затеи сильных мира сего; становится предерзостным и наглым, будучи разоблачен, и никогда не прочь через интриги и подкуп достигнуть молчания и безопасности.

Но, прежде всего и больше всего проявляет энергии его скользкая и эластичная воля. Не отступая ни перед каким усилением и приноравливаясь ко всяким комбинациям, он одинаково способен довести до благополучного конца плутню, рассчитанную на десять лет, как и сообразить и завершить обман с быстротой молнии. Его неутомимое самомнение есть исчадие ада, в глазах которого не «завоёвано» ничего, пока остаётся завоевать ещё чтонибудь.

Не имея обыкновения останавливаться на половине дороги, природа устранила из еврейского понимания всё, что могло бы замедлить его своеобразное развитие. Двигаясь быстрыми толчками и внезапными импульсами, всегда имея предметом лишь непосредственные факты и познавая их так, как если бы у них не было ни вчерашнего, ни завтрашнего, даже питая отвращение ко всякому серьёзному и глубокому разумению вещей еврейский ум оказывается в прямом противоречии с дарованиями политическими.

В политике уже нет речи о том, чтобы одурачить покупателя или распространить панику; увёртки и скачки торгашеского лукавства, которое ничего не видит, кроме сегодняшнего успеха и пренебрегает законами нравственности, непременно довели бы правительство до погибели. И, наоборот, в делах торговых, а особенно в тех, где преуспевает еврей, эти же качества – суть его могучей силы.

Кто раскроет чудеса биржевых уток, фокусы игр на повышение и понижение, сокровенные тайны операций по выпуску новых ценных бумаг или же по захвату ценностей в одни руки?..

Химера греческой мифологии была козой с хвостом дракона. Гешефты детей Израиля с их внутренними судорогами и прыжками и с их внешними опустошениями, не в этой ли химере должны найти свою эмблему?..

Будучи перенесена в политику, эта лихорадочная подвижность, эти неожиданные выходки, эти ухищрения исключительно в сфере лжи и лишь путём шатания из стороны в сторону, эта страсть к немедленным результатам, как будто дело идёт о том, чтобы ограбить и тотчас же бежать, наконец, это презрение к совести не могли бы выразиться ни в чём, кроме неисчислимых бедствий. Там во всякую минуту необходимы: разумение величия целого, широта взглядов, связанность мероприятий, спокойствие и мудрость, чувство меры, предвидение отдалённейших последствий, уважение к истине и уклонение от мимолётных побед, медленно приобретаемое доверие и такт умно оправдывать уважение к себе.

Стало быть, интеллектуальные силы политики и специальные способности, посредством которых «наживаются» огромные богатства евреев, стоят на противоположных концах диаметра; между ними такая же разница, как между величественным зданием, предназначенным служить века, и назойливо сверкающим мишурой цирком акробатов.

Да и, вообще говоря, довольно простого здравого смысла, чтобы из самих речей еврея убедиться, что политика совсем не его дело. Пропитанное торгашеством, еврейское красноречие отличается всеми сродными ему запахами. В минуты самого пылкого увлечения, еврей всётаки способен дать лишь газетную статью. Его восторги пышут жаром распродажи, выгодно раздутой во всю, а от его энтузиазма несёт наёмными аплодисментами театральных клакеров. Взрывы его гнева, равно как и его нередко грубые или же забавно напыщенные обиды клокочут бешенством рыночного соперничества. Его бесстыдное чванство и умоисступление в спорах отдают ярмарочной площадью или же задворками биржи.

Не только дух толкучки кладет свою печать на всю еврейскую политику, но за её кулисами гешефты всякого рода неизменно присутствуют и размножаются, или, лучше сказать, этот дух никогда не бывает более деятельным, чем в тот момент, когда, расширяя поле своих операций, политика позволяет ему проникнуть в самое сердце государственной жизни. Тогда владыка тайн правительственных уже, ничуть не опасаясь боязливой юстиции, может спекулировать с полной свободой. Обетованная земля в его руках, – остаётся лишь собирать жатву.

Если же какойнибудь еврейский политик вдруг заблистает честностью, более или менее осязаемой, пусть этим никто не обманывается: его единоверцы спекулируют вокруг него, а состояние мозговой от них зависимости обязывает его отдавать всё своё влияние на службу их интересам. Кто, например, не знает, что даже евреи не ведущие никакой торговли приходят, однако, в священный ужас пред таможенными пошлинами, как учреждением, омерзительным для еврейского космополитизма и преследуемым со стороны детей Иуды вечной ненавистью? Эта интимная помесь политики и барышничества нашла себе яркое воплощение в некоторых существахублюдках, изловчившихся двигать в ряд и политическую заносчивость, и биржевое мошенничество.

Недосягаемым же образцом, «звездой Востока» и «солнцем Запада» являлся на этом поприще перед лицом Израиля лорд Биконсфильд. Негодуя на дерзкое предательство этого «бесчестного еврея», О’Коннел справедливо заклеймил его званием «прямого наследника того злодея, который и на кресте не хотел принести покаяния». (непонятное высказывание, вероятно имеется ввиду тот разбойник, который злословил на Господа нашего Иисуса Христа. Сост.)

Глубоко упала нация, где этот позорный тип находит себе место, и где наглый биржевик осмеливается играть роль первого министра!..

Забавная вещь! Вопреки своим узкоторгашеским инстинктам, еврей охотно допускает в себе необыкновенные таланты для политической карьеры. Кто ищет его милостей, тот хорошо сделает, внимая его высоко парящим рассуждениям о мировых событиях дня, и, наоборот, чтобы ему не понравиться достаточно уклониться от политической беседы с ним.

VII. В известные эпохи, чувствуя, что иудаизм становится ему поперёк горла, арийское общество начинает мечтать о примирении с ним; оно укоряет себя в несправедливости и варварстве по отношению к еврею; говорит, что истинный еврей совсем не тот, которого оно преследовало; что злодеяния некоторых оно приняло за пороки всех, или же что, унижая еврея, оно само сделало его преступным, и что, наконец, в обоюдных интересах необходимо положить конец прежней ненависти и, вернувшись к юношескому мировоззрению, пригласить освобожденный иудаизм на помощь его же собственному обновлению.

В свою очередь еврей, поучаемый своим историческим опытом, издалека предчувствует эти стремления и с живейшей радостью следит за их развитием. Он знает, что вскоре они будут обобщены и возведены в закон, что цепи еврейства падут, и что сынам Израиля будет дано разрешение хлынуть на сцену мира со всем избытком энергии, выработанной веками гнёта и под науськивания неутолимой жажды мщения. Он предвидит, что ему станет благоприятствовать все: он был презираем и вдруг окажется существом высшего порядка; его обижали, станет оскорблять и он; его изнуряли, подавляя налогами, и вот он целое человечество предаст всепожирающей эксплуатации. Великие и малые станут равно ничтожными перед ним, он поселится в замках аристократии, а бриллианты самой могущественной из корон Запада пойдут на украшение его жены и любовницы.

Однако же, это великолепие, – он это знает также, – не будет продолжительным. Вечное Провидение указало ему предел, и Промысел Божий, бодрствующий в своём покое и страшный в долготерпении своём, остановит его в роковую минуту...

Надо ни разу не наблюдать еврея, чтобы в глубине его души не заметить мрачных предзнаменований. За проблесками болтливого высокомерия почти без перехода следуют молчание и уничижение; надменные порывы владычества внезапно сменяются странным беспокойством. Можно бы сказать, что это – средневековые заклинатели, в самый разгар наслаждений ночного шабаша с испугом взирающие на появления дня. Вот эта, например, голова, заносящаяся превыше облака ходячего, не держит ли она себя так, как будто она никогда не лобызала праха земного?!..

Но пока что данная эпоха принадлежит еврею; труба свободы и победы звучит в его ушах; горестные предсказания, которые несколько позже приведут его в ужас, теперь ещё не дают о себе знать; у него ещё есть время поработить землю, а, быть может, поспешив, он даже успеет наложить заклятие и на саму судьбу свою.

Арийское общество, надо признать, умудряется вторить ему. Увлекаясь евреем, оно до некоторой степени становится влюблённым в него. Еврей начинает производить впечатление человека более развитого, более полного и совершенного, нежели другие люди. Его ум очаровывает, а голос опьяняет; ещё немного и названное общество будет прислушиваться только к этому голосу, но... под гармонией лести и нежностью ласк оно услышит скрежет ненависти, подметит отталкивающий цинизм. Тогда оно станет анализировать и смех, и улыбки...

Но такое разочарование возникает очень медленно. Иллюзия ещё надолго остаётся владычицей, и чем больше еврей пребывает евреем, тем больше арийское общество любит его и тем раболепнее ему дивится.

Подчас оно даже испытывает потребность пасть ниц перед ним. Встречая его в состоянии, так сказать, концентрации, – когда он сверкает самоуверенностью и наглостью, кидает своим поклонникам и врагам обиды с такой же ловкостью, как учитель фехтования наносит удары шпагой, обаятельно импровизирует ложь, чарует и увлекает, издевается и мистифицирует, одним словом, воспроизводит знаменитый тип халдея былых времён, – оно невольно принимает его за создание сверхъестественное, чуть не за полубог.

Раз попав в этот омут, как могло бы арийское общество остановиться? Еврей, которому оно отдало своё сердце, владеет неограниченным доверием. И еврей хорошо знает, что он может этим и пользоваться, и злоупотреблять. Таким образом, весьма естественно, что нет сферы, куда бы не проник он со всей яростью «завоевателя». Правительство, дипломатия, армия, администрация, суд, – всё кажется созданным для него, повсюду лучшие места принадлежат ему же. Некогда на него смотрели, как на существо международное, а его собственный, упорный и ревнивый жидовский патриотизм исключал, повидимому, всякого рода иной. Теперь он признаётся патриотом в квадрате, и никто уже не думает спрашивать у него, где он родился? Ни его бьющая в глаза наружность, ни сам акцент его речей отнюдь не стесняют его карьеры. Арийское общество считает, что им правят тем лучше, чем во главе его стоит больше израильтян, владеющих тайнами его политики, говорящих иностранцам от его имени и переделывающих все его понятия на свой образец...

Золото есть важнейший рычаг еврейского могущества. Иудейские банки возвышаются в этом мире, как гордыня цитадели, а большие еврейские банкиры являются настоящими властелинами. И странное дело! Чем выше поднимаемся мы по социальной лестнице, тем это верховенство оказывается более могучим и тягостным. Человек простой, трудолюбивый рабочий видит проносящуюся мимо него карету еврейского банкира, не ослепляясь; он даже отворачивается с невольным презрением. Наоборот, человек среднего сословия, разжившийся кулак, задолженный фабрикант или купец, взирает на эту карету жадными глазами. Прогорающий аристократ ещё более откровенен и с изысканной любезностью кланяется своему кредитору, ставшему его «приятелем». Наконец, какойнибудь второстепенный владелец раскланивается с «великим» банкиром, уже как равный с равным. Правда, банкир поклонился как раб, но это не помешало владетельной особе, обернувшись к своему адъютанту, с печальной иронией заметить: «Вот наши господа»!

VIII. Из всех зловещих талантов еврейского банкира нет ни одного, за которым законодатели и государственные люди должны были бы так смотреть в оба, как искусство развращения. Там, где есть какойнибудь его зародыш, как бы он ни был скрыт, еврей сумеет откопать его и дать ему расцветать. Повсюду же, где растление нравов уже стало хроническим, там под иудейским влиянием оно принимает гигантские размеры. Брожение, которое при этом совершается в известных странах, нельзя ни с чем сравнить лучше, как с внезапным и пышным развитием скромной былинки под влиянием жаркого и влажного климата, потому что, без преувеличения, разврат под командой еврейских банкиров, столь же разнствует от безнравственности обыденной, как растительность тропическая отличается от полярной.

Приближаясь к человеку, которого он хочет соблазнить, еврей поступает так же деликатно, как опытный ДонЖуан подходит к женщине. Уже первые его слова обволакивают жертву упоительной для дыхания атмосферой преданности и почтительного удивления. Вскоре устанавливается симпатия, рождается доверие. Но кто открывает своё сердце, тот выдаёт и свои тайны. Да и кроме того еврей знает своего собеседника наперёд, даже и в том именно, что он всего более желал бы утаить. Еврей вполне осведомлён и о расточительной любовнице, и о гнетущих долгах. Вот почему все его выстрелы попадают в цель. Неожиданно высказанная какаянибудь вскользь брошенная жалоба на житейские затруднения, – и обольститель кидается на них с быстротой хищной птицы.

«Как! – восклицает он, – вы, человек с такими дарованиями и заслугами, принуждены бороться против столь вздорных неприятностей! Вы рискуете не быть избранным вновь изза невозможности поддержать газету? А между тем, много ли на свете таких людей, как вы... Да ведь, если бы вас успокоили в этом отношении, разве не могли бы вы посвятить всю вашу энергию святому делу национального возрождения?!..»

Совершенно незаметно предложения взятки сделаны и даже определились, но с какими предосторожностями, с какой осмотрительностью! Чаще же всего этому предшествует простое предложение взаймы. Подобно хитрому ловеласу, еврей как бы дышит такими очарованиями, которые способны усыпить нравственное чувство. У него есть красноречие, оплетающее человека со всех сторон, есть доводы, сбивающие с толку, есть и рассуждения специальные и особо приноровленные к каждому. С «полной очевидностью» доказывает он, что государственные люди не могут покрывать своих расходов, если сама их деятельность не приносит им необходимых средств; что все они, так или иначе, вынуждены добывать их; что поступать другим образом – значит решительно не понимать событий, подвергая себя на каждых выборах опасности; по недостатку денег быть вытесненным первым попавшимся и, сверх того, быть выкинутым в частную жизнь, с нищетой и унижениями в перспективе; что проповедь абсолютных принципов следует предоставить трусам и идеалистам; что, впрочем, эти проповедники сами же первые нарушают их; что, наконец, в делах известного рода, как, например, в том, какое проектируется ныне, заработок возникает законным путём, без всякой сделки с совестью, и что, если, разумеется, гораздо лучше не барабанить об этом без надобности, то вместе с тем, вовсе не значит изменять государству, когда немного подумаешь и о себе самом.

Примеры так и сыплются с его лихорадочных уст. И вот постепенно весь парламент проходит через них. Истина и клевета могут попеременно требовать своей доли среди тысячи фактов, о которых он повествует. Но у него ложь так хорошо преобразуется в правду, он с такой непринуждённостью жонглирует самыми мельчайшими деталями, что разобраться в них нет никакой возможности.

Между тем, в сознании человека, осаждаемого с такой силой, нравственные компромиссы начинают акклиматизироваться как повсеместный и, пожалуй, как неизбежный обычай. Однако, соблазняемый всё ещё колеблется. Действительно, нужда в деньгах пожирает его, кредиторы не дают покоя, срочных векселей уже не позволяют переписывать вновь, продажа с молотка грозит неотступно, человек доведён до крайности... А вдруг, если узнают?!..

Но в этом отношении еврейский банкир располагает страшным оружием, – молчанием. Непроницаемая тайна, которою должно быть покрыть дело подлога, «девичья» скромность, которая сделает его невидимым, бесподобная сноровка для уничтожения малейших следов – таков священный залог, предлагаемый евреем, и небезызвестно, что он останется верен своему обещанию. Да, это коварнейшее существо умеет не изменять другому, чтобы не выдать и самого себя. Политический разврат, надо сознаться, отличается высоким достоинством в том отношении, что умеет молчать. Как только преступление совершено, он, как змея, скрывается в глубокую нору, откуда его невозможно достать.

Охваченный подобными сетями, государственный деятель становится покорным слугой евреев. Безграничное же господство кагальных банкиров над таким человеком, которого они сами же выдвинули на политическое поприще, – факт, не требующий доказательств. Вообще говоря, когда сыны Израиля помогают гою «выбраться из давки», они делают это таким способом, что он остаётся к ним прикованным навеки.

Договор с еврейством напоминает сделку о продаже души дьяволу, – его нельзя нарушить.

Раз попав в руки кагала, политический человек испивает горькую чашу раскаяния. Для него не может быть и речи ни о собственной воле, ни о личном достоинстве. Среди жестоких разочарований и крушения надежд он с опасностью уголовщины должен быть всегда готов по требованию израильтян явиться учредителем плутовского общества, прикрывать своим именем или проводить и поддерживать своим влиянием гешефты своих «хозяев», причём ему уже не дают «авансов» иначе, как под «еврейские» векселя... В апофеозе какоето таинственное пренебрежение окружает его со всех сторон и показывает воочию, что у евреев ничего нельзя брать безнаказанно. Небеса вознаграждают сторицей за всё, что им приносится, преисподняя же требует лишь стократной уплаты того, что ею дано взаймы.

Могущество золота имеет сходство с владычеством ума в том отношении, что наравне с ним мечтает о всемирном господстве и парит выше отдельных национальностей. Всё должно зависеть от него, а оно ни от кого не должно зависеть; все сферы жизни, а в особенности – её болезненные уклонения, равно как и всякий вообще беспорядок, подлежат его эксплуатации и должны быть данниками усовершенствованного им ростовщичества.

Человеческое общество имеет своим критерием то, чему поклоняется. Всякое величие, над ним властвующее, намечает ему путь, служит для него образцом и предметом подражания. Если это величие основано на высоких доблестях и на идеальных чувствах, всё общество одухотворяется. Если же, напротив, это величие построено на лукавстве и подлоге, то при созерцании такого порядка вещей и само общество в своих устоях не может не испытывать глубоких потрясений. Подвиги воина, труды учёного, благородное самоотречение государственного человека отбрасывают лучи света и на ту сферу, которая ими владеет. Чем больше она понимает их, чем искреннее окружает почётом, тем больше и сама она возвеличивается. В такой же мере она облагораживает себя и тогда, когда воздаёт должное скромным добродетелям – прямодушию, благотворительности, беззаветному милосердию, иначе говоря, когда с одного конца нравственной цепи до другого всё представляется цельной гармонией, так как общество, воистину себя уважающее, не менее чтит неподкупность судьи и бескорыстное усердие врача, чем изумляется мужеству своих героев.

Режим иудейских финансистов если и не уничтожает вполне этих возвышенных стремлений, то сверху донизу потрясает их. На горизонте восходит новое светило, пред которым бледнеют идеи нравственности. Все они становятся более или менее туманными, а некоторые и вовсе невидимыми. Вместо них безумие подражания евреям овладевает умами и производит легко объяснимое понижение общественного уровня. Раз деньги сделались главным центром тяготения и обратились в верховную цель бытия, это явление роковым образом проникает до отдалённейших глубин социального организма. В такой среде наклонности и призвания размениваются на мелочь, государственный человек становится похожим на биржевого дельца, наука живёт рекламой, искусство впадает в продажность, либеральные профессии вырождаются в эксплуатацию сомнительной честности и с весёлым цинизмом отвергают свои старые традиции, а люди, которых они поставляют на общественное поприще, ведут себя, как интриганы, стремящиеся только к наживе.

Есть прямое соотношение между исчезновением настоящих государственных людей и расширением верховенства еврейских банкиров.

Без сомнения, не культ денег создал великих мужей Греции и Рима, и если бы вечный город задолжал Карфагену, он быстро исчез бы с лица земного. Ещё Полибий так объяснял разницу между римлянами и пуническими семитами: «Средства, которыми пользуется римский народ для увеличения своего благосостояния, несравненно законнее, чем то, что делают карфагеняне. У этих: последних как бы кто ни обогащался, его не станут порицать; у римлян же нет ничего постыднее, как позволить себя подкупить подарками или же приобрести состояние дурными путями. Сколько они уважают богатство, полученное законными средствами, столько же питают отвращение ко всему что добыто несправедливостью. В Карфагене общественные должности покупаются щедротами и подкупом, в Риме это составляет уголовное преступление. Посему как награды за добродетель различны у этих на родов, так нет ничего удивительного и в том, что самые пути их приобретения тоже различны» .

А между тем, не упало ли современное общество до такой низости, что допустило биржу сделаться верховным и непогрешимым судьей правительственных мер?!..

Всё изложенное ещё с большей яркостью иллюминируется дальнейшим.

Проникнув в какуюнибудь политическую партию целым кагалом, евреи ловко устраиваются здесь, чтобы обеспечить своё влияние Для них в эту минуту нет ничего более настоятельного, как усвоить себе партийные страсти, исповедовать чужые идеи. Воздвигнув их в абсолютные истины, они покрывают сарказмами всякого, кто заговорит об умеренности, «обоготворяют» партийных вожаков, яростно клевещут на членов партии противной и задают тон с непререкаемой наглостью и со всем холодом презрения...

Да и как не послушать их? Партия, быть может, чахла и изнемогала, мало верила в саму себя, причём не было недостатка и в мрачных умах, желавших ещё более ограничить её задачи; в её корифеях чудились ей зловещие недочёты; здесь она угадывала человека не подходящего, там видела лишь обыденного честолюбца. Самые благоразумные требовали серьёзной предварительной работы, чтобы очистить её принципы и подготовить людей...

Вмешательство евреев сразу действует, как возбуждающее средство, избавляя партию от всяких сомнений. Она уже не терпит никаких колебаний и скоро приходит к убеждению в том, что страна принадлежит ей. Разве её идея – не энциклопедия политической мудрости? Разве её руководители – не всеобъемлющие умы? Во всяком случае иудейская пресса трубит ей об этом досыта. Весьма естественно, что подобная партия привыкает считать тех, кто дал ей эти иллюзии, за свой цвет и за свою квинтэссенцию. Евреям, стало быть, – важнейшие места, лучшие пожитки и доспехи неприятельских полководцев. И вот этих евреев мы начинаем встречать повсюду. Они заполоняют официальные приёмы, балы и обеды, списки служебных производств, внепарламентские комиссии. Партия живёт, повидимому, единственно через них и завоёвывает только для них же. Можно сказать, что они её ум и сердце, что своими победами она обязана исключительно их усилиям, что они вытащили её их ничтожества и продолжают нести её на своих плечах.

И такое мнение до известной степени не лишено оснований. Свойственный евреям дух предприимчивости и шарлатанства играл, конечно, не последнюю роль в этом чрезмерно быстром успехе партии. Они вели деятельную пропаганду и своими гимнами изумления выдвинули вперёд человека, будущность которого хищным, коммерческим нюхом своим они угадали заранее. Кроме того, они ведь занимали сцену без перерыва и тысячами способов сумели сделать себя незаменимыми. Большие и маленькие услуги, основание дружеских газет, организация избирательных комитетов, денежные и иные авансы. О, да, партия обязана им бесконечно! А между тем, они шагу не ступили и гроша не дали иначе, как хорошо обдумав и взвесив, ибо, подобно ростовщику – своему отцу, еврейский политик действует только по логике таблицы процентов.

Отсюда путём интриги, той еврейской интриги, которая подвижна, как волна и прожорлива, как пламя, огромные барыши победы неминуемо притекают в их руки. Само собой разумеется, что, по их словам, всей этой благодатью они обязаны только своим исключительным дарованиям. Не представляется ли еврей квадратом и даже кубом всякого иноплеменника, не он ли лучшее создание природы и воспитания?

Точно также, когда, вступив в период упадка, партия постепенно движется к своему разложению, на долю сынов Израиля выпадает немало хлопот. Речь идёт уже не о нападении, а о «самозащите». Действительно, отдавать назад – вещь отвратительная для еврея, и тот, кто его принуждает к этому, – последнее из чудовищ. Вот почему он грызется с осатанелым упорством. Тогда разражаются целые потоки брани, ураганы оскорблений, язвы клеветы, открытые подстрекательства на самые крайние меры и на уголовные злодеяния. Подобно вулкану в период извержения, еврейская пресса изрыгает огонь и серу, отплёвывает грязь, камни и пепел. Иной раз при чтении её статей невольно вообразишь себя на шабаше ехидн, одержимых всеми ужасами демонического неистовства...

С какой горечью должны размышлять об этом честные люди партии, даже те из них, кто думал сотворить чудеса, принимая поддержку евреев и уступая им лучшие роли?

«Евреи нас погубили!..» – вынуждены они сознаться, наконец.

Но когда они распознают корень зла, тогда уже бывает слишком поздно. Партия, поднявшаяся «при благосклонном участии» сынов Иуды, через них же и гибнет. Рано или поздно, а изнемогает она под гнётом всеобщего осуждения. Причём само падение её, как и всякий, впрочем, еврейский крах, является невероятным скандалом.

IX. Поднимаясь со ступеньки на ступеньку, еврейство расширяет свои задачи. Начав с «поддержки» того или иного парламентского депутата, оно вскоре решает «избирать» их само. Засим оно проникает в политические партии, овладевает положением и, наконец, приступает к «увенчанию здания». Но прежде, чем ему удастся выдвинуть своего собственного Гамбетту или д’Израэли, иудаизм оказывается вынужденным пройти ещё через одно мытарство.

Везде, а особенно во Франции, партии не способны ни на что без главы, которая ими командует. Евреи знают это. Вот почему они не щадят усилий для овладения человеком, призванным на эту роль или же способным разыграть её в будущем. С целью обойти или «настроить» его, увлечь его сердце, поработить разум, привести его к отождествлению своего самолюбия с их интересами и внушить ему, что именно в них он имеет вернейших друзей, одним словом, чтобы связать его с собой неразрывными узами, их таланты превосходят сами себя и возвышаются до чудес... в решете.

Еврейская стратегия в этом, как, впрочем, и в других направлениях, сводится к трём средствам, которые она двигает одновременно.

Вопервых, – лесть. Рожденный льстецом, еврей без подготовки располагает всеми тайнами лести и умеет затронуть все её струны. Он равно преуспевает как в излияниях заискивающей преданности, так и в гимнах лицемерного поколения. Он не только изумляется перед человеком, но он влюблён в него; воспевая его суетность, он вместе с тем знает и слова, идущие прямо к его сердцу. Этот упоительный культ в связи с глубочайшим раболепием безошибочно делает своё дело. В трогательном сочетании здесь слышатся и гармония возвеличивания, и лепет самоотречения. Всё это ослепляет тем вернее, что сыны Иуды сознают, как опасно противоречить себе. Вот почему ещё тоньше, если это возможно, кадят они человеку вдали от него, за глаза, их восторги только более «искренни» и ещё более жгучи.

Но неужели же так трудно проникнуть в ядовитую микстуру этой лести и за балаганными декорациями дружбы подметить гримасы обмана? Прислушиваясь к интонациям голоса, долго ли отличить корысть и ложь? Среди торжественных звуков симпатии разве могла бы не выдать себя в еврейском оркестре маленькая флейта, уже репетирующая сплетни? Да и возможно ли настолько не понимать еврея, чтобы не видеть, что у него льстец – родной брат клеветника, что ласкательства и дерзость – лишь разные стороны двуличия?..

Увы, во всякую пору их карьеры, но прежде всего при её начале, политические деятели очень податливы на еврейскую льстивость. Представим себе честолюбца, перед которым его будущность уже рисуется в розовом свете, но который ещё не освоился со своим призванием. Если в этот период, когда он ещё борется с последними тенями неизвестности и, быть может, против своих же собственных колебаний, еврейская лесть, идя к нему навстречу, скажет ему, что он человек необыкновенный, разве не примет он этого за откровение с небес? Независимо от сего, радость обладания целой группой энтузиастовпоклонников, освобождая его от сомнений, не даёт ли ему величественной идеи о нём самом и безграничной уверенности в своих силах? С этой минуты, он уже смело шествует к цели, импонирует и покоряет. Повидимому, возводя его на пьедестал, сыны Иуды передают ему и свой престиж грандиозного шарлатанства. Естественно, что между ними и им устанавливается связь навсегда: он уже не может обойтись без них, так как, перестав быть богом, он превратился бы в простого смертного. Наоборот, если у этого человека благородное сердце, евреи не замедлят привязать его к себе ещё и самой обольстительной из всех форм лжи – симуляцией искренней и страстной дружбы. Он будет окружен еврейской молодёжью, блистающей усердием и самоотвержением. Быстрые в истолковании его желаний, как и в исполнении его приказов, эти юные израильтяне образуют вокруг него нечто в роде священного легиона. На лире кагальной поэзии станут они воспевать ему хвалу, пока он не свалится с пьедестала, или же пока они сами его не растопчут...

Вовторых, – реклама. Как уже было сказано выше, дочь обмана и лести, реклама есть одна из первооснов еврейского могущества.

Первая же встреча с евреями уже раскрывает честолюбивому политику весь смысл рекламы. Правда, низкопробность её, как средства борьбы, не остаётся для него тайной. Но ведь так приятно быть предметом восторженных похвал, ежедневно прогрессировать в общественном мнении, слышать своё имя на всех устах, стать знаменитостью первого ранга!.. Кроме того, еврейская реклама заменит для него работу многих лет: ему уже не надо будет истощать себя в бесплодных усилиях, ни терзать свою душу муками бесцельного ожидания, ему уж не придется отчаиваться перед таким будущим, которое тает, как мираж, исчезает, чтобы возродиться, и рождается, чтобы вновь исчезнуть.

Не обладая силами сверхъестественными, как противостоять такому искушению? Да и к чему противиться? Опьяняющие пары славы уже вызвали в нём горделивые сны и великолепные видения; он даже замечает симптом того, что они готовы перейти в действительность. На пути своей борьбы с конкурентами, он уже чувствует за собой такие же преимущества, какими пользуется торгующий контрабандой купец перед другими купцами, оплатившими свой товар пошлиной. Под влиянием еврейской рекламы его реноме раздувается, точно воздушный шар. Изумлённый, он смотрит на неё, как на трубный глас истины, как на провидение великих людей. Да и как ведь сама реклама умеет вселить такое убеждение! Не только ни о чём не позабудет она, но к чему бы она ни прикоснулась, всё преобразуется и украшается под её волшебным жезлом. Красноречие, характер, гениальность, она одевает «своего человека» всеми божественными свойствами. И вот он летит вверх с головокружительной быстротой, – он уже не видит земли... Увы, спуск вниз и «выпуск газа» из шара произойдут ещё быстрее!..

Втретьих, – деньги. Лесть и реклама представляют две неразрывные цепи; услуги деньгами образуют третью цепь, ещё более крепкую, потому что евреи слишком опытны, чтобы не выковать её по всем правилам искусства. Нет средства на издание газеты, – еврейские капиталисты дадут авансы; необходимо покрыть расходы по избранию, – человеку евреев ассигнуют потребную сумму немедленно; наконец, впредь до вступления во власть, ему ведь надо жить прилично, – и его нужды угаданы и облегчены.

Мудрено ли, что среди таких условий еврейский протеже смотрит на сынов Израиля, как на своих истинных друзей и даже более того, – как на родных братьев! Он не только не скрывает этого, а, наоборот, тщеславится своей близостью к ним. По взятии же власти приступом, он с лёгким сердцем предаст им всё, – от финансов до дипломатии включительно. Управлять евреями, через евреев и для евреев – таков первый пункт его программы. Их отчаяние станет для него утешением в минуту потери власти,… и он умрёт на их заботливых руках...

Ознакомившись, таким образом, с некоторыми приёмами еврейской политики, мы, прежде чем обратиться к её кульминационному пункту в современных испытаниях России, не можем не сказать нескольких слов и о политической роли еврейских банкиров.

В наше время нельзя отделить сферу финансов страны от её международных сношений.

Положение задолженного кагалу государства очень просто. Внутри себя оно имеет повелителя, не угодить которому оно вынуждено остерегаться. Положим, этот повелитель обыкновенно пользуется своей властью с благоразумием. Он «действует» лишь по мере надобности, и лишь когда этого требует его выгода, но он всегда начеку и зорко следит за совещаниями министров, точно он сам там присутствовал или же был соединён телефоном. Но что в особенности хорошо знает он, так это, что на таких совещаниях говорят о нём не иначе, как с почтительным страхом.

Если прежде жаловались на греховность мира, то теперь с ужасом взирают на его задолженность. Как прежде предсказывали страшный суд, так и теперь евреи пророчат какойнибудь великий крах, универсальное мировое банкротство и опятьтаки с достоверной надеждой, что им самим испытывать его не придется.

Между разными другими причинами, которыми обусловливается переживаемой Европой кризис, есть одна главнейшая, существенная, явная. Она заключается в том, что течение капиталов, предназначенное для питания всего социального организма, отводятся по грязным каналам талмуда в пользу нескольких вампировизраильтян. Живительный сок, необходимый для жизни ветвей, отпрысков и листьев, высасывается прямо из ствола дерева чужеядными паразитами.

Среди общего смешения понятий и опереточного развенчивания идеалов наблюдается, между прочим, и такой факт, что в наши дни вся штука даже не в самой затее, а в колоссальном займе, будто бы для её осуществления. Не теряя случая, еврейские финансисты занимают, срывают, хватают вплоть до того момента, когда следственный судья, а за ним и президент уголовного трибунала, трагически схватившись за волосы, наконец воскликнут «Rien ne va plus!»...

Несомненно, что положение этого рода в разных странах может представлять весьма различные ступени развития. Там – твёрдое и прозорливое правительство, здесь – энергическая аристократия, ещё дальше – строгая привычка к порядку и коммерческий дух народа встречают натиск еврейства спасительным сопротивлением или, по крайней мере, ограничивают его сносными пределами. Наоборот, в других государствах всевозможные причины – недостатки национального характера и непостоянства политики, смуты и революции, химерические предприятия и растление в идеях, неудовлетворительность общественных деятелей и безнравственность партий – комбинируются все разом, дабы распространить и ускорить иудейское нашествие.

Проникновение еврейских финансистов в правительство может происходить ещё более точным и ближайшим путём. Достаточно предположить, что при их содействии отдельное лицо или даже целая партия вступили во власть. Поддерживавшие их деньгами банкиры, очевидно, не могут удовлетвориться воздействием на политику издали. В разной форме они потребуют для себя раздела власти и прямого соучастия в управлении делами. Тогда наступает захват высших должностей их креатурами, а затем и иудаизация министерских постов. Банкиры же, в свою очередь, станут толкать их во всевозможные антрепризы, подмалёванные величественными красками, но неизбежно разорительные для государства, а на деле являющиеся только обширной ареной спекуляций. Чрезвычайное и внезапное развитие государственных сооружений на всём пространстве страны даёт тому характерный пример. Новые и новые займы, необыкновенное размножение акционерных обществ, бесконечные выпуски акций и облигаций, всевозможные субсидии и повсеместная суматоха – чего только с еврейской ловкостью нельзя извлечь из строительного умопомрачения, всецело овладев доверчивым и восторженным народом?!.. И уж если ктонибудь способен содрать с одного вола две шкуры, то, разумеется, сыны Иуды вообще, а их банкиры в особенности. Когда же такие, предпринятые в безрассудных размерах, «строительные работы» доведут государственные финансы до истощения, тогда Израиль, в другом месте, конечно, успеет своих тощих коров заменить тучными.

Влияние еврейской биржи может отражаться в большом разнообразии явлений.

А. Ничто не мешает, положим, допустить следующую гипотезу. Синдикат иудейских банкиров владеет тайнами и даже, если хотите, самими намерениями первого министра. Эти «старейшины многострадальной синагоги» даже помимо их собственных подстрекательств – знают, что вскоре должна последовать какаянибудь военная экспедиция и под видом протектората привести к quasiприсоединению. Весьма естественно, и это станет первым освящением победы, что долг присоединяемого государства будет гарантирован государствомпокровителем. Чего же лучше, как не подобрать заблаговременно на рынке обесцененные бумаги побежденного? Впоследствии, когда заварится каша, и когда начатая под шутовским предлогом экспедиция окажется вне всякой возможности отступления, тогда будет не менее естественным разыграть комедию удивления и во всеуслышание отвергнуть какоелибо участие в такой «нелепости» прославляемого кагалом друга, излюбленного евреями государственного человека, и даже приписать ему не только слова неодобрения, но и формальное порицание «столь явного безумия».

Б. Идёт ли речь об основании «общества», т.е. о том, чтобы закинуть «счастливую тоню», еврейский банкир живо приноровит свои гешефтмахерские ресурсы и опереточные способности. Ястребиным взором наметив «дельце», которое можно пустить в ход, он быстро организует комбинации и закончит выбор союзников. Из этих последних, одни являются прямыми «доверенными», другие же – только люди влиятельные, но для дела нужны их имя и поддержка. С первыми толковать долго нечего: известная часть добычи определяется в их пользу без лишних слов. Наоборот, по отношению ко вторым, необходимы ловкость и дипломатия. Как, например, заручиться герцогом X, графом Y или же крупным вотчинником Z в сомнительной затее. Как скрыть перед ними ответственность?.. Но истинный сын Иуды не знает препятствий. Справки из под руки уже доставили ему коекакие сведения, так что в самой глубине житейских тревог своего «простофили» он твёрдо рассчитывает найти себе преданного соучастника.

Однако, это только начало. Надо говорить, соблазнить, увлечь; надо победить как законные опасения самого обольщаемого, так и предостережения его просвещённых друзей; надо, одним словом, достигнуть такого господства над человеком, при котором он видел бы и слышал только глазами и ушами своего «псковича». Еврейский банкир проделывает и это диво. Поэтический жар речей, имитация дружбы, энтузиазм спекуляции, воззвание глубокими переливами голоса к самым жгучим страстям, немедленные посулы денег, – все эти средства употребит он с невероятной наглостью и превосходством.

Pour un juif les actions valent toujours plus que les bonnes actions...

Едва ли, когданибудь удастся начертать эти сцены финансового гипнотизма во всём их драматическом колорите. Калиостро не мог лучше проделать «вызов» любимого лица, чем ловкий «заклинатель»еврей сумеет вызвать в наше время видения ослепительной роскоши. Тень обаятельного чародея (впрочем, тоже еврея) должна трепетать от радости: он вправе сказать себе, что его гений не умер вместе с ним...

И вот, околдованная жертва уже не сопротивляется; стоит лишь покончить с ней. Приглашенная в кабинет, а затем и в гостиные банкира, эта щука, возмечтавшая стать котом, поражается неслыханным великолепием, сокровищами всемирной роскоши, произведениями искусства всех времён. Сияние и блеск бьют ей в голову, а опьянение золотом до такой степени овладевает ею, что она уже перестаёт принадлежать себе. Щука согласна на всё; она будет «фарширована» на первых же строках объявления о задачах и средствах нового общества; в учредительных собраниях она явится одним из корифеев, по крайней мере, корифеев немых и декоративных; впоследствии она не преминет, конечно, принять участие и в совете общества; банкир же, в свою очередь, не замедлит манипулировать ею perinde ас cadaver.

На собраниях акционеров и по языку, и по авторитету он прямо недосягаем. У него даже есть воистину нечто властительное, и какоето влияние светоносного величия украшает его чело, а то выражение могущества, с которым он держит в руках устав или доклад, невольно заставляет мечтать о пророке, возвещающем новое откровение...

Нет ни противоречий, ни рассуждений, резолюции вотируются единогласно. Жалкое и робкое возражение само бы себя подняло на смех в таком собрании из его креатур, где он заранее признанный повелитель.

Нередко также он неожиданно ускользает с проворством заправского фокусника. Дело идёт, например, о принятии какогонибудь решительного, но компрометирующего постановления. Он считает его необходимым, он сам же внушает его. И вот собрание открыто, но в известный момент, «будучи вызван внезапно и по неотложному делу», он вдруг исчезает. Что же делать? Пусть поспешат устроить операцию без него. Нельзя ведь терять ни минуты. И всё, так хорошо настроенное им, идёт, как по маслу, а «заведенные» им автоматы продолжают действовать неуклонно и в его отсутствие.

Лишь когда пробьёт часть суда, тогда только поймут они, зачем он скрылся. Он же будет вправе сказать: «Меня там не было», а затем отвергнуть и всякое своё соучастие в инкриминируемом мероприятии, раз нет явных следов... Это, по персидской поговорке, называется «схватить змею чужими руками».

В. А как, например, понравится вам умение при надобности показаться чуждым основанию такого общества, из которого никто не извлек выгоды, кроме него. Еврейский банкир подстрекает на учреждение общества собственного должника. Причём, этот последний погашает свой долг оплаченными акциями того же общества. Акции пройдут сперва по номинальной цене, даже с премией, а затем... наступит крах. Но банкир, в этом сомневаться нечего, успеет сбыть их вовремя. Его испытанный такт предупредит его о таком моменте, которого упускать не следует, а устроенные им западни тем более коварны, что, дабы внушить к ним доверие, он и сам «попадает» в них... на одно мгновение.

Общества, учреждаемые иудейскими банкирами, напоминают знаменитый эпизод римской истории – битву при Тразименском озере (217 до Р.Х.). Консул Фламиний совершенно не понимал Аннибала. Ему, как видно, и в голову не приходила характеристика этого образцового семита, сделанная впоследствии Титом Ливием: «perfidia plusquam punica, nihil veri, nihil sancti!» Надо ли удивляться тому, что римская армия, злодейски вовлечённая Аннибалом, попала в ущелье, все выходы из которого лукавый карфагенянин сейчас же закрыл, а затем безжалостно вырезал несчастных солдат республики...

Точно также попадает на еврейскую бойню и злополучный акционер: ему сулят горы золота и всяческие чудеса, уверяют даже, что уплаты денег никогда не потребуется, и вот он подписывается на возможно большее число акций. Увы, «резня» не заставит ожидать себя, а если не Аннибал, то конкурсное управление явится её исполнителем!

Таким образом, идёт ли речь об армиях и военных предприятиях или же об иудейских капиталах и спекуляциях, проделки талмудизма всегда одни и те же, и над потоком столетий грандиозная эпопея второй пунической войны протягивает руку современным грабительствам.

Да и на самом деле, разве финансовая война менее жестока, менее смертоносна или менее опустошительна, чем война обыкновенная?!..

Г. Но самой плодовитой спекуляцией, Hante Banque’a в политической сфере является всётаки организация бурь испуга и смятения. Нет лучшего средства схватить на бирже изобильные барыши.

Эти бури производятся с неподражаемым искусством. Сперва состоящие на содержании у банкиров газеты распускают лишь тревожные слухи. Затем выступают на сцену уже вполне точные факты, передвижения войск, дипломатические осложнения, угрожающие заявления; еврейская пресса гремит воинственными предсказаниями и трубит в атаку.

Увы, под влиянием этих комбинированных ловушек биржа начинает волноваться, курсы падают, публика сбита с толку. Вдруг – страшная телеграмма, и всё погибло!.. Грозное понижение ниспровергает все ценности, – и какая превосходная жатва: сама обетованная земля не давала ничего прекраснейшего!..

Правда, через несколько дней заговорят о вероломных проделках и о подложных депешах; осмелятся даже взывать к закону для пресечения подобных плутней. Закон?!.. Какая нелепость! Да разве возможно представить себе в парламентской стране такого хранителя печати, который в подобном случае предписал бы начать уголовное преследование? Он был бы разбит, как осколок стекла, и на своих собственных невзгодах выучился бы размышлять об удавах биржи и о хитросплетениях паука.

Тогда какое зрелище представит собой нация? Будут искать государственных людей и не найдут их. Между тем, аристократия еврейских капиталистов до небес превознесёт свои надменные вершины. Тогда поймут, наконец, что в деле финансов маленький изъян сегодня через немного лет обращается в пропасть, и что, если ещё может гордиться своей ролью всемирного кредитора один еврей, то уже нет ровно ничего завидного в том, чтобы целому стаду гоев состоят в звании всемирного должника.

Нарисовать полную картину банкирских махинаций Израиля мог бы только энциклопедический ум. Как Афины и Рим, так и Иерусалим – город единственный во вселенной; и подобно тому как римские армии развернули все доблести и осуществили все чудеса войны, так и завоевательИерусалим воздвиг искусство обогащения на беспримерную высоту. У него также есть свои гениальные люди и смиренные рядовые, свои неудержимые храбрецы и терпеливые кунктаторы; он, в свою очередь, умеет вести свою линию медленно на пути веков и в немного лет совершит дело целого столетия. Как и Рим, он владеет собственными правилами стратегии и руководящими началами, особой дисциплиной и специальным героизмом. В нём даже больше гордыни, чем в Риме, так что он не прочь и сам кинуть вызов. И только в тот день, когда оскорбленный Рим наносит ему coup de grace и повергает ниц, Иерусалим познаёт, наконец, кто владыка мира.

На пути эволюции и завоеваний Израиля его банкиры играют роль главнокомандующих армиями. Деятельность их мозга, знание территорий, талант маневрирования, чутьё великих случайностей, смелость решений, забота о мельчайших деталях, спокойная, господствующая над бурями воля и такая выдержка, которая привлекает победу, – всё в них, вплоть до высокомерия победоносного генерала, оправдывает такое наименование.

И пусть это поймут хорошенько! Всякая борьба против еврейства, которая в свою первооснову не положит глубокого изучения его свойств, сил, специальных познаний и сноровки, будет на первых же своих шагах осуждена на бессилие и послужит разве к тому, чтобы дать ему вид ещё большей непобедимости.

Иудейский банкир – прежде всего испытанный чародей. Идёт ли вопрос о том, чтобы двинуть правительство на заключение нового займа – красноречиво и убедительно, с поражающей ясностью раскроет он правительственные затруднения и ту лёгкость, с которой путём «необходимой» меры следует придти на помощь и упростить всё.

Как тонко умеет он улыбнуться в ответ на колебание министра финансов и с импонирующей иронией устранить его возражения?! Как особенно хитро вносит он в переговоры биржевое величие, как умеет кстати показать свою мощь, свои всемирные связи, синдикаты, уже готовые образоваться под его управлением, такой финансовый рынок, все нити которого находятся в его распоряжении! На этой откровенной выставке его власти царствуют, однако, условная и таинственная безопасность и лишь его неограниченный авторитет.

Ничего нельзя сделать помимо него, и самый кредит государства в его руках. По своему произволу, роняет он и поднимает ренту. Всякая же попытка выпустить заём без его участия или посредничества и не на предложенных им условиях – сущая химера. «Толстые карманы», как и «шерстяные чулки», давно разучились двигаться без его указки. А если они и явятся в государственное казначейство, то не иначе, как под его указкой!..

Как всякий порок, так и ненужный заём имеет свои соблазны и мимолётные чары, свои софизмы и теории. Да и еврейский банкир видит ясно, что через немного времени после такого займа к нему вновь постучатся в дверь. Превращаясь в хроническую болезнь, бесшабашность этого рода влечёт за собой нищету и позор. Грабительство и рабство следуют за ним неотступно, а цепи, наложенные банкиром, становятся всё более тяжкими, пока не настанет день, когда уже целый народ воскликнет: «Вот наш владыка!» К этому именно результату и стремится всемирный кагал.

Могущество Израиля, равно как и сама еврейская нация, представителями которых являются банкиры, желает покорять и господствовать только на правах признанных повелителей...

«Des souflets aux souflets, et les voila ail trone du monde!..»

Блестящей, в свою очередь, иллюстрацией сказанного и точной картиной действительности является характеристика, данная Францем Листом:

«Еврей идёт всё вперёд по пути к монополизации денег. Он уже достиг такого положения, что в минуту опасности может сжать или освободить горло целой страны, – по мере того, как будет стягивать или распускать свой кошелёк, ставший в его руках ящиком Пандоры. Мелкие ремёсла и грошовое барышничество, которым он довольствовался поныне, уже никуда, по его мнению, не годится теперь, когда он заменил их безграничными операциями банков и огромными гешефтами биржевой игры, т.е. такими сферами, где с головокружительной быстротой он стал неограниченным владыкой и повелителем.

Еврей до отвалу насосался всеми видами современных вольностей с той целью, чтобы уже без всякого стеснения вести атаку против любой христианской правды. Он захватил весь объём деятельности прессы, дабы с большим успехом потрясать самые устои нашего гражданского быта.

Подобно тому, как он ненавидит Бога на Голгофе, точно также он пылает злобой ко всему, что представляет силу, благородство величие тех религиозных общин, которые исповедуют Распятого Господа. Он естественный, прирождённый враг всего, на чём покоится их незыблемость, благоденствие, процветание и слава.

Вероломно стремясь к тому, чтобы через смешение с христианами в тайных сообществах обращать их деятельность на пользу Израиля, еврей с давних времён всегда и прежде всего норовит примыкать к таким шайкам, которые поставили себе задачей ниспровержение существующего порядка. При этом для еврея безразлично, каков именно данный режим, равно как и то, ради чего собственно другие стараются поколебать его.

Еврею всё годится, раз оно имеет целью ниспровергнуть, вопервых, трон, а вовторых, алтарь, или – что для него ещё лучше, – сначала религиозные, а затем и государственные установления. Ему доставляет истинное наслаждение, когда в смутах революции гибнет и вихрем бешенных перемен рассеивается всё, что в христианской цивилизации есть высокого, чистого и прекрасного.

Ведь сыны Израиля не потеряют ничего, даже если у них ограбят несколько миллионов или сожгут некоторые из дворцов. С адской радостью позабавились бы они над языками пламени, которое, разрушая «улицу Лафита», пожрало бы и весь Париж. Керосин был бы для их обонятельных нервов благоухающих нардом (библ. термин), а динамит убаюкивал бы их слух, как «небесная музыка».

Да и в самом деле, кто мог бы отнять у них их Тору или хотя бы их Талмуд?!... Разве им привыкать к тому, чтобы, лишившись всего, снова отнимать у других и богатство и власть?!..

Равным образом, не сыны ли Иуды всегда стоят за кулисами любого социального переворота, и не они ли фигурируют как потаённая первооснова всякой антиморальной эпидемии?

Организуя заговоры против сильных мира сего втайне, евреи наяву раболепствуют пред их жаждой наслаждений, укрывают их пороки и тем вернее влекут их на погибель.

Отсюда несомненно, что придёт, наконец, такой момент, когда все христианские народы уразумеют, что оставление или изгнание еврейства, прокравшегося в их среду, – вопрос жизни и смерти для них».

Все революции мира были выгодны для евреев, ибо «по своей практичности» этот народ неизменно переходил на сторону победителя. Даже в 1812 году, являясь поставщиками и шпионами Наполеона, с другой же стороны, будучи главными его агентами по сбыту фальшивых ассигнаций для подрыва кредита России, евреи, как только счастье покинуло великого императора, не замедлили изменить ему, и, например в Вильне, раненых и умирающих французов повыбрасывали прямо на мороз...

«Des crimes si horribles doivent etre denor ces aux siecles presants et a venir!» – справедливо писал граф Сегюр.

Соблазнившись же успехами своими в дни первой французской революции, евреи уже стали устраивать бунты вплоть до восстания «сознательного» пролетариата в Москве по мере надобности.

«Nous n’avons que change des juifs!» – с отвращением воскликнул ещё в 1848 г. Прудон.

Давно замечено, что иезуитские мероприятия еврейства представляются наиболее опасными для всех прочих народов в годины тяжких испытаний судьбы, в роковые минуты их истории. Тогда именно с ужасающей полнотой обнаруживается тот факт, что евреи отнюдь не считают их за людей, а рассматривают лишь как орудие своих целей. Справедливо заметил Моммсен, что «как сегодня, так и в древнем мире евреи неизменно являлись действующим ферментом разложения других национальностей» . «Евреи наше счастье!» – невольно воскликнул и второй современный историк Германии, Трейчке.

На самом деле, во времена бедствий, в часы революций, наступлению которых евреи нередко содействовали своими анархическими речами и писаниями, равно как и своей хищнической пронырливостью, они же являлись и открытыми противниками существующего порядка de facto, не отказываясь водружать красное знамя. Но едва лишь волны переворота успокаивались, и жизнь принимала своё обычное течение, как те же сыны Иуды покидали это знамя и начинали уверять каждого, кто хотел их слушать, в своём патриотизме и в своей дружбе с государством. Между тем, мы видим, что большинство еврейских депутатов в парламентах пребывает во вражде с установленным режимом и со всяким правительством.

Страна же, где возобладают евреи, может состоять только из обманщиков и обманутых.

За неимением парламентской трибуны, они агитируют в этом же смысле с профессорской кафедры. Поручите еврею чтение лекций по всеобщей истории, и его курс преподавания ограничится двумя темами: «Реформация» и «Революция». Дайте еврею преподавать медицину, и он «воспитает» вам целые поколения не друзей человечества, а ростовщиков с докторскими дипломами.

Так было всегда и не могло быть иначе.

Вся история сынов Иуды показывает, что они бывали то угнетателями, то угнетаемыми, но никогда не заключали мира с иноплеменниками. Едва только они перестают трепетать сами, как немедленно же переходят в наступление с целью устрашать и порабощать других.

Никогда не ограничивались они равноправием, а неизменно домогались захвата всех прав себе, бросая на долю гоев одни обязанности... Сродный арийскому духу идеализм, безусловно, чужд еврею, и он ненавидит его у других. При первой возможности, он насмехается над всяческими «идеалами» или, по меньшей мере, стремится выставить их в забавном свете. Вышучивание же наших увлечений и опереточное издевательство над самой возвышенной деятельностью гоев – наилучшее для него торжество. А уж при какойнибудь грозной неудаче или в случае крушения блестяще созданной гоями, но «непрактичной» идеи, еврейство и вовсе не знает границ.

«В награду за равноправность, дарованную нами евреям, – сказал при всеобщем одобрении с парламентской трибуны известный депутат Рейхеншпергер, – мы, германцы, встретили лютую вражду и преследования со стороны самих же евреев. Иудейская же печать во всех сферах превзошла всякую меру оскорблений, нанося их нам во всеуслышание и преднамеренно сосредоточивая против наших священнейших чувств и интересов» .

Вот уж действительно: «Plus ie singe inonte en l’air, plus il montre son derricere»!

«Представителями азиатщины в Европе, – свидетельствует в свою очередь Вармунд, – служат главным образом евреи. Как номады, они олицетворяют собой, в отношении всего добытого оседлыми земледельцами революционный принцип, являются ферментом гниения и погибели. Как семиты, они дышат ненавистью к нам, индогерманцам. Как наследники и выразители пунизма, они в себе самих заключают начало извращения свободной деятельности в рабский труд изпод кнута. Наконец, как возникший до нашей эры и построенный на своей национальной исключительности узкотеократический союз, они составляют прямое отрицание идеалов христианства» .

Знаменитый Капефиг со своей стороны рассуждает так: «Сэнсимонизм и иудаизм сходны в том отношении, что оба они допытываются счастья. Но тогда как первый в этом стремлении движется страстью, дышит поэзией и созидает теории, которые могли бы облагодетельствовать человечество, исключительная цель второго есть захват реального мира, спекуляция и барыш в свою личную пользу. Первый радуется при блеске золота и не прочь развить это явление природы через отражение в нём самых ярких солнечных лучей; второй совершенно доволен, когда ему удаётся всунуть червонец в свой карман, отнюдь не добиваясь самоослепления его сиянием. Полновесен ли червонец, вот главный вопрос, определяющий всё дальнейшее поведение еврейства и руководящий его помыслами»!..

Да и в самой Англии евреи не пользуются никакими симпатиями в среднем и высшем классах общества, а народ их прямо ненавидит. Чего бы не предпринимали большие евреи, как д’Израэли, Гошен или Вормс для подделки своей популярности, общественное мнение не может не убедиться, что все они, так или иначе, норовят пристроиться к деньгам или к торговым предприятиям, даже на поприще государственной службы. Так д’Израэли прежде чем стать премьером, бывал министром трижды, но неизменно – как канцлер казначейства. Гошен пристраивался к тому же казначейству дважды. Вормс добыл себе местечко помощника статссекретаря... колоний. В свою очередь, «маленькие» евреи собираются целыми стаями для устранения и сокрушения конкуренции англичан на всевозможных поприщах.

Примеры истории, относящиеся к изложенному, представляют такое изобилие, что не знаешь, чему отдать предпочтение.

Принадлежность к княжеской дружине в древней Руси не обусловливалась никакой национальностью. Дружина была сборная, разноязычная, разноверная и вполне свободная. Эта главная черта удержалась и при Андрее Боголюбским, хотя при нём дружина уже стала приобретать характер подчинённый, а вследствие укрепления на Руси христианства не имела уже и прежней религиозной свободы. Андрей охотно принимал пришельцевлатинян и православных. Он любил показывать им свой великолепный храм Богоматери во Владимире, чтобы иноверцы видели истинное христианство и крестились. За христианские подвиги и «за обращение многих болгар и евреев» летописец всего больше и хвалит Боголюбского.

В числе этих новообращённых находились два еврея: Аньбал и Ефрем Моизич (Моисеевич). Оба они приняли участие в заговоре против князя. В пятницу, 28 июня 1174 года заговорщики собрались в доме Кучкова зятя Петра; здесь же был и Ефрем Моизич. Совершив затем в Боголюбове самым варварским образом убийство князя Андрея, заговорщики предались грабежу, а тело выбросили в огород. Здесь его стерёг верный слуга княжеский, Кузьма Киевлянин. Увидя проходившего мимо княжеского ключника Аньбала (Ганнибала), Кузьма не мог удержаться от слёз.

Текст летописи: «И нача плакати над ним Кузьмище: «Господине мой, како еси не очютилъ скверныхъ вороговъ своихъ?!.. Или како еси не домыслилъ победити ихъ, иногда побежаа пелки поганыхъ болгаръ?..» И тако плакася. – И прииде Аньбал, ключник, Ясин родом, тот бо ключ држаще у всего дому и надо всем ему волю дал бяше. И рече, взреви нанъ, Кузьмище: «Анъбале, вороже! Сверзи ковер или чтолибо подослати или чем прикрыти Господина нашего». И рече Анъбал: «иди прочь, – мы хотим вывересчи псом!..» И рече Кузьмище: «О, еретиче! Помнишь ли, жидовине, в которых портех пришел бяше? Ты ныне в аксамите (бархате,) стоиши, а князь лежит наг; но молю ти, сверзи ми чтолибо!» – И сверже квер и корзно, и обвил его и несе в церковь. И рече Кузьмище: «Уже тобе, Господине, паробци твои не знают. Иногда бо еси и гость приходил из Царяграда и от иных стран, от Русская земли, если латинин и до всего христианства, и до всея погани, и рече: введете и в церковь, и на полаты, да видят истинное христианство и крестятся, – яко же и бысть. И крести и болгаре, и жидове и вся погани. И ти больше плачют по тебе, а сии ни в церковь не велят вложити!»

Посетив наше отечество гораздо позже, в царствование Василия III, Павел Иовий удостоверяет, что в его время русские ненавидели евреев, содрогались при одном их имени и не пускали их к себе, как людей презренных и опасных.

Здесь необходимо заметить, что совершенно также относились к сынам Иуды в Малороссии, где население, угнетаемое поляками, бедствовало невыразимо, так как евреи учили панов выколачиванию из «быдла» последней копейки, равно как и потому, что, снимая в аренду у тех же панов деревни и сёла, израильтяне монополизировали в Светлый Праздник печение куличей и пасох и даже «нормировали», сколько обязан купить их каждый крестьянин, а с другой стороны, эксплуатировали на правах арендатора сами церкви, куда без дани еврею и пойти было невозможно.

«И так производя жидовство над христианами, на их же собственной земле, – удостоверяет Костомаров, – такую тяжкую наругу (поругание), сами, между тем, свои пейсахи отправляли свободно и проклинали христиан и веру их в синагогах своих, на русской же земле построенных, невозбранно».

Экспертами в тирании являлись иудеи у нас и в период татарского ига. Например, под 1321 г. летопись, по Никонову списку говорит: «Прииде из Орды в Кашин Таянчар татарин, с жидовином, с должником (откупщиком), и многу тягость учиниша Кашину» .

Что же касается аренды христианских церквей, то история показывает, что в смысле глумления над чужой религией евреи оставались верными себе всегда, даже в древнем Риме.

У Ювенала (сатира III, стихи 13 и 14) мы читаем:

«Nunc sacri fontis nemus et delubra locantur.

Judaeis, quorum cophinus foenumque supellex!..»

А что происходит в современной Франции, где изгоняется Распятие из судебных и даже из учебных заведений по остроумной догадке одного из депутатов парламента, вероятно, с целью освободить место для изваяния нового «мученика» – Дрейфуса. Церкви же, под предлогом описи имущества (чего не бывало ни в одной синагоге), профанируются евреями самым бесчестным образом, – этого, положим, мы ещё не видим в России. Но не будем обольщать себя. Время так быстро идёт вперёд, что возмутительные проделки еврейства со священными для нас изображениями хотя бы вслед за 17 октября 1905 г. , едва ли, заставят долго ожидать себя, быть может, ещё с большим дерзновением и по всему лицу нашего отечества.

Не даром с таким неистовством аплодировали сыны Иуды своему единоплеменнику Леону Гамбетте, заложившему фундамент официального господства евреев во Франции, когда боевым лозунгом кагала он провозгласил: «Le clericalisme – voila l’ennemi!»

Гениальным провидением руководствовался Петр Великий, когда, вызывая иноземцев отовсюду, он решительно исключал евреев, так как видел в них лишь «бездельных людей, которые, кроме торга, ничего не привыкли предпринимать» .

«Я хочу, – говорил Петр, – лучше видеть у себя народы магометанской и языческой веры, нежели жидов. Они плуты и обманщики. Я искореняю зло, а не распложаю. Не будет для них в России ни торговли, ни жилища, сколько они о том ни стараются и, как ближних ко мне ни подкупают» .

«От врагов Христовых не желаю интересной прибыли!» – такова была и резолюция Елизаветы Петровны 16 декабря 1743 г. , когда во имя блага народного она отвергла ходатайство Правительствующего Сената о разрешении богатым иностранным евреям приезжать хотя бы на ярмарки в Малороссию.

Когда при Екатерине II еврейству удалось оклеветать, но не подкупить Державина, оно в эпоху наполеоновских войн купило, наконец, Сперанского и с этого времени пошло вперёд к порабощению нас. Увы, это произошло уже в такой мере, что всего через одно столетие курляндский еврей Бауман в самой Москве на Немецкой улице всенародно и среди бела дня ехал с красным флагом, где была надпись: «Долой самодержавие!» и предерзостно восклицал: «Долой Царя! Ко мне присоединяйтесь, – я ваш царь и Бог!..»

Отвратительные же похороны Баума явились как бы прообразом такого нынешнего торжества кагала, когда им же подтасованная, изменническая партия «народной свободы (?!)», воспользовавшись душевной простотой глубоко несчастного народа и нагло издеваясь над его беспримерной скорбью, готовит растерзание государства, созданного его кровью и слезами, равно как все ужасы террора «сознательных пролетариев» и по жидовскому обыкновению заранее трубит о своей победе на выборах в Государственную Думу вообще, а в частности, обещает нам, русским, высокую честь иметь депутатом даже от Москвы еврея же, но гораздо более опасного, чем Бауман.

X. Увы, не слушая наставлений всемирной истории, мы сами во всём виноваты.

Конечно, при современном состоянии науки нам нельзя, к сожалению, восстановить картину жизни Ура халдейского и выяснить действительные мотивы переселения евреев в Палестину уже в ту, например, эпоху.

Положение вещей таково, что чем более изыскания наши проникают в ночь прошедшего, тем сильнее сгущается мрак, сама почва исчезает, наконец, под ногами разверзаясь в бездонную пропасть. Рано или поздно, а наступает заколдованный момент, когда наши взоры не различают уже ничего, кроме призраков и неясных теней. Истина насмехается над самыми крайними усилиями историка и отступает всё дальше и глубже, пока не станет вовсе недосягаемой под охраной целых легионов басен, мифов и легенд, которых наша слабая научная артиллерия уже разрушить не в силах.

Тем не менее, как заметил ещё Бунез, «по той доле кривой, какая нам известна, мы можем с некоторой вероятностью определить и всю орбиту истории».

Таким образом, и в отношении евреев у нас и до ныне ещё нет твёрдых данных, по которым возможно было бы представить себе это племя на самой заре его существования. Но это не исключает, конечно, ни сведений о его дальнейшем пути, ни указаний отсюда на его будущее.

Само собой разумеется, что мы не станем исследовать здесь исторические судьбы евреев, как бы течение их ни было интересно и поучительно. В дополнение ко всему изложенному для нашей цели достаточно указать хотя бы ещё некоторые моменты истории сынов Иуды, – особенно по их же собственному свидетельству.

А. «Ты знаешь этот народ, что он буйный!» – напомнил ещё Аарон Моисею (Исх., XXXII, 22).

Господь сказал Моисею: «Скажи сынам Израилевым – вы народ жестоковыйный» (Исх., ХХХIII,5).

«Не дети ли вы преступления, семя лжи, разжимаемые похотью к идолам, под каждым ветвистым деревом, закалывающие детей при ручьях, между расселинами скал?» (Исайи LVII, 4 и 5).

«И прилепился Израиль к ВаалФегору , и воспламенился гнев Господен на Израиля» (Числ, XXV, 3).

Б. «В то время, как закон был ниспослан на горе Синае, при раскатах грома, – говорил Гиббон, – и как волны океана и течения планет были приостанавливаемы в защиту израильтян, а мирские награды и наказания были прямыми последствиями их неповиновения, они постоянно восставали против очевидного величия их Божественного Монарха, ставили идолов различных наций в святилище Иеговы и даже перенимали фантастические обряды, совершавшиеся в палатках арабов или в городах Финикии».

Безрассудная гордыня, ненасытное корыстолюбие и раболепие перед самыми низменными страстями своими являлись основными качествами еврейства ещё в те времена, когда ни о каком вредном на него влиянии других народов не могло быть и речи.

Независимо от сего, пророческие книги и само Пятикнижие Моисея исполнены такого негодования против безнравственности и нечестия Израиля и представляют столь вдохновенные образы его растления, что их свидетельство, помимо всяких научных изысканий, само по себе убеждает в плачевном характере этого народа, с незапамятных времён его истории.

В. В ханаанском периоде своей жизни евреи впервые столкнулись с арийцами, филистимлянами – отраслью пеластов и сразу же начали с ними войну, длившуюся веками, но почти неизменно выражавшуюся в унижениях и позоре евреев. Наряду с этим, постоянно колеблясь между Ассуром (царством ассирийским) и Мицраимом (Египтом), сыны Израиля то и дело переходили с одной стороны на другую, а потому не могли иметь ни друзей, ни верных покровителей. Мы видим кроме того непрерывные войны евреев с близкими и дальними, сильными и слабыми пародами, выразившиеся в том, что, как уже было нами замечено, из тысячи четырёхсот лет своего политического существования, сыны Израиля провели тысячи лет в рабстве.

Г. Причина этого факта лежит главным образом в характере самих же евреев. Достаточно известны жестокости, содеянные ими во время завоевания ханаанской земли и притом нередко изменническим образом (например в Сихеме, Иерехоне и др. местах); бесконечные внутренние смуты, доходившие до истребления массами своих же единоплеменников (например, в коленах Вениамина, Манассии и Ефрема); человеческие жертвоприношения (например, совершенные даже царями Ахазом, Манассией и другими; постоянный возврат то к поклонению золотому тельцу, то к той кровавой грязи семитических религий, которая не имеет ничего себе подобного в истории; задорные и безосновательные распри царств израильского и иудейского между собой и с соседями; отсутствие патриотизма, доходившее до того, что в грозную и роковую годину осады Иерусалима Титом, еврейский гарнизон был раздираем междоусобицей трёх враждебных друг другу партий. Элеазар со своими солдатами занимал вершину горы Мориа и центр храма; Иоанн из Гисхалы стоял за первой храмовой оградой, и, наконец, Симон командовал 10.000 разбойниковевреев и 5.000 головорезовиудеяни на горе Сионе. Уничтожая друг друга, все они, кроме того совершали отвратительнейшие злодеяния над самими жителями Иерусалима.

Д. «В Египет при иноземном фараоне Афобисе евреи пришли во время порабощения страны Гиксами (нечто вроде татарского ига в России) и при них же устроились. Иосиф поселил отца и братьев своих в Гесеме или Рамзесе, т.е. в лучшем месте земли египетской, где и дал им владения, снабжая отца и братьев и весь дом отца хлебом по потребностям каждого семейства. А между тем, хлеба не было по всей земле. Собрал Иосиф за хлеб сперва всё серебро, какое было в земле египетской и земле ханаанской, изнурённых от голода. Затем скупил Иосиф всю землю египетскую для фараона, потому что продали египтяне каждый своё поле, ибо голод одолевал их, а народ сделал он рабами от одного конца Египта до другого. И жили сыны Израиля в земле Гесем, и владели они ею, и плодились, и весьма умножались. Фараон же, ещё раньше, поставил Иосифа над всей землёй египетской, а он себя (увы!) стал называть отцом фараона» (Бытие XLI, 40, 41,44, 48, 49, 5457; XLVII, II, 13, 14, 20, 21 и 27; XLV, 8).

Но сами египтяне смотрели иначе. «И подали ему (Иосифу, кушанье) особо, и им (отцу и братьям Иосифа) особо, и египтяне не могут есть с евреями, потому что это – мерзость для египтян» (Бытие, XLIII, 32).

Вообще же говоря, положение становилось таким, что и само еврейство не обманывалось в отношении результата.

«По действию руки крепкой, он (фараон) даже выгонит их (евреев) из земли своей» (Исх., VI, 1).

«Пришло евреев 66 душ мужского пола, а через 430 лет, по изгнании Гиксов Амосом 1 при национальном фараоне Манефте их вышло 600.000 мужчин, кроме детей» (Бытие, XLVI, 26; Исх., XII, 37),

Выходя же из Египта, когда фараон, с поспешностью, стал гнать их евреи выманили такое количество серебра и золото, что обобрали египтян (об этом говорится трижды: Исх., III, 2022; XI, 13; XII, 35 и 36).

«И ушли евреи с большим имуществом» (Бытие, XV, 14).

«Приносили ли вы Мне жертвы и хлебные дары в пустыне в течение сорока лет, дом Израилев? Вы носили скинию Молохову и звезду бога вашего Рефмана. – изображения, которые вы сделали для себя» (Амос, V, 26 и 27).

Е. Убеждение древних авторов было именно таково, что евреи были изгнаны из Египта в качестве зараженных проказой (Манефон, Херемон, Гекатей, Диодор Силицийский, Лизамах, Тацит и Юстин). Язвы в пахах (нечто вроде бубонной чумы) как особая болезнь, которой евреи страдали в пустыне, назывались у египтян «саббатозим», откуда, по странному, впрочем, мнению Аполония Молона и Посидония, могло произойти и само название субботы.

«Сыновья Иуды делают злое пред очами Моими, – говорит Господь, – Поставили мерзости свои в доме, над которым наречено имя Моё, чтобы осквернить его. И устроили высоты Тофета в долине сыновей Енномовых, чтобы сжигать сыновей своих и дочерей своих в огне» (Иеремии, VII, 30 и 31).

«И устроили высоты Ваалу, чтобы сжигать сыновей своих огнем во всесожжение Ваалу, чего Я не повелевал и не говорил, и что на мысль не приходило Мне» (Иеремии, XIX, 5).

«Устроили капища Ваалу в долине сыновей Енномовых, чтобы проводить через огонь сыновей своих и дочерей своих в честь Молоху, чего Я не повелевал им, и Мне на ум не приходило, чтобы они делали эту мерзость, вводя в грех Иуду» (Иеремии, XXXII, 35).

Вдумываясь в указанные и многие другие тексты этого рода, нельзя, наконец, не привести и тех, на которые ссылался ещё Вольтер, отрицая, чтобы нечто подобное было запрещяемо какомулибо иному народу, кроме евреев.

«Наготы отца твоего и наготы матери твоей не открывай. Она мать твоя, не открывай наготы её» (Левит, XVIII, 7).

«Не вноси платы блудницы и цены пса в дом Господа Бога твоего ни по какому обету, ибо то и другое есть мерзость пред Господом Богом твоим» (Втор., XXIII, 18).

Здесь, несомненно, говорится о псах. Какую роль они играли в ритуальной проституции (например, в капищах ВаалФегора), – предоставляется сообразить читателю. В еврейском же тексте употреблено слово келэб (множ. – келабим); оно равнозначно слову кадеш (или кадош, множественное – кадошим).

На острове Кипр, близ Ларнаки, была найдена в 1879 году финикийская надпись, содержанием которой является месячный отчёт храма Астарты, где показан доход ритуальных куртизанок, а также мужчин, обозначенных термином «келабим», т.е. «собаки»...

Зная изложенное и принимая во внимание, что большинство терминов в ритуал масонства взяты из древнееврейского языка (с финикийским он чрезвычайно близок, это, собственно, два наречия одного языка), мы поймём всю прелесть «рыцарякадета» как почётное наименование 30й ступени масонского табеля о рангах...

А ведь «рыцари кадошим» – это нечто подобное жандармамвешателям приснопамятного «ржонда народовэго», насаждавшим республиканскую «свободу» Полыни в 1863 году.

Ж. Независимо от соображений мистических (направленных к почитанию мужского и женского детородных божеств), которыми руководствовались жрецы – заклинатели, подзадоривая своих «подвижников» и «подвижниц» к неистовому распутству, эти жрецы не могли не понимать, какие преимущества даёт им развращение человеческого стада, униженного и оскотиненного всякого рода пороками. И мы действительно видим гигантский расцвет ритуальной проституции наряду с чудовищным принесением в жертву людей, благодаря двойственному и повсеместному верованию в то, что человеческая кровь – единственный напиток, способный ублажить разъярённое божество, и что вообще все существа другого мира, – боги, демоны, равно как души умерших, алчут и жаждут именно крови...

Таким образом, мистерии древности, куда столь горделиво приурочивают себя многие из современных тайных обществ, запятнаны с трёх сторон, в самой глубине своей: чародейство лишает их разума, распутство позорит, а человеческие жертвоприношения ставят ниже скотов, даже ниже волков, потому что и волки не пожирают друг друга.

З. В Вавилонии как при НабуКуддурУссуре (Навуходоноссоре), так и впоследствии еврейству жилось прекрасно. Это удостоверяется не только самими же евреями (напр., весьма авторитетным, бывшим московским раввином Минором в его руководстве для еврейских училищ), но и такими фактами, как усвоение сынами Иуды вавилонской культуры и даже халдейского языка или как отказ тогдашних Гинцбургов, Поляковых, Эфруси, Перрейр и Ротшильдов возвратиться в Иерусалим, вследствие чего, например, с Заровавелем ушли туда лишь немногие из низших классов народа, или, наконец, как пребывание центра тяжести еврейского именно в Вавилонии даже тысячу лет спустя. Причём и действующий доныне кодекс евреев, вавилонский талмуд, был составлен в той же Вавилонии трудами академий в Соре, Пумбедидте и Негардее...

Особенно же ярким доказательством, согласно талмуду, является исключительность того положения, которое занимал Даниил не только при дворе Навуходоноссора, но и при царях Валтассаре, Астиаге, Дарий и Кире (сравни: Дан. II, 48; V, II; VI, 2 и 3; XI, 1; XIV, 1 и 2). Переименовав Даниила также в Валтассара (Дан. 1, 7), начальник евнухов Асфеназ представил его Навуходоноссору, который вскоре убедился, что Даниил в десять раз выше всех тайноведцев и волхвов во всём царстве, а потому и возвысил его над мудрецами вавилонскими (Дан. II, 48). Об этом, несколько позже напоминала жена Валтассара (Дан. 1, 7), начальник евнухов, Асфеназ, представил его Навуходоноссору, который вскоре убедился, что Даниил в десять раз выше всех тайноведцев и волхвов – во всём царстве, а потому и возвысил его над мудрецами вавилонскими (Дан. II, 48). Об этом, несколько позже, напоминала жена царя Валтассара, рекомендуя Даниила как главу тайноведцев, обаятелей, халдеев и гадателей (хезадим, меккасфим, газрим, хартумим, гаканим и айшафим).

Нельзя не заметить далее, что в талмуде как Иосифу, так и Даниилу воздаётся честь не за государственные заслуги перед странами, их возвеличившими, а именно и единственно за толкование снов и загадок или за предсказания (сравни: Бытие, XL, 423; XLI, 1545; Дан. IV, 130 и V 529), равно как и за то, что всякий раз после этого следовало какоенибудь чрезвычайное бедствие в стране: страшный голод при фараоне, превращение царя Навуходоноссора в травоядное животное или, наконец, смерть самого царя Валтассара, как только была разгадана надпись «мене, мене, текель, упарсин» (Бытие XLI 54; XLVII, 1421; Дан. IV, 5; V 29 и 30).

Между тем, гадания и прорицательство запрещены Пятикнижием (Исх., XXII; Втор., XVIII, 10 и др.).

Валтассар, царь Халдейский, был убит в ту самую ночь, когда по его повелению, облекли Даниила в багряницу, возложили золотую цепь на шею его и провозгласили третьим властелином в царстве (Дан. V, 29 и 30). Тем не менее, победитель Валтассара, Кир, являлся в глазах евреев помазанником Божием (Исаии, XLV, 1).

И. Ещё смолоду положил Даниил в сердце своём не оскверняться яствами со стола царского и вином, какое пьёт царь, а потому (ещё при Навуходоноссоре) просил начальника евнухов Асфеназа о том, чтобы не оскверняться ему (Дан., 1, 8).

«Я ненавижу славу беззаконных и гнушаюсь ложа необрезанных и всякого иноплеменника» , – заявлял, в свою очередь Мардохей, запретив, однако, Эсфирь сознаваться царю Артаксерксу в том, что она еврейка (Эсф. IV, 17 и II, 20).

Наряду с изложенным, этот, последний, факт является знаменательной иллюстрацией и к следующему. «Отличающийся у нас мудростью, доказавший твёрдую верность и получивший вторую честь по царе, Аман», пишет Артаксеркс в своём указе, «объяснял нам, что есть один народ – иудеи, разбросанные и рассеянные между народами по всем областям царства твоего. Законы иудеев отличны от законов всех народов, а твоих законов они не выполняют, и царю не следует так оставлять их. В племенах вселенной замешался один враждебный народ, по законам своим противный всякому народу, постоянно пренебрегающий царскими повелениями, дабы не могло устроиться совершаемое нами соуправление. Только этот народ всегда противится всякому человеку. Ведёт образ жизни, чуждый законам и, противясь нашим действиям, совершает величайшие злодеяния, чтобы царство наше не достигало благоденствия» (См. Талмуд, трактат Мегилла, и кн. Эсфирь III, 8 и 13).

Хотя это происходило в V столетии до Р.Х., однако, ничего другого нельзя было бы сказать и сегодня. Припомним ужасы еврейского неистовства вслед за манифестом 17 октября 1905 г. , равно как и тот факт, что подвергались уголовному преследованию отнюдь не евреи, а именно горемычные русские люди, которые не вытерпели беспримерных оскорблений, наносимых кагалом. Тем не менее, как и ныне, евреи в те времена неизменно успевали всё обращать в свою пользу.

Они убили Амана и десять его сыновей, равно как ещё триста и ещё пятьсот человек в престольном городе Сузах, а затем семьдесят пять тысяч сильных врагов своих в 127 провинциях Персии. Евреи нагнали холоду на самих «исполнителей дел царских, областеначальников и сатрапов». Наконец, они роскошно и торжественно отпраздновали свою победу в течение трёх дней как в столице, так и по всему персидскому государству. Радость же свою и пиршества они тогда же постановили праздновать и во все времена.

Сюда относится самый весёлый из их праздников – «Пурим» (в 1906 г. он пришелся на 23, 26 и 27 февраля), когда сыны Иуды приходят в положительное сумасшествие от мстительности и злорадства, проклинают Амана, осмеивают и истребляют его изображения всячески и учат тому же своих детей, а Мардохея восхваляют и превозносят. В эти дни кагальной «масленицы» еврей обязан напиваться пьяным и притом настолько, чтобы не быть в состоянии сосчитать пальцев на руке и не различать возгласов: «Проклят Аман и благословлен Мардохей!» от «Благословен Аман и проклят Мардохей!»...

Два средства направлены были к достижению цели: политический донос Мардохея на евнухов Гаваеу и Фарру, и рекомендация Мардохеем же своей племянницы Эсфири царю Артаксерксу, когда тот разгневался на свою мужественную и благородную женукрасавицу Астин, отказавшуюся явиться, как мать родила, по требованию супруга, обезумевшего после кутежа в течение 180 дней. (Трактат Мегилла и кн. Эсфирь 1, 1, 101, II, 523; VI, 214; VII, 610; VIII, 5, 911,17; IX, 35, 10, 1232).

«Мардохей же стал вторым по царе Артаксерксе и великим у иудеев, и любимым у множества братьев своих, ибо искал добра народу своему и говорил во благо племени своего» (Эсф. X, 3).

Имея на своей стороне богатых и влиятельных царедворцев, да и саму Эсфирь, представительство Израиля вовремя успело вывести из кабинета Артаксеркса царский указ, которому иудейство обязано своим существованием до сего дня. Мы говорим о грамоте, с которой Артаксеркс (459 г. до Р.Х.) отправил Эздру в Иудею (Брафман, – «Книга кагала»).

Достойно, впрочем, внимая, что ни Эздра, ни Несмия о Мардохее и Эсфири не упоминают вовсе.

Несмотря на это, сыны Иуды поспешили изменить персам для греков, как изменили вавилонянам для персов, и перешли на сторону Александра Македонского, лишь только он стал сокрушать Дария.

Вглядываясь же в роль «Пурима» на сцене истории, мы едва ли могли бы отрешаться от мыслей, которые образом действий евреев были внушены уже египетскому царю Птоломею Филопатору (ум. в 204 г. до Р.Х.). «Видя, как эти негодные люди, никогда не оставляющие своего безумия, противятся даже царям – своим благодетелям и не хотят исполнять ничего справедливою; как, напыщенные своей гордостью и по сродному себе злонравию, они отвергают доброе и склоняются к худому; как согласно и тайно они с крайней жестокостью преследуют всякого из своей среды, кто осмелится выйти за пределы еврейского эгоизма, Птоломей не мог в действительности не опасаться того, что в случае смут или войны неприязненные замыслы евреев проявятся открыто и что в лице этих нечестивцев, как он их называл, ещё придется встретить предателей и свирепых врагов» (3 кн. Маккав. III, 1114 и 1619; VII, 10, 12, 13, 18 и 19).

Чего, казалось бы, возможно было достигнуть еврейству от Птоломея Филопатора? Между тем, мы видим, что и в III столетии, как и в XVII до Р.Х. (при Иосифе), сыны Иуды приобрели в Египте большую, чем прежде силу и славу и сделались страшными для врагов своих (3я кн. Маккав., VII, 18).

Й. Насколько прав был, однако, Птоломей Филопатор – это видно и через много столетий, когда, несмотря на громадные преимущества, а следовательно и огромные богатства, дарованные правительством через предоставление Альфонсу Ротшильду аренды французского государственного банка, несмотря даже на чрезвычайные у него запасы в металлах и билетах, означенный банк, сообща командуемый внуками Мейера Амшеля Ротшильда, за время войны 1870 года упорно отказывал французскому народу в кредите, хотя видел его на краю погибели. Во весь период, когда, оказав поддержку Франции, он мог бы повредить Пруссии, банк для правителей побежденной страны оставался закрытым. В течение самых тяжёлых месяцев войны банк преследовал одну цель – парализовать сопротивление Франции и принудить её за недостатком средств к заключению мира (см. Edouard Demachy – «Les Rotsschilds» и «Banque de France»).

«L’annee terrible» разорил всех: сельских хозяев, купцов, промышленников, народ и государство. Для акционеров же «Banque de France» этот самый год оказался беспримерным по барышам за всё время своего существования: он дал чистого дохода 150.000.000 франков или 80% на складочный капитал!..

С другой стороны, тогда же двоюродный брат Альфонса Ротшильда, Лионель, сын «мудрого» Натана Ротшильда, доставлял Пруссии, а затем и Германии все необходимые для войны деньги, а затем, в 1871/2 годах, состоял казначеем Германии при уплате Францией 5.000.000.000 франков контрибуции, которую от имени побежденной вносил победительнице тот же Альфонс Ротшильд, разумеется, не забывавший ни о себе, ни о своих единоплеменниках.

За доказательствами ходить недалеко. Назовем хотя бы операции «ЕврейскоКитайского Банка» на маньчжурском театре войны: в Японии, ПортАртуре, Шанхае и других местах. В свою очередь, наше «annee terrible» навеки останется в памяти русского народа, заливая стыдом его лицо и вызывая кровавые слёзы печали. «Еврейский» же Банк получил за то время невиданные доселе барыши – 9.000.000 рублей, из коих одним директорам приходится каждому по 80.000 рублей.

Какой ещё такой «Еврейский Банк», – спросит читатель?.. Ну, да «РусскоКитайский», всеконечно...

Да и разве примеры этого рода исключительны?..

Ясно, стало быть, почему в древности дохристианской нет ни одного автора, греческого или латинского, который отзывался бы о евреях симпатично.

Резюмируя же до известной степени взгляды древних, Тацит об «избранном» народе, между прочим, говорит:

«Dum Assyrios penes Medosque et Oersas Oriens fuit despectissima pars servientium».

«Judaeorum mos absurdus sordidusque».

«Profana illic omnia quae apud nos sacra, rursum concessa apud illos quae nobis incesta».

«Projectissima ad libidinern gens. Inter se nihil illicitum».

«Adversus omnes alios hostile odium».

В свою очередь, как бы мотивируя знаменитое изречение Катона «praeterea censeo Carthaginern esse delendam!», Тит Ливий так характеризует Ганнибала:

«Jnhumana crudelitas; perfidia pilisquam punica; nihil veri, nihil sancti; nullum jusjurandum; nullus deum metus et nulla religio!»

Карфагеняне же были выходцами из Финикии, а финикияне – близкие родственники евреям. «Cretenses semper mendaces, malae bestiae», – поясняет Тит Ливий.

«Евреи, – удостоверяет, в свою очередь, учитель Цицерона Аполлоний Молон, – враги остальных народов; они ничего не изобрели полезного и звероподобны». «Они самые злые из всех людей!» – дополняет Посидоний.

Называя Иерусалим «публичным домом, чудовищным вертепом разбойников и убийц» , Иосиф Флавий утверждает, что «если бы римляне пощадили этот отверженный город, то Иерусалим погиб бы от землетрясения или же подобно Содому, потому что пороки Иерусалима превосходили пороки Содома» . Согласно с Флавием, говорят Цицерон и Тацит:

Первый, – «не бывало такого злодея, который не нашёл бы себе убежища в Иерусалиме» (nam pervicacissimus quisque illuc perfugerat).

Второй, рассуждая о причинах, вызвавших необходимость участия в осаде Иерусалима лучших легионов римской армии и таких полководцев, как Веспасиан и Тит, свидетельствует, что «укрепления названного города были воздвигнуты с этой несокрушимой силой как бы в предвидении последствий той ненависти, которую сами же евреи в среде окружавших народов созидали веками» .

К. В Рим евреи проникли около 139 г. до Р.Х., при консулах Попилии Лоне и Кае Кальпурнии, если верить Валерию Максиму. Во всяком случае, они там быстро освоились и, по обыкновению, стали стремиться к господству, как это видно даже из речи Цицерона за Флакка. Судить же о том, чего могли ожидать от них римляне, можно хотя бы по следующим аккордам в той же речи:

«Ещё когда Иерусалим был независим, а евреи жили в мире с нами, и тогда уже их обряды и понятия были мало достойны величия нашего имени, блеска нашей державы и учреждений наших предков. Насколько же они стали невыносимее теперь, когда, подняв против нас оружие, это презренное племя раскрыло свои истинные чувства в отношении республики, и когда, благодаря милости бессмертных богов, мы его сокрушили, изгнали из отечества и обратили в рабство» .

Не встречая никаких ограничений, евреи имели, очевидно, полную возможность обосноваться в самом Риме и захватить здесь властное положение. Частью, – в качестве банкиров или агентов по откупам всаднического сословия в провинциях; частью, – в роли обладателей халдейских тайн, волхвования и чернокнижия: частью, – как факторы и сводники, частью, в звании политиканов, направляющих выборы и народные голосования. Они влияли на римскую аристократию и сильных мира сего вообще. Наряду с этим беспорядки на самом форуме Рима и восстания рабов в Сицилии и Италии, происходившие нередко по подстрекательству тех же евреев, убеждают, что им не чужды были и низшие классы народа.

Жонглирование либеральными и анархическими идеями приносило евреям и тогда уже не меньше выгод, чем военные подряды, спаивание народа в кабаках, ростовщичество и публичный разврат.

С другой стороны, непрерывные разбои в Палестине и организованные шайки тайных убийц, вроде тех, которыми располагали рабби бенАкиба или кровожадный лжемессия БарКохеба, переполняли чашу римского терпения и помимо всего, указанного выше. Постоянные же революции в Иерусалиме, потрясавшие самые основы империи и вызывавшие иногда напряжение лучших её сил, достаточно мотивируют приказ по армии, отданный Титом. Мудрено ли, что по окончании осады Иерусалима, стоившей римлянам необыкновенных жертв и страшных усилий, этот гуманный полководец, хотя и был очарован прелестями еврейки Береники, не мог, однако, не воздать своим войскам должной чести, говоря: «Вы победили самый жестокий, мятежный и коварный народ!»

На пути из глубины времён к мраку средних веков мы с изумлением встречаем ту величественную эпоху, когда, по чудному выражению Саллюстия, капитолийский ореол парил над вселенной, распределяя в ней скипетры и порфиры. Сцена римской империи представляла такое роскошное поле для государственного опыта и столь необъятные горизонты политического умозрения, каких мы не видим в новой истории человечества и в параллель с которыми едва ли может стать пресловутое всемирное торгашество Великобритании, сколько бы у неё ни заводилось жидовминистров.

Л. Вдумываясь в историю Рима, мы должны признать, что, если Франция служит почвой для культивирования разнообразнейших политических теорий в среде одного и того же народа, то сфера римского владычества представляла обратный пример подведения самых различных народностей под один и тот же государственный принцип. Результаты деятельности евреев во Франции мы хорошо знаем. Поэтому чрезвычайно интересно сопоставить с ними данные о судьбах Израиля в Риме. Такое сопоставление для нас, русских, тем поучительнее, особенно в данную минуту, что эксперименты, производившиеся по отношению к евреям на столь обширной территории, как подвластная Риму, имеют прежде всего для России цену самых лучших практических указаний в виду аналогии тогдашних и современных условий испытуемого пространства, населённого евреями, и по самой многочисленности неизменно бунтующих сынов Иуды там и здесь, тогда и теперь.

Вспомним, что вслед за исчезновением вавилоноассирийского царства и но уничтожении Тира Александром Великим, а Карфагена Сципионом Африканским Иудея предстала взорам римлян как единственное для них ещё заметное олицетворение семитической расы. Царство парфянское, где евреи играли видную роль, и где римские легионы не раз переживали столь горькие разочарования, могло убедить Рим ещё раз лишь в том, что и с еврейством необходимо свести счёты. Именно у парфенян сыны Иуды «возвысились», если так можно выразиться, до оперетки в злодействе. Два брата – евреи Анилей и Азиней, подмастерья ткача, прогнанные хозяином, собирают шайку разбойников, наносят поражение войскам парфянского царя и принуждают его войти с ними в переговоры. Будучи призваны ко двору, они втираются в доверие, осыпаются щедротами, делаются временщиками и в течение пятнадцати лет угнетают Месопатамию с редким даже для евреев жестокосердием и алчностью.

Бесспорно, что Рим был очень терпелив по отношению к евреям и не по их заслугам многомилостив.

Невероятные злодейства, которые совершались детьми Иуды в периоды их бесконечных восстаний, вызывали, правда, надлежащие репрессалии, но затем жизнь шла опять своим чередом. Римская власть, может быть, слишком долго оставляла евреям не только полное общинное самоуправление, но даже их собственных царей. Уважение Рима к их религии простиралось до того, что им разрешалось убивать всякого иноверца, который перешагнёт за известную черту в ограде иерусалимского храма, и что, не в пример прочим народам, римские войска, вступая в Иерусалим, покрывали чехлами орлы своих знамён, дабы не возбуждать понапрасну дикого фанатизма евреев.

Император Август благоволил к Ироду I, основателю новой еврейской династии. Жена Нерона, Поппея, была благочестива, как свидетельствует Иосиф Флавий, т.е. иудействовала. Александр Север гордился званием архисинагога. Клавдий всячески покровительствовал Ироду Агриппе. Гелиогабал был обрезан. Любимейший сверстник в детстве и собутыльник в юности Каракалы был чистокровный еврей. Римский губернатор Иудеи, Тиберий Александр, именовавший себя язычником, но не позабывший награбленным серебром и золотом покрыть ворота иерусалимского храма, был заклятый еврей. Юлиан Отступник собирался возобновить и сам храм и т.д., и т.д. – Roma cave tibi!.

Тем не менее, Антонин Пий, может быть, единственный цезарь, которому анналы синагоги воздают хвалу. Но тогда как римский мир восторгался в этом преемнике Адриана доблестями Тита и справедливостью Нумы, евреи восхваляли Антонина исключительно за его преследования христиан да ещё за то, что он яко бы сам подвергся обрезанию. Они даже приписывают ему, что уже совсем нелепо, долю участия в составлении первой части талмуда – Мишны.

Можно было бы продолжать изложение факторов этого рода на многих страницах, но и сказанного довольно, чтобы уразуметь переворот, наконец, совершившийся в еврейской политике Рима, а затем и Византии.

«En general, Rome rendait en tolerance се qu’elle recevait en soumission», – удостоверяет Шампаньи, но в отношении евреев никакая снисходительность не была возможна.

И Рим не выдержал!

Наиболее суровыми для Израиля оказались царствования Адриана, Траяна, Кая Калигулы, Клавдия, Юстиниана и Гераклия. Кодексы же Феодосия и Юстиниана содержат ряд весьма строгих мер к обузданию евреев, хотя, к сожалению, здесь, как и в разных иных законодательствах, не замечается последовательности. Интриги, подкуп, ренегаты и женщины открывали евреям тогда, как и в наши дни, возможность не только смягчать применение надлежащих распоряжений, но и получать новые узаконения прямо обратного характера.

При Кае Калигуле жители Александрии отправили с Аппионом во главе депутацию в Рим умолять о защите их от еврейского хищничества. Несмотря на то, что эта мольба вызывалась глубоко убедительными фактами, сыны Израиля не затруднились командировать другую депутацию, от себя под главенством Филона просить о расширении своих прав. Такая impudentia Judaeorum потерпела, разумеется, жалкое фиаско, но она ярко свидетельствует о том, как «скромны» евреи!..

Узнав о бесчеловечных казнях Ирода в среде его же собственной семьи, император Август сказал, что «у этого старого еврейского деспота он бы охотнее согласился быть поросёнком на дворе, чем сыном».

С другой стороны, мы знаем, что евреи всегда являлись бесчеловечными в преследовании своих врагов, а в особенности христиан. Чтобы не ходить за другими примерами, вспомним о «живых светочах Нерона» и сопоставим эту чудовищную забаву с тем несомненным фактом, что именно евреи окружали Нерона, и что он питал к ним весьма подозрительную нежность.

«Чувство человеколюбия возмущается, – говорит Гиббон, – в особенности, при чтении рассказов об омерзительных жестокостях, учинённых евреями в городах Египта, Кипра и Кирены, где они под видом дружбы предательским образом употребили во зло доверие туземных жителей, отчего мы и склонны одобрять римские легионы, сурово отомстившие расе фанатиков, которая вследствие своих варварских и легкомысленных предрассудков сделалась непримиримым врагом не только римского правительства, а и всего человеческого рода. В Кирене они умертвили 220.000, на Кипре – 240.000 грековхристиан, в Египте – огромное число жителей. Многие из этих злополучных жертв были распиливаемы надвое согласно с прецедентом, который был санкционирован примером Давида. Победоносные иудеи пожирали мясо несчастных, лизали их кровь и опоясывали себя их внутренностями!» ...

Однако, всего достопримечательнее факт, что сыны Иуды, повидимому, рассчитывали обмануть римлян и под предлогом преследования христиан надеялись усыпить бдительность римских властей с целью разлить огонь революции на огромном пространстве и в общем крушении достигнуть независимости Иудеи.

Если это не удалось во II веке, то едва ли не удастся в XX по Р.Х. Вдумайтесь в то, что ныне происходит в России, которую «равноправное» еврейство не замедлит, повидимому, обратить в новую Иудею. Разве не евреи уже взялись показать нам – что такое «народная свобода»?!..

В своё время император Адриан не оставил жидов без наказания. За период подавления бунта (132135 года Р.Х.), 580.000 из них погибло от меча и, сверх того, бесчисленное множество от голода, болезней и пожаров. Независимо от сего, Адриан окончательно выгнал их из Палестины.

И что же?.. Не следует забывать, что залитое при Адриане целыми потоками еврейской крови озверелое восстание БарКохебы совпадает с грозным моментом наибольшего расцвета талмудизма в еврействе...

Naturam expelles furca, lamen usque recurret!

«Если недостатки римского провинциального управления республиканской эпохи были в самом деле вопиющими, то столь же несомненны и грандиозные результаты, достигнутые благодаря существенным улучшениям, которые в эту отрасль администрации были внесены Империей. С учреждением принципата водворяются периоды постепенно усиливающегося в течение 200 лет процветания Галлии и Испании, Греции. Малой Азии и Сирии, Египта и бывшей Карфагенской территории. Запад быстро и прочно латинизируется. ГрекоВосточный мир пользуется обильными привилегиями. Всюду господствует мир и порядок, всюду растет благосостояние и довольство римским правительством, всюду последнее свою задачу поняло, стало быть, правильно и выполнило её искусно.

Только в одной стране все усилия Рима ввести целесообразный режим оказались неуспешными, только с одним народом справиться нормальными способами римлянам не удалось. Этой страной была Палестина, этим народом были евреи.

На евреях Рим перепробовал чуть ли не все мыслимые формы международных и правительственных отношений, – от дружественного нейтралитета до грубого милитаризма и, в конце концов, был приведён к убеждению в необходимости разрушить Иерусалим и выселить жителей из их родины» .

Иными словами, вековой опыт и природная политическая мудрость не подсказали римлянам иного решения еврейского вопроса, чем то, к которому некогда вынуждены были прибегнуть Салмонассар и Навуходоноссор.

Римляне были правы.

Если от их эпохи мы обратимся к нынешним событиям, особенно во Франции, то увидим, например, что в проконсулат Вальдека Руссо, воспитанника духовной семинарии в Нанте, оказавшегося впоследствии отступником и еврейским адвокатом, франкмасоны объединились с евреями именно в столь опасном для французского народа деле, каким был процесс Дрейфуса. Масоны, как для непосвящённых это ни странно, придавали делу чрезвычайную важность ради собственных целей в такой мере, что еврей, гроссмейстер масонских лож Натан, одним из первых горячо приветствовал жену Дрейфуса по случаю его помилования другим ставленником союза еврейства с масонством – Лубэ. Сам же доклад о помиловании вслед за неудачей крайних усилий добиться оправдательного приговора в Ренне был представлен, как известно, военным министром Галифэ – в свою очередь, евреем и масоном. Дальше мы увидим, что эротические обряды современного масонства были установлены евреем же каббалистом Элиасом Ашмолем подобно тому, как прообраз учения лож заключается в первоисходном мифе гностицизма, который, excusez dii pen, в одном из публичных домов Тира измышлен был Симоном Волхвом, в свою очередь иудействовавшим.

В упомянутый изменнический позор терзания Франции наклонность к еврейству масона Руссо до некоторой степени напоминает Юлиана Отступника, собиравшегося восстановить иерусалимский храм и свирепо преследовавшего христиан по наущению интеллигенции или, по тогдашнему, софистов, равно как всевозможных еретиков и членов тайных обществ, главным же образом, – евреев.

Проницательный взгляд этого наглого и в коварстве искусного царя (ср. Дан. VIII, 23) быстро распознал в сынах Иуды лучших союзников, давно изощрившихся в той потаенной, беспрерывной, необъявленной, но тем более действительной и предательской войне, которую они ведут против христиан. «Как их природная дерзость, так и вековая ненависть, – свидетельствует Григорий Назианзин, – одинаково намечали в евреях естественных пособников Юлиана...»

Означенные факты вновь показывают, что не одно чувство справедливого возмездия, а собственная злоба иудеев увлекает их на преследования веры Христовой всякий раз, когда представляется к тому возможность.

М. В долготерпении своём до того дня, когда чаша страданий, причиняемых евреями, воистину переполняется на пути веков, христиане после смерти тиранаотступника, беспримерно оскорбляемые «избранным народом», не направляли, однако, на него никаких репрессалий. «Даже более того, – как удостоверяет святой Амвросий, – наши храмы были сожигаемы евреями в Палестине, и ничто нам не было возвращено ими, да мы и не требовали, хотя могли» .

Но вот наступил 615 год (после Р.Х.), и роли ещё раз переменились.

Теперь христианам сызнова пришлось оказаться во власти евреев. Амедей Тьерри, беспристрастный историк, рассказывает нам, как сыны Иуды оценили добродушие христианское:

«615 год был предуказан персами как последний для христиан на всём пространстве Палестины. И действительно, в конце мая грозная армия под начальством Румизана, по прозванию Шархавбара, т.е. королевского вепря, – генерала способного, но бесчеловечного, и союзникацаря Хозроя ринулась на Галилею и пронеслась по обоим берегам Иордана..., не оставляя ничего, кроме залитых кровью развалин. Между тем, значительное население христиан ютилось в этих местах, освященных проповедью Евангелия...

После разгрома и уничтожения домов огнем и мечем скованные одна с другой толпы жителей были под бичом персов влачимы как переселенцы в болота Тигра и Ефрата.

С мешками, наполненными золотом, иудейские купцы целыми шайками толпились за «победоносной» армией Шархавбара, скупая всё, что могли из массы пленных – не для того чтобы спасти их, нет, а чтобы резать поголовно... При этом они старательно выбирали людей, имеющих особое значение (вспомним о 75.000 сильных неприятелях Израиля, вырезанных в Персии при Мардохее. – см. кн. Эсфир, IX, 16), – городских судей и других должностных лиц, красивых и богатых женщин, но прежде всего, – монахинь и священников.

Деньги, уплачиваемые персидским солдатам за растерзываемых христиан, поступали из раскладочного сбора, которым были облагаемы все евреи пропорционально состоянию каждого, ибо эти страшные злодеяния, по обыкновению, рассматривались еврейством, как дело богоугодное»...

История свидетельствует, что погибло тогда свыше 90.000 христиан.

Если столь завидные случаи для утоления еврейской кровожадности встречались не каждый день, то сыны «избранного народа» никогда не забывали делать всё, что могли.

Так, при осаде маврами вестготской столицы Толедо, пока христиане молили Творца о спасении их веры и жизни, евреи открыли ворота лютому врагу христианскому...

Н. Что же касается воззрения кагала на христианство и его клир в настоящее время, то за доказательствами и здесь дело не станет. Возьмём их, например, хотя бы у Шумерки Хашкеса и К?.

В 1878 году в С.Петербурге еврейской типографией Цедербаума и Гольденблюма была напечатана и в русском переводе ШмеркиСруля Мордухова Хашкеса им же самим, была издана небольшая, но поучительная брошюра «профессора» Шлейдена: «Романтизм мученичества евреев в средние века».

Здесь то и дело встречаются такие перлы:

«В частных диспутах между христианскими священниками и еврейскими учителями, затевавшихся с целью «вывести последних из заблуждения», первые всегда отступали, так как они большей частью не были знакомы с духом Библии, вошедшим у евреев в плоть и в кровь» (стр. 20).

«Да и каждый еврей вообще был сильным противником против пустых толкований, что, будто бы посредством христианской церкви еврейство отменено и уничтожено, против возникшей из александрийской – языческой философии, против поклонения иконам и святым и прочих церковных предрассудков» (стр. 21).

«Вскоре епископы своими клеветами и интригами так опутали правителей, что они, забыв честь и совесть, и самолюбие, сделались презренными рабами шайки подчинённых; те же в свою очередь, учинив своим орудием их грубую светскую власть, оказались ещё настолько благородны, что позволяли князьям оставлять в свою пользу часть добычи... Тут уж епископы начали грабить евреев с таким бесстыдством, что о том не могли умолчать ни законы, ни официальные указы» (стр. 21).

«Король Генрих II, «отец монахов», презренный поповский слуга, сделался знаменит ужасной резнёй евреев, которую он отомстил за переход духовного лица Вецелия в еврейство» (стр. 36).

«Первые крестоносцы, под предводительством фанатика Петра Амиенского... Это была самая негодная и бесчестная сволочь из Франции, Лотарингии, Эльзаса и т.д. Этот первый «поход» смахивал на шайку разбойников с большой дороги и по заслугам погиб в Венгрии» (стр. 36 и 37).

«В Англии некий поп, знаменитый Фома Бекет, кэнтэрберийский архиерей, также подстрекал: ненависть против евреев... В 1189 году, предводительство взял на себя Балдуин Кэнтэрберийский. Простой народ, соединившись с сволочью крестоносцев, собрался в шайки, поджигая дома и синагоги и проливая кровь евреев» (стр. 40).

«В Йорке в 1190 г. страшнейшим образом, свирепствовали разбойники, постоянно поддерживаемые христианскими попами» (стр. 40).

«Непогрешимые» епископы вообще обращались с евреями, как безумные дети» (стр. 44).

«Только что чума крестовых походов, стоившая многим сотням тысяч евреев жизни и имущества, была преодолена, как Восток прислал в виде ответного порядка действительную чуму – так называемую «чёрную смерть» (стр. 44).

«Глупый Филипп V Французский пробовал возобновить смешной анахронизм – крестовый поход. С некоторой возбуждённой сволочью крестоносцев соединились около 30.000 сумасшедших или попами дрессированных и фанатизированных пастухов (pastureaux), а затем они стали путешествовать по Франции до Наварры, убивая и грабя евреев» (стр. 48).

«Новообращёнными щеголяли многие государства, хотя это и были лишь подлецы и лицемеры, в чём кардинал Барберини, один из усерднейших обратителей, сам сознался. Конечно, с «новообращёнными» евреи, оставшиеся верными, обходились самым презрительнейшим образом, за что те мстили, подстрекая сволочь на преследования евреев» (стр. 51).

«Испания, эта деморализованная попами страна, оставалась для евреев закрытой... Франция в начале XVII века совсем уже не имела евреев, только в Байонне и Бордо жило много так называемых «новохристиан», которые постепенно, лишь в царствование Людовика XIV, осмелились сбросить маску» (стр. 54).

«В Англии, Лондон уже два раза выбирал еврея в лордмэры, и их вступлению в парламент долгое время препятствовало лишь глупое педантство формулы присяги» (стр. 55).

Я заключаю этот очерк многозначительными словами д’Израэли: «ничто, никакое преследование, никакое кровопролитие, никакое унижение не были в состоянии уничтожить евреев. Теперь они, вероятно, многочисленнее, чем во времена Соломона. Их находят во всякой стране, и во всякой же стране они подвигаются к благосостоянию. Заключение, которое можно сделать из этого факта, – это то, что человек непременно проиграет, если он попробует нарушить неизменный закон природы, который выражает, что более благородное племя никогда не может быть истреблено или поглощено низшим» (стр. 56).

О. Наконец, роль евреев теперь, на практике «равноправия», блистательно иллюминируется хотя бы отзывом Рейхеншпергера (стр. XCV) и их свистопляской в развал «собачьей комедии» бисмарковского CulturKampf.

Помогая «железному канцлеру» в его гениальной идее на радость кагалу «прославить» католический клир и «утешить» миллионы германских католиков, благородные талмудисты затеяли такую «музыку», которой, без сомнения, устыдились бы презреннейшие из лупанариев Тира и Содома!..

Указанного, полагаем, достаточно, а потому освобождаем читателя от дальнейшего следования за еврейством на пути веков.

П. Ограничиваемся в заключение ссылкой на двух, так сказать, нынешних сынов Иуды: Карла (Мардохея IV) Маркса и Бернара Лазара.

Небезызвестно, что еврей Маркс был превознесён самим «избранным народом» превыше облака ходячего. Тем не менее, вот что говорит он о собственных единоплеменниках.

«Напрасно старались бы мы отыскать ключ к потаённым извилинам природы еврея в его религии... Следует, наоборот, искать решения загадок его религии в тайниках его природы. В самом деле, что является первоосновой иудаизма? Практические вожделения, корыстолюбие! В чём состоит культ евреев? В барышничестве! Кто их действительный бог? Деньги!»

Другой, в свою очередь, почитаемый в Израиле еврейский же автор, Бернар Лазар, даёт понятию о жиде следующую характеристику.

«Жид – это тот, кто одержим единственным стремлением нажиться, елико возможно быстрее и притом легчайшим путём – через обман, подлог и предательство. Он презирает добродетель, бедность и бескорыстие. Животное, которое неверные племена воздвигали некогда в пустыне, осталось для него исключительным предметом поклонения.

Когда жид бывает журналистом, газета в его глазах неисчерпаемый источник барышей, которым надо пользоваться всеми возможными способами. Газетному жиду присущ своеобразный талант угадывать самые потаённые страсти, причём он не только изловчается кадить им, удовлетворять и подзадоривать их, но и, деморализируя всё вокруг, он из общего распутства делает себе славу. Жид ухитряется быть и непристойным, и застенчивым попеременно. Эксплуатируя наклонность толпы удаляться от возвышенных умов, которые пугают её, он подделывает свой язык под масть всякому. Остроумие он заменяет пошлым каламбуром, красноречие – фразеологией, энтузиазм – эпилепсией. Такой газетчик лжёт, одурачивает, сбивает с толку. А когда ежедневные печатные столбцы перестают удовлетворять его, тогда он перекочёвывает в театр и здесь уже наповал оскотинивает свою публику.

Когда жид является банкиром, он располагает для всего злого могущественной организацией и особого сорта трущобными дарованиями. Он заносчив и жаден, нагл и фальшив. Свои плутни он раздувает неизменно по одной и той же схеме – от ловкого, а подчас и банального мошенничества до отчаяннодерзкой, но «ненаказуемой» кражи. Вместе с этим, он неусыпно размышляет о тончайших махинациях и о дерзновенных манёврах. Вы его найдёте повсюду, так как отовсюду же он черпает золото: вблизи правительств, заключающих займы; в «дружбе» с наивными изобретателями, которые только и умеют, что творить; во главе бесчисленных обществ, которые он поддерживает всем лукавством своей предательской болтовни. Если бы случилось несчастье, он, разумеется, будет вне опасности; да и к чему бы годилось богатство, если бы оно не могло предохранить даже от «неприятной случайности»? А дабы официальная справедливость могла шествовать с полным торжеством, есть ведь малые и слабые, те, кто питаются крохами, кого до времени прикармливают, но затем кидают на произвол судьбы, и кто спасает своими боками...

Наконец, когда жид ведёт политику, он достигает своих целей шарлатанством, подпольной вознёй и лестью. Он – природный интриган с готовым запасом ябеднических изворотов. Да и в самой политике он обыкновенно не видит ничего, кроме возможности расплатиться с долгами и обогатиться спекуляцией...».

Р. Весьма естественно, что среди всех описанных условий само прикосновение к еврею для арийца опасно, смешение с ним ядовито, а подчинение его господству пагубно.

У кого в руках деньги, у того и пресса. Кто владеет прессой, тот распоряжается политикой. А кому подчинена государственная политика, за тем и владычество над судьбами народов.

Двести тысяч англичан повелевают в Индии двумя сотнями миллионов туземцев. Обогащая новых карфагенян, индусы умирают с голода целыми областями. Самим европейцам нет основания превращать себя в индусов кагала...

«Дан будет змеем на дороге, аспидом на пути, уязвляющим ногу коня, так что всадник его упадёт назад» . (Бытие, XLIX, 17).

«Трясётся земля и не может носить раба, когда он сделается царём» . (Притч. XXX, 21 и 22).

«Тот шебогойим харег!» – говорят евреи и в своём талмуде (тр. Соферим, л. 13, кол. 2 и тр. Абода л. 26, кол. 2, Госеф; см. также: Ялкут Рубени 93, 1; Мехильта, Параша, Бешаллах л. II, кол. 1 и Сефер Толедоф Адам бешабба л. 160, кол. 2).

«Tant que les hommes, qui s’occupent de la question sociale, n’auront pas etudie ie juif, ils ne feront que de la bouillie pour les chats», свидетельствует такой авторитет, как Эдуард Дрюмон.

«Ещё раньше Юлия Цезаря, – поясняет Моммсен, – евреи составляли в Риме уже такую организованную силу, что пропреторы и проконсулы провинций были вынуждены заискивать у местных евреев, если не хотели, по меньшей мере, удостоиться кошачьего концерта, вместо триумфа при своём возвращении в Рим...»

«Жид не сие, не оре, та обманом бере!» – замечают малороссы.

«De la bassesse ie juif fait la voie de sa fortune!», – утверждает и Лакретель.

«Pour ie juif il peut у avoir des impossibilites phisiques, mais il n’y a geure dimpossibilites morales, – резюмирует Пикар, – Les juifs, – заключает Дрюмон, – se sont arranges pour prendre ie socialisme en regie. Leur constante politique est d’avoir les atouts dans tous les parties. II importe qu’ Israel soit partout garanti et defendu. II n’y a pas deux juifs, – il n’y a pas jamais eu qu’un. Et partout ou il appartait, il a sa disposition toutes les forces du Kahal».

«Le Contrat Social de Rousseau fut la phare de la Revolution et permit aux israelites», – дополняет крещенный еврей, аббат Леманн, – de selancer a Fassaut de la societe chretienne...».

Трудно поэтому не согласиться и с Густавом Тридоном (см, его «Le Molochisme juif»), когда он с негодованием восклицает: «les Semites c’est l’ombre dans le tableau de la civilisation, le mauvais genie de la terre. Tous leurs cadeaux sont des pestes!..»

<< | >>
Источник: А. С. Шмаков. Свобода и евреи. 2011. 2011

Еще по теме Жид политический.:

  1. Обязанности работающих по политическому розыску
  2. Эволюция политических методов
  3. § 3. Политическая преступность и ее соотношение с государственной
  4. Жид политический.
  5. 3. Познавательные интересы и типы социально-политических представлений
  6. 4. Личностно-психологические предпосылки политических решений
  7. 1. Политический актив: вовлеченность в систему власти
  8. 4. Психологические основы политических ориентации
  9. § 4. Политический режим
  10. ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ТИПОЛОГИИ ПОЛИТИЧЕСКОГО ЛИДЕРСТВА.УМОЗРИТЕЛЬНЫЕ ПОПЫТКИ
  11. ОСОБЕННОСТИ ПОЛИТИЧЕСКОГО ЛИДЕРСТВА В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ
  12. 3.3. “Генетический редукционизм” versus политический эгалитаризм?
  13. ПОЛИТИЧЕСКИЙ РЕЖИМ
  14. ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЛИДЕРСТВО
  15. РОЛЬ ПОЛИТИЧЕСКОГО ЛИДЕРА
  16. § 27. Политический процесс
  17. ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС: ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ
  18. ОСОБЕННОСТИ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ
  19. Политическая риторика (электронная версия)