<<
>>

Расстройство психической деятельности при алкогольном параличе и отношение его к расстройству психической сферы при множественных невритах неалкогольного происхождения85

I. В последнее время алкогольный паралич обратил на себя вни­мание многих невропатологов. Во Франции, Англии и Германии появилось довольно большое число работ, посвященных симпто­матологии и патологической анатомии этой болезни.

Так как мне пришлось наблюдать довольно большое число случаев алкогольного паралича, то я счел уместным описать как эти случаи, так и вооб­ще сгруппировать все то, что нам известно об этой форме. Работа моя об алкогольном параличе уже закончена и скоро будет напе­чатана. Занимаясь этой работой и изучая клиническую картину алкогольного паралича, я, между прочим, заметил, что в иностран­ной литературе сравнительно мало обращается внимания на одну группу симптомов, именно на расстройство психической деятель­ности; хотя почти все авторы указывают на то, что психическая сфера расстраивается при алкогольном параличе, но большинство из них говорит о психических симптомах мимоходом, и только не­многие, как Дрешфельд86 в своей последней статье, обращают вни­мание на то, что эти расстройства носят особенный характер. Во многих из тех случаев, которые пришлось видеть мне, психическая сфера была расстроена весьма характерно, вследствие чего я мог составить себе более подробное представление о свойстве этого рас­стройства; изложение характерных особенностей его и составит предмет этой статьи.

Прежде чем приступить к описанию симптомов расстройства психической сферы при алкогольном параличе, я считаю нужным обрисовать клиническую картину этой болезни вообще.

Алкогольный паралич в тесном смысле слова проявляется в па- раплегической форме, симметричной на обеих сторонах тела. По­ражаются при нем большею частью мышцы конечностей, нижних и верхних; мышцы туловища поражаются лишь в очень тяжелых случаях; тазовые органы тоже поражаются редко. В конечностях паралич обыкновенно сильнее всего выражен в периферических от­делах — в ступнях и в кистях рук.

Экстензоры поражаются более, чем флексоры. Нижние конечности более поражены, чем верхние, Паралич сопровождается похуданием и атрофией мышц, измене­нием электрической реакции; пателлярные рефлексы рано исчеза­ют. Наряду с параличными явлениями бывают и расстройства чув­ствительности в виде болей, гипералгезии и анестезии. Расстройст­ва чувствительности также более всего выражены в перифериче­ских отделах конечностей — в ступнях, голенях и кистях рук. Боли имеют характер болей ломящих или дергающих, стреляющих, рву­щих. Гипералгезия выражена частью в коже, частью в мышцах. Особенно характерна для алкогольного паралича болезненность икр и ступней при давлении, так же как и болезненность при дав­лении на нервные стволы. Парестезии выражаются в чувстве оне­мения, ползания мурашек или чувства холода в ступнях и голенях. Анестезия обыкновенно бывает не сильно выражена, но в некото­рых случаях бывает довольно значительна; при этом довольно характерным является расстройство чувства температуры — нечув­ствительность к ощущениям тепла и чрезмерная чувствительность к холоду; также характерно понижение электрокожной чувстви­тельности в ступнях и концах пальцев рук. Кроме этого, в поражен­ных конечностях бывают трофические и вазомоторные расстройст­ва в виде расстройства питания кожи и отеков, иногда очень боль­ших. Ступни и кисти рук большею частью влажны и синеваты. Иногда бывают судорожные подергивания и контрактуры в сгиба­телях.

Наряду с этими физическими симптомами во всех 20 наших наблюдениях и в большинстве случаев из 114, собранных нами в литературе, было более или менее резко выраженное расстройство в психической сфере — иногда только в начале болезни, иногда же во все течение болезни. Психическое расстройство выражалось то в форме раздражительной слабости, то в форме спутанности, то в форме характерного расстройства памяти. Наряду с этими симпто­мами, иногда существуют и другие — рвота, учащенный, иногда неправильный пульс, уменьшение количества мочи, общая сла­бость и другие явления.

Болезнь эта развивается большею частью у лиц, в продолже­ние долгого времени злоупотреблявших спиртными напитками, и притом большею частью у тех из них, у кого существует невропа­тическое предрасположение. В большинстве случаев задолго до паралича существуют продромальные симптомы в виде болей, чув­ства онемения в конечностях, чувства ползания мурашек, судорог (сгатр1) и т. п. У многих больных бывали приступы белой горяч­ки. Собственно алкогольный паралич развивается большею частью после какого-нибудь повода, нарушающего равновесие экономии организма. Чаще всего это происходит вследствие присоединения какой-нибудь болезни вроде катаральной пневмонии, туберкулеза, диареи; иногда это нарушение равновесия экономии организма вы­зывается травмой, операцией, иногда геморроидальным кровотече­нием или нравственным потрясением. Вслед за действием того или другого повода болезнь открывается обыкновенно расстройством в сфере головного мозга: то это приступ галлюцинаторной спутан­ности, вроде белой горячки, то характерное расстройство памяти, то просто возбуждение и бессонница. Иногда вместе с этим или еще ранее является упорная рвота. Некоторое время эти симптомы стоят на первом плане, затем через несколько дней делается замет­на слабость в ногах; больной шатается, быстро утомляется, нако­нец, совсем не может ходить. В это время пателлярные рефлексы пропадают, и являются более или менее выраженные расстройст­ва чувствительности в виде болей и парестезий. Обыкновенно ско­ро заметно бывает, что в ногах [ш] ех1епзог Ъа11ис13 и [ш] ехЪеп- зог сЩуЦогит соттитз, а также ш. диайпсерз (ешопз более всего поражены. В верхних конечностях обыкновенно вначале не замет­но паралича, но через несколько времени он является и в верхних конечностях, причем разгибатели кисти и пальцев поражаются всего сильнее. В средних случаях обыкновенно дело и ограничива­ется поражением нижних и верхних конечностей, но в тяжелых случаях болезнь носит характер восходящего паралича; в конце концов, поражаются глазные мышцы, [нарушаются] глотание и дыхание, и может последовать смерть вследствие паралича диаф­рагмы; если этого не произойдет, то обыкновенно болезнь, дойдя в течение первого месяца до высшей точки, начинает понемногу ослабевать, причем те области, которые были захвачены болезнью последними, восстанавливаются первыми, так что раньше всего вос­станавливаются глотание и дыхание, а потом уже другие поражен­ные функции.

Иногда восстановление идет довольно быстро — в те­чение 3—4 мес., иногда же затягивается надолго; в таких случаях обыкновенно развиваются атрофии в мышцах и контрактуры; часто является чрезвычайная гипералгезия, боли, особенно по но­чам, отеки и т. п. В таких случаях болезнь затягивается иногда на несколько лет; тем не менее, несмотря на затяжное течение болез­ни, она сама по себе имеет тенденцию к поправлению, и если силы организма позволяют, то во многих случаях наступает полное выздоровление, хотя с большой наклонностью к реци­дивам.

Таково течение форм алкогольного паралича в тесном смысле слова. Но во многих случаях болезнь не доходит до такой степени — паралича не развивается, а является только сла­бость и расстройство правильности движений. Такие формы известны под именем алкогольной атаксии или рзеийоЧаЬез а1соЬо- Нса. Эти формы иногда тоже сопровождаются расстройством пси­хической деятельности, но не постоянно, и большею частью в не­большой степени.

Анатомическим субстратом алкогольного паралича считается в настоящее время множественный неврит. Довольно значительное число вскрытий констатировало, что в большинстве случаев спин­ной мозг бывает совершенно здоров, а в периферической нервной системе существуют обширные расстройства. Неврит при алкоголь­ном параличе имеет характер паренхиматозного неврита — выра­жен он всего более в мелких веточках, кожных и мышечных; в крупных стволах он выражен менее и, приближаясь к центру, все уменьшается в своей интенсивности, т. е. среди данного отрезка нерва попадается все менее и менее больных волокон; наконец, в корешках дегенерированных волокон почти не встречается. Подоб­ные изменения встречаются и в нервах конечностей, и в некоторых из головных нервов, как [п.] уа^из и др.

Большинство авторов находило спинной мозг здоровым, однако вакуолизацию клеток передних рогов видели и Калер и Пик, и Эттингер. Кроме того, есть и другие данные считать, что иногда и спинной мозг бывает изменен при алкогольном параличе, хотя очень вероятно, что в основе собственно параличных явлений ле­жит множественный неврит.

На состояние головного мозга было обращено мало внимания. Только Ган в одном из своих случаев нашел довольно значительно выраженную атрофию нервных кле­ток коры.

Сделав общий обзор сведений, которые мы имеем в настоящее время об алкогольном параличе, мы можем приступить к главной теме настоящей статьи — к описанию расстройства психической деятельности, постоянно встречающегося при алкогольном парали­че. Еще раз повторяю, что, вследствие бедности сведений из лите­ратуры по этому отделу, я буду руководствоваться в своем описа­нии главным образом собственными наблюдениями.

* *

*

Расстройство психической деятельности в той или другой форме было во всех 20 случаях алкогольного паралича, которые я наблюдал. В 7 случаях оно было только в начале болез­ни, в остальных 13 оставалось до конца ее. Оно было в разной сте­пени и неодинаково по своему проявлению; в некоторых случаях ограничивалось только резко выраженной раздражительной сла­бостью психической сферы, в других принимало характер спутан­ности сознания с галлюцинациями и иллюзиями, в третьих, нако­нец, принимало характер своеобразного ослабления умственных способностей без резко выраженной спутанности, но с особенно за­метным упадком памяти. Нужно, впрочем, сказать, что деление на три эти формы довольно произвольное; оно делается только для удобства изложения потому, что очень часто бывает, что психиче­ское расстройство представляет смешанные черты из различных форм.

Простая раздражительная слабость бывает в тех случаях, когда психическое расстройство выражено слабо. Обыкновенно она про­является в том, что на больного нападает неопределенное беспо­койство, какой-то страх, являются навязчивые мысли, которые так неотступно преследуют больного и ассоциированы с таким сильным аффективным состоянием, что он теряется, постоянно умоляет о помощи, ждет, что вот сейчас с ним что-нибудь случится. Большею частью при этом являются ипохондрические идеи: кажется, что сердце разорвется или случится еще что-нибудь, такое же страш­ное.

При этом каждое, даже небольшое болезненное ощущение, вызывает в больном тяжелое настроение, ажитацию, а если при этом существуют боли, то больной решительно не может с собой справиться — стонет, плачет, зовет к себе на помощь. В таком слу­чае часто приближение к больному вызывает в нем беспокойство,

боязнь, чтобы не усилили его боль. Перекладывать таких больных для перемены белья составляет целую историю; они кричат, что их сейчас уронят, хотя решительно для этого нет никакой возможно­сти. В то же время они боятся и оставаться одни, требуют, чтобы кто-нибудь сидел с ними, утешал их. Обыкновенно есть какая-ни­будь личность, на которую обрушивается вся тяжесть их требова­тельности; эта личность — муж или жена, сестра — не могут ни на шаг отойти; едва их нет, больной или больная посылает послов за ними, раздражается, плачет, при этом уговоры не действуют; часто больные понимают, что нельзя же безотлучно при них находиться, но, как сами говорят, справиться с собою не могут. «Я рад бы не звать, да не могу, сил нехватает», — говорил один больной. От близких лиц такие больные постоянно требуют внимания, утеше­ния, разговора с ними, словом, чтобы чем-нибудь занимали их мыс­ли; если этого нет, они волнуются, хнычут, жалуются на свою судь­бу. Всего хуже состояние таких больных бывает ночью. Обыкно­венно в начале болезни они не спят, особенно если при этом суще­ствуют боли, тоже усиливающиеся по ночам. И вот, тогда начина­ется мученье — каждое болевое ощущение вызывает стоны, рыда­ния, слова отчаяния, богохульство, брань окружающих, брань вра­чей за то, что они не могут вылечить, и т. д. Под утро это обыкно­венно проходит, больной засыпает часа на 2, на 3, и просыпается более спокойный, но уже со средины дня беспокойство усиливает­ся, а с вечера опять доходит до очень большой степени. Всякое утомление усиливает это состояние, некоторые способы лечения тоже: особенно дурно чувствуют себя такие больные после сеансов электричества. Обыкновенно подобное состояние в резко выражен­ной форме существует довольно долго, не менее месяца, иногда бо­лее, и только постепенно начинает проходить. Сначала больной становится сдержаннее, не так бранится, [делается] терпеливее, лучше спит, не так подчиняется каждой навязавшейся идее, начи­нает более объективно относиться к своему состоянию, не испы­тывает такого страха, и наконец, совсем успокаивается. Это [—] ажитированная форма раздражительной слабо­сти.

Кроме этого, бывает и другая — гораздо более спокойная: боль­ной на вид представляется почти здоровым психически; он обо всем рассуждает, охотно высказывается, нет никакого бреда. Одна­ко если присмотреться внимательнее, окажется, что это совсем не тот человек, что был прежде: он как-то легкомыслен, ко всему от­носится с юмористической точки зрения, хотя его положение вовсе не наводит на веселое настроение, беспечен. Умственный горизонт сузился, глубины ума почти не проявляется; вся деятельность ума заключается в повторении старого и притом в довольно однообраз­ном повторении; рассказывает старые пикантные анекдоты, инте­ресные по внешности происшествия, но какого-нибудь серьезного обобщения больной сделать не может, вдумывается во все с боль­шим трудом, интересы удовлетворяются очень немногим. При этом очень небольшого внешнего стимула достаточно, чтобы больной расхохотался чуть не до истерики или пришел вообще в очень весе­лое настроение, так что готов запеть, хотя это и не совсем удобно в его [положении]87. Бессонница бывает и при этой форме раздра­жительной слабости, но она не так мучительна. Обыкновенно в таком состоянии больной и остается до тех пор, пока ухудшение болезни не ухудшит и психического состояния, или до поправле­ния. В последнем случае понемножку ум его делается крепче, ак­тивнее, больной делается не так смешлив, как прежде, лучше управляет своим вниманием, начинает интересоваться чтением и т. п., и мало-помалу поправляется.

В некоторых случаях раздражительная слабость нервной си­стемы принимает, вероятно, и другие формы, и на этой почве легко могут развиваться разные неврозы. Между этими неврозами за­служивает внимания самобытный гипноз; хотя я его не видал ни при одном случае вполне выраженного алкогольного паралича, но мне пришлось видеть его у одной больной, которая сильно злоупот­ребляла спиртными напитками и у которой в значительной степе­ни были выражены продромальные симптомы алкогольного пара­лича — боли в конечностях, шаткость походки и отсутствие сухо­жильных рефлексов. У этой больной по временам были судорож­ные припадки, характерные для алкоголизма, а затем вместо этих припадков стали являться приступы самопроизвольного гипноза; достаточно было, чтобы больная просидела несколько минут в ти­шине в полутемной комнате, как веки ее смыкались, она впадала в сонное состояние с возможностью появления каталепсии и с воз­можностью подчиняться внушениям.

Конечно, прежде всего является вопрос, не есть ли это случай­ное совпадение алкогольного расстройства с истерией? Я сам не берусь решить этого вопроса, но считаю все-таки нужным отме­тить этот случай, потому что состояния транса и сомнамбулизма описаны у хронических алкоголиков, и самобытный гипноз нашего случая может быть поставлен в некоторую связь с этими состоя­ниями. К этому я могу прибавить еще, что в одном случае после­родового множественного неврита мне тоже пришлось наблю­дать явления, относящиеся к той же области: больная, перед тем как заснуть, впадала в особенное состояние сна, в котором она, бу­дучи с закрытыми глазами, отвечала на вопросы, разговаривала как бы наяву, а потом ничего об этом не помнила.

Я должен во всяком случае прибавить, что не смотрю на эти симптомы как на непосредственное следствие того заболевания нервной системы, о котором мы теперь говорим, а только как на случайное осложнение, для которого почвой служит раздражи­тельная слабость нервной системы, так часто бывающая при алко­гольном параличе.

Вторую форму психического расстройства при алкогольном па­раличе составляет спутанность. Форма эта довольно хорошо известна, потому что она бывает и без параличных явлений у лиц, злоупотреблявших спиртными напитками. Поэтому подробно опи­сывать картину этой формы нет надобности, а можно только огра­ничиться указаниями, специально относящимися к проявлению этой формы при алкогольном параличе.

Обыкновенно симптомы этой спутанности довольно определен­но выражены уже в начале болезни вскоре после влияния на боль­ного вызывающей причины. Первыми признаками является плохой сон, беспокойное настроение, навязчивые идеи с тревожными аф­фектами, часто неопределенный, но резко выраженный страх. Наряду с этим заметно еще, что больной делается как-то неясен в выражении мотивов своих беспокойств, неопределенен в своих тре­бованиях и желаниях. Речь его делается непоследовательна: начав говорить одно, он конец приводит совершенно не относящийся к делу, и сам часто не замечает этого. Способность управлять своим вниманием, способность ассоциировать представления резко рас­страивается; поступки отличаются какой-то рассеянностью, несооб­разительностью, нецелесообразностью: больной, например, закури­вает папиросу не с того конца, берет вместо одной вещи другую. Говоря о чем-нибудь, высказывается часто так неопределенно, что трудно решить, что он хочет сказать, потому что, начавши гово­рить про Петра, он потом упоминает что-нибудь, что свойственно не Петру, а Павлу; иногда, начавши что-нибудь говорить, больной останавливается и не знает, как докончить свою фразу; если ему подсказать что бы то ни было, он подхватит это, как будто он именно это и хотел сказать, при этом путает место, время, примеши­вает к действительности небылицы. Часто вместе с этим является болтливость, желание постоянно быть с людьми, чувство тревоги, когда с ним никого нет. По временам бывает раздражительность, тупое упрямство. К вечеру обыкновенно больному делается хуже. Он больше ажитируется, делается требователен, постоянно зовет к себе, заставляет подавать себе то ту, то другую вещь, требует пунктуального исполнения каждой мелочи, расспрашивает настой­чиво о разных пустяках, хочет вставать, выходить на улицу, не слушая при этом никаких уговоров. У некоторых больных при этом является особенный страх, подозрительность; они боятся воров, требуют постоянно, чтобы смотрели, заперты ли окна, двери, нет ли кого под кроватью. Так проходит вся ночь, потому что обыкно­венно сна у таких больных нет. Обыкновенно очень скоро спутан­ность увеличивается — иногда уже в самые первые дни болезни больной примешивает в свои разговоры много фантастического, представляет себя где-нибудь в другом месте, рассказывает, как он ездил в разные места, какие с ним были в дороге происшествия — и при этом с такими подробностями, точно это на самом деле было. Иногда оказывается, что эти рассказываемые события суть отголос­ки воспоминаний дальних лет, иногда [—] просто фантазия боль­ного, но при этом высказывается это с такой положительной уве­ренностью, что, очевидно, для больного нет никакого сомнения, что все это было на самом деле. При этом в начале болезни все его рассказы имеют обыкновенно определенный оттенок: то это расска­зы, как на него хотели напасть разбойники или как его терзали собаки; соединены они с аффективным состоянием, со страхом.

К вечеру и страх, и фантазии увеличиваются. При этом являются характерные зрительные галлюцинации — в виде собак, кошек, мышей, страшных физиономий и т. д. Больной пугается, ловит их, сгоняет с постели. Иногда спутанность так быстро растет, что боль­ной решительно перестает сколько-нибудь управлять своими мыс­лями и весь подчиняется бредовым идеям тревожного характера и галлюцинациям устрашающего свойства. Он делается крайне бес­покоен, настойчив, говорит отрывочные фразы, из которых и можно понять, что ему кажется, что его сейчас убьют, отдадут зверям и т. д. Иногда спутанность еще более увеличивается: больной начи­нает повторять одни и те же слова для выражения самых разно­образных ощущений и потребностей, ищет чего-то, разбрасывает вещи, не узнает окружающих, пугается, кричит от малейшего при­косновения, делается крайне упрям.

Как мы сказали, иногда такая сильная спутанность развивается очень быстро, но большею частью она не долго продолжается: через несколько дней, особенно если употребляется соответствующее ле­чение (главным образом снотворное), больной засыпает, сознание делается яснее, тревога пропадает, и во многих случаях больной совсем приходит в себя, так что психическое расстройство исчезает, а остаются только одни параличные явления. Обыкновенно в этих случаях продолжительность психического расстройства не более нескольких недель и настолько носит характер белой горячки, что обыкновенно в анамнезе таких больных и говорится, что после того или другого повода у больного развилась белая горячка, а вслед за ней параличные явления; но, как мы уже говорили, обыкновенно внимательный наблюдатель может уже в первое время болезни, когда только еще развивается психическое расстройство, заметить начало паретических явлений — слабость ног, боли при сдавлении мышц, похудание мышц, изменение сухожильных рефлексов, а потом и отсутствие их. Во всяком случае, хотя очень может быть, что параличные и психические симптомы начинают развиваться одновременно, но психические раньше достигают степени, резко бросающейся в глаза, но зато часто в таких случаях скорее и ис­чезают.

Не во всех случаях, однако, эта спутанность протекает так счастливо; бывают случаи, в которых спутанность принимает хро­ническое, вялое течение. Некоторые из этих случаев начинаются так же быстро и бурно, как мы только что описали; но у них не бывает такого резкого окончания, а мало-помалу ажитация, беспо­койство уменьшаются, страх почти прекращается; больной делает­ся вялее, апатичнее; галлюцинации исчезают, но спутанность де­лается все больше и больше. В других случаях вялая форма спутанности носит такой характер с самого начала: в самом начале является бессонница, неопределенное беспокойство по поводу ка- ких-нибудь явлений, например, по поводу упорной рвоты, которой, как мы говорили, часто начинается болезнь; затем больной начи­нает смешивать сны с действительностью: рассказывает, например, про какое-нибудь происшествие и говорит, что он это читал в газе­

тах, а на самом деле этого не было. Сначала он сам может вспом­нить, что действительно этого не было, а потом с каждым днем он все больше и больше смешивает действительность с фантазиями; наконец, теряет ясное представление о месте, где он находится, о времени, о лицах, среди которых живет, словом, развивается пол­ная спутанность.

Иногда в таком состоянии больные находятся долгое время, и психическое расстройство долго не подвигается ни в ту, ни в дру­гую сторону. Такие больные производят очень своеобразное впечат­ление. Когда увидишь больного в первый раз, то по приему, кото­рый он окажет врачу, трудно даже представить ту глубокую спу­танность сознания, которая у него существует: он встретит при­ветливо, отвечает сначала на все вопросы правильно, несколько времени рассказывает довольно дельно. Но потом заметно, что вни­мание больного быстро утомляется, истощается и он начинает пу­тать: сначала впутает в рассказ какую-нибудь небылицу — что вот он сегодня ездил туда-то, а потом или сам по себе или на вопрос рассказывает целый ряд фантастических происшествий с рельеф­ными подробностями, со всеми внешними признаками правдиво­сти, причем примешивает лиц давно умерших, представления дав­них лет, приводит разные несообразности. Например, говорит о пальме в умеренном климате или, например, один больной говорил мне, как его привезли из одной Москвы в другую Москву, совер­шенно такую же — взяли да через забор и перебросили, — и те­перь он выхода не найдет. Иногда, начавши одно, переходит сов­сем на другое; по мере продолжительности разговора сознание все более и более спутывается: больной сначала узнает гостя, потом уже называет его другим именем по какой-нибудь случайной ассо­циации. При этом рассказывает, где он с ним виделся и выдумыва­ет небылицы. Резко заметно, что ход ассоциаций крайне неправиль­ный, и больной пассивно подчиняется всякой навернувшейся мыс­ли. И мысль, явившись в сознании, сейчас же приобретает значение достоверного факта, как бы она ни была противоречива со всем, что только что было сказано больным, и со всеми его прежними познаниями; чем больше утомляется больной, тем это делается все более и более. Разговор обыкновенно ведется тихим голосом, до­вольно медленно, без всякой неуверенности. Больной совершенно спокойно говорит всевозможные небылицы; при этом часто бывает довольно веселая улыбка, больной охотно посмеивается над окру­жающими, наделяя их по какой-нибудь случайной ассоциации те­ми или другими комическими свойствами. При этом часто употреб­ляет поговорки, которые он любил в здоровом состоянии, но обык­новенно ни к селу, ни к городу. Если очень долго говорить с боль­ным, то он начинает, наконец, путать слова, вместо одного слова говорит другое и не замечает этого. Разговор делается все вялее и бессмысленнее.

Обыкновенно из разговора с такими больными можно заклю­чить, что память их глубоко страдает. Большею частью они сейчас же позабывают то, что с ними сделалось. Забывают, кто у них толь-

ко что был, то, что они больны и т. д. Но это не у всех. У других, хотя память и слабеет, но далеко не в такой степени. Они и удер­живают впечатления лучше и способны иногда припомнить довольно подробно разные факты из их болезни, как из давнего, так и из недавнего: иногда так бывает, что какой-нибудь один факт больной хорошо помнит, а другой, почти одновременный, ко­торый, казалось бы, он еще лучше должен бы был помнить, он не вспоминает.

Такого рода больные обыкновенно лежат тихо, спокойно, апа­тично; когда с ними не говорят и они не говорят; лицо их спокой­ное, малоподвижное, глаза смотрят в одну точку, лицо носит ка­кой-то мертвенный отпечаток. По-видимому, мышление их совер­шенно ничем не занято, и непременно нужен какой-нибудь стимул, чтобы заставить мысль работать. Этим стимулом обыкновенно слу­жит разговор, но если существует несколько повышенная возбуди­мость больного, то такое же влияние имеет всякое движение, при­ход нового лица: сейчас является какая-нибудь мысль, лицо немно­го оживляется, но большею частью ненадолго. Иногда, впрочем, больные бывают поживее, и в это время ассоциации их совершают­ся правильнее; большею частью это бывает после сна или после пищи, или после приема возбуждающего. Иногда такое же дейст­вие производит приход того или другого нового лица, особенно если больной и в здоровом состоянии оживлялся в присутствии этого лица; первое время он начинает так говорить, что поражает своей ясностью: все говорит впопад, так что может ввести гостя в заблуждение относительно степени расстройства умственных спо­собностей. Зато потом упадок делается еще резче.

Не все больные бывают, впрочем, покойны. Некоторые больные бывают довольно ажитированы; по вечерам и ночью является тре­бовательность, постоянные приказы принести то или другое; особенно беспокойны бывают те больные, у которых существуют иллюзии зрения (собственно галлюцинации не бывают при этой вялой форме спутанности) или какие-нибудь парестезии, так часто бывающие при алкогольном параличе. Так как для этих больных в их ощущениях всегда есть стимул для того, чтобы мысль возникала, то они очень часто зовут к себе, чтобы отогнать змею или мышь, или паука, которых они видят на постели. Одна больная, у кото­рой было чувство сжатия в животе, которое в ее сознании ассоции­ровалось с беременностью, ежеминутно звала к себе, уверяя, что она сейчас должна родить. Когда есть такие иллюзии и парестезии, то обыкновенно спутанность приобретает несколько своеобразный характер: кроме резко выраженной спутанности, заметны и доволь­но стойкие бредовые идеи, т. е. одна группа идей является почти постоянно — именно та, которая связана с парестезиями. К таким бредовым идеям относится, например, представление о беременно­сти и родах, вследствие чего та больная, о которой мы сейчас упо­минали, во всех приходящих к ней видела акушеров и акушерок. При этом может произойти и измененное представление о своей личности, о своем общественном положении и т. п.

Течение этой вялой формы спутанности бывает различное. Если физическое состояние организма становится все хуже и хуже, то и умственная жизнь делается все слабее и слабее. Является глубо­кая апатия, больной едва говорит, мешает слова, впадает в сонли­вость, прерываемую по временам вздохами или отрывочными кри­ками, или, наконец, умирает.

В тех случаях, когда физическое здоровье поправляется и орга­низм укрепляется, и психическое состояние становится несколько лучше, больные перестают возбуждаться по ночам, становятся ров­нее, спокойнее. Понемногу начинают ориентироваться относитель­но места и времени, начинают запоминать окружающих, хотя все еще часто называют их не принадлежащими им именами.

Быстрота прояснения сознания и восстановления памяти, впро­чем, бывает очень различная. В некоторых случаях, когда дело идет о людях молодых, крепких, когда болезнь не очень глу­бока, восстановление умственных сил совершается довольно ско­ро. Уже через месяц или два после начала болезни психическое расстройство, достигнув высшей своей точки, более не прогресси­рует, а остановившись на несколько дней или недель без перемены, потом начинает во всех отношениях улучшаться и в несколько не­дель оканчивается полным прояснением сознания, восстановлени­ем памяти и способности сосредоточивать внимание. В большинст­ве случаев, впрочем, не наступает полного психического здоровья, а обнаруживаются симптомы раздражительной слабости психиче­ской деятельности, выражающиеся в капризах, плаксивости, навяз­чивых идеях, вызывающих легко аффективное состояние, в нетер­пеливости и т. п., которые уступают мало-помалу по мере общего поправления больного.

В других случаях дело идет чрезвычайно медленно. Развившись до глубокой степени, спутанность сознания с глубокими расстрой­ствами восприятия представлений и памяти очень долго остается на одном уровне. Больной целыми месяцами представляет призна­ки глубокого монотонного слабоумия — иногда с временными воз­буждениями, иногда с однообразными стойкими, часто абсурдны­ми бредовыми идеями. Только спустя 6—9—12 мес от начала болезни можно заметить, что умственный горизонт начинает рас­ширяться; начинается более правильное восприятие представле­ний, некоторые обстоятельства из окружающей жизни запоминают­ся; больной начинает понимать, где он, кто именно его окружает, начинают пробуждаться нормальные интересы, мысль работает бо­лее активно. Больные начинают работать, читать; постепенно отхо­дят на задний план бредовые представления, а все более и более приобретают значение действительные факты; в конце концов, развивается критическая оценка и способность устранять из созна­ния ложные идеи, и, таким образом, нормальная умственная жизнь возрождается. При благоприятных даже обстоятельствах у людей довольно крепких, жизнеспособных возрождение это растягивается на несколько лет, да и то я сомневаюсь, чтобы оно достигло пол­ного восстановления умственных сил. При неблагоприятных же условиях, когда организм сам по себе уже представляет признаки дряхлости, улучшение происходит так медленно, что и совсем не достигает хотя бы сколько-нибудь сносной даже для обыденной жизни степени.

Третью форму психического расстройства при алкогольном па­раличе составляет своеобразное ослабление умственных способно­стей, выражающееся главным образом чрезвычайно резким расстройством памяти, амнезией при относительном сохранении рассудочной деятельности и ясности сознания. Амне­зия при алкогольном параличе встречается очень часто. В наших случаях она встречалась в чистой форме 7 раз, а вместе со спутан- ностью [—] 5 раз. В литературных случаях она тоже отмечена 18 раз из 114 собранных мною случаев алкогольного паралича. В некоторых случаях амнезия маскируется одновременно сущест­вующей глубокою спутанностью сознания (как мы это видели в предыдущей форме), но в других она выступает на первый плану и этими-то формами мы теперь займемся. Когда эта форма наибо­лее характерно выражена, то можно заметить, что почти исключи­тельно расстроена память недавнего; впечатления недавнего вре­мени как будто исчезают через самое короткое время, тогда как впечатления давнишние вспоминаются довольно порядочно; при этом сообразительность, остроумие, находчивость больного оста­ются в значительной степени. Так, например, больной не может вспомнить, пообедал он или нет, хотя только что убрали со стола, а между тем играет хорошо в преферанс, в шашки. При этом он действует предусмотрительно, наперед видит дурные последствия плохого хода своего противника и может вести игру, руководст­вуясь во все время одним планом. Если все партнеры сидят на своих местах, он хорошо представляет себе ход игры, но, когда они случайно пересядут, он не в состоянии продолжать игру. Только что убрали шашки или карты, все следы игры скрыли, он позабы­вает об игре и говорит, что давно не играл. То же самое относи­тельно лиц: больной узнает их, если видел до заболевания, рассуж­дает, делает свои замечания, часто остроумные и довольно наход­чивые по поводу того, что он слышит от этих лиц; может поддер­жать разговор, довольно интересный, а чуть только ушли от него, он готов уверять, что у него никого не было. Если лицо, с которым он говорил минуты за две до данной минуты, снова войдет и спро­сит, видел ли он его, больной отвечает: «Нет, кажется, не видел». Имен лиц, которых он не знал до начала болезни, он не в состоя­нии запомнить, а каждый раз эти лица являются для больного как бы совершенно незнакомыми.

Вообще память ограничивается только тем, что было до начала болезни. То же, что было после начала болезни, больной совершен­но не помнит. Контраст полнейшей амнезии относительно недав­него и сравнительной стойкости памяти давнего поразительный. Так, один больной прекрасно описывал свои путешествия, настоль­ко рельефно и картинно, что каждого увлекал своим рассказом — и все это были не фантазии, а действительные факты; но в то же

время он совершенно позабывал, что этот рассказ он повторяет 10 раз кряду в течение одного часа. Другой больной отлично пере­сказывал свои литературные работы, которые были до болезни, а о той повести, которую он писал перед самым заболеванием, имел очень смутное понятие: начало ее помнил, а какой конец повести должен был быть — решительно не мог представить. Третий боль­ной, превосходный зйаток хирургической анатомии, с педантиче­ской точностью описывал расположение сосудов той или другой части тела и в то же время решительно ничего не помнил из того, что делается во время его болезни. Больные обыкновенно уверяют, что относительно прежнего они решительно все помнят, и дейст­вительно, заставить их вспомнить можно почти все, что доступно памяти среднего человека. Иногда, впрочем, заметно, что и с этой стороны память их несколько ленива: вспомнить они действитель­но все могут, но большею частью нужно их о подробностях рас­спрашивать, руководить их вниманием, иначе они и о давно про­шедшем будут говорить не ясно, избегая подробностей. Зато те вещи, которые в здоровом состоянии больным очень часто повторя­лись, например, некоторые поговорки, заученные фразы, теперь повторяются постоянно в одной и той же стереотипной форме: тот больной, который хорошо изучил хирургическую анатомию, каж­дый раз давал ответы из этой области в совершенно одинаковой, стереотипной форме; описания путешествий, которые делал другой больной, были совершенно в одних и тех же выражениях (нужно заметить, что больной и в здоровом состоянии любил рассказывать о своих путешествиях, и рассказы его во время болезни были повторением прежних рассказов).

Наряду с этим видимым сохранением памяти давно прошедше­го, чрезвычайно резко бросается в глаза отсутствие памяти недав­него: часто больной не только не помнит, сколько времени он бо­лел, но даже иногда не помнит, что он настолько болен, что и встать не может. От одного больного приходилось слышать почти постоянно следующее: «Я залежался сегодня, сейчас встану —

только вот сию минуту ноги как-то свело — как только они разой­дутся, я и встану». У него была длительная контрактура в коленях, но он, не помня о ее существовании, считал, что это только дело данной минуты. Этот же больной категорически утверждал, что у него никаких болей в ногах нет, а между тем у него были очень сильные стреляющие боли: когда стрельнет, он закричит, а потом сейчас же на вопрос ответит, что у него решительно никаких бо­лей нет. Краткость времени, в продолжение которого впечатления уже сглаживаются, поразительна: этот же больной, читая газету, мог десять раз подряд прочесть одну и ту же строчку как нечто совершенно новое; бывало так, что случайно глаза его остановятся на чем-нибудь интересном, пикантном, и он эту строчку прочтет вслух своей матери и рассмеется; но в это время он, конечно, на несколько секунд оторвет глаза от того места, которое он читал, а потом, когда глаза его опять нападут на это место, хотя бы сейчас же, он опять с теми же словами: «Послушай, мама» — читает это

место, и таким образом может повторяться много раз. Один боль­ной в продолжение 10-минутного сеанса электричества раз 5 повто­рял мне, как он всегда боялся электричества и, когда был гимнази­стом, бегал из физического кабинета. Каждый раз он говорил это мне, как будто говорил что-нибудь новое, и все в одной и той же стереотипной фразе. Я так уже и знал: как только я прикасался электродом к его коже, сейчас начнется: «Ох, уж это электричест­во, я его всегда боялся», и т. д. Вообще такого рода больные повто­ряют постоянно одни и те же вопросы, одни и те же фразы: боль­шею частью бывает так, что какая-нибудь вещь, вызвавши известное замечание больного, уже долго будет вызывать все это же замеча­ние, как только попадется на глаза больному; живущие с такими больными знают, что совершенно одни и те же замечания при каж­дом событии они могут повторять без конца, совершенно не помня, что они когда-нибудь это говорили.

Вследствие этого, конечно, если долго говорить с больным, то поражавшая с первого раза его находчивость, остроумие окажутся очень небольшими: 1) окажется, что для своих рассуждений боль­ной пользуется исключительно старым, давно накопленным мате­риалом; впечатления же нового времени почти не входят в состав его мышления; 2) и из старого-то у больного возникают по преи­муществу рутинные комбинации, давно заученные фразы; 3) круг идей, среди которых вращается мышление больного, делается край­не узок, и в этих узких рамках большею частью совершаются все однообразные комбинации.

Такие больные очень монотонны, мышление их большею частью вызывается не внутренней потребностью, а внешними впечатле­ниями; начнут с ним говорить — он начинает говорить, увидит вещь — сделает свое замечание, но сам ничем не интересуется. Из данной посылки, впрочем, больные могут делать верные умозаклю­чения, чем и объясняется довольно искусная игра в шашки и кар­ты, когда на столе положение шашек и записи дают возможность больному сразу определить свое положение в данную минуту, не прибегая к воспоминаниям. Но для этих правильных умозаключе­ний всегда нужны впечатления, действующие именно в настоящую минуту, которые и дают базис мыслям. Без этого мыслей почти нет, или если они и есть, то крайне смутны и неясны, и больной о них и не говорит. Поэтому пока с больным не разговаривают, он или молчит, или напевает какой-нибудь один стих или молитву, время от времени призывая к себе окружающих, чтобы дать закурить или дать поесть. Эта слабость продуктивности мысли заметна и тогда, когда под влиянием внешнего стимула заставишь мышление рабо­тать: больные, как мы сказали, охотно рассказывают, но при этом никогда не заметно, чтобы больной увлекся, чтобы одна мысль влекла у него целый ряд новых мыслей, представление новых пла­нов или он стал бы делать выводы из того, что он сказал, как это бывает у здоровых людей. У этих больных все одни и те же, как бы заученные, комбинации, и жизненности, вдохновения нет и сле­да. Интересов решительно никаких нет, кроме интересов физиче­ских — поесть, попить, поспать, покурить. Да и в этом отношении интенсивность желаний, по-видимому, резко уменьшена: больные хотя часто повторяют: «Вот теперь бы закусить что-нибудь», но это так вяло, так ненастойчиво, что производят впечатление, что этим словам не соответствует очень сильное желание.

К своему положению больные относятся большею частью по­верхностно, хладнокровно. Многие из них понимают, что у них памяти нет, но не придают этому серьезного значения. Удивив­шись, например, что он позабыл, что только что со мной виделся, больной говорит, что, впрочем, всегда у него память была не осо­бенно хороша, и больше об этом не думает. Мучительного процес­са неудающегося воспоминания, которое бывает у здоровых людей, у них обыкновенно не существует. У двух больных я, впрочем, ви­дел определенное сознание, что память их очень шатка; поэтому один из них, когда ему скажут, что у него был тот или другой из гостей, спрашивал тревожно: «Не сказал ли я гостю чего-нибудь неприятного, не обидел ли кого, не сказал ли глупости?» Такого рода больные во время разговора довольно старательно наблюдают, чтобы по возможности не впасть в ошибку, не высказать своего беспамятства; поэтому они стараются говорить о вещах неопреде­ленно, в общих чертах, избегая случаев высказываться определенно относительно подробностей. Нужно еще заметить, что иногда у та­ких больных под влиянием волнения от присутствия какого-нибудь лица, перед которым больному не хочется высказать своего недо­статка, действительно память как будто изощряется; больные как будто больше помнят и не впадают в такие ошибки, в какие они впадают, оставшись с людьми, к которым привыкли. Впрочем, это удается больным сравнительно не на долгое время — скоро напря­жение их утомляет и они приходят в обычное свое состояние.

Стараясь по возможности точнее определить, что именно утра­чивается из памяти этих больных, мы могли, как уже сказали, за­метить, что позабывается все недавнее; то, что было до болезни, помнится, а те впечатления, которые действовали на больного со времени начала болезни или немного ранее начала, исчезают из сознания. У большинства больных воспоминания оканчиваются за месяц или за 2 нед до начала заболевания. Так, в приводимом ни­же наблюдении 2 больной не мог вспомнить, что та повесть, кото­рую он начал писать, уже частью напечатана, хотя он ее видел напечатанною за 3 нед до своего заболевания; другой больной (на­блюдение 1) не помнил того сильного аффекта, который вызвала его болезнь, хотя помнил хорошо все то, что было ранее 2 нед от начала болезни. Так бывает в большинстве случаев.

Итак, в типичных случаях утрачиваются из памяти впечатле­ния, полученные в течение болезни и недели за 2, за 3 до начала болезни. В большинстве случаев в известный период болезни та­кая утрата памяти касается всех родов восприятий как из органов чувств, так и внутренних процессов мышления. Но, разбирая под­робнее некоторые случаи, можно вывести интересные заключения. Прежде всего поражает то, что хотя больной нисколько не созна­ет, что у него остались следы тех впечатлений, которые он получа­ет, но все-таки следы эти, по всей вероятности, остаются и так или иначе влияют на ход представлений, хотя в бессознательной умственной деятельности. Только этим иногда можно объяснить быструю догадливость некоторых больных; так например, двое больных хотя до болезни совсем не знали меня, всегда догадыва­лись, что я врач, хотя сами решительно уверяли, что видят меня (каждый раз) в первый раз. Другой случай такой: одного больно­го я электризовал гальваническим током аппарата Шпамера. Как- то я спросил больного: «Что теперь я с вами буду делать? Что я каждый раз делаю, когда бываю у вас?» Он решительно стал втупик, говорит: «Не помню, не знаю». Я попросил его посмотреть на стол, где стоял ящик с машинкой. Тогда он сказал: «Должно быть, электризовать». Между тем мне известно, что он с этой машинкой познакомился только во время болезни; следовательно, если бы у него не осталось следа, что этот ящик заключает в себе электрическую машинку, он бы и не мог так быстро догадаться. Затем иногда бывает так, что войдешь к больному в первый раз—он подает руку, здоровается. Затем уйдешь и через 2—3 мин опять придешь, больной уже не протягивает руки, не здоровает­ся, хотя на вопрос, прямо поставленный: «Видел ли он меня сей­час?», отвечает, что не видал. Однако из его отношения можно видеть, что как будто след того, что он меня уже видел, остался в его психике и так или иначе подействовал на проявления его душевной жизни. Наконец, в пользу того, что следы впечатлений, действующих во время болезни, при существовании резкой амне­зии все-таки остаются, говорит и тот положительный факт, что когда больные начинают поправляться, они рассказывают некото­рые события, которые были во время их болезни и которые они, казалось, позабыли; при улучшении здоровья следы этих впечат­лений всплывают и делаются доступными сознанию. Так, больной в наблюдении 1, у которого я в тот период его болезни, когда он в продолжение целой зимы позабывал решительно все через 2— 3 мин, снимал кривую пульса аппаратом Дэджена, через 172 года от начала болезни как-то вдруг припомнил, что я приносил ма­ленькую машинку и описал мне ее внешний вид. Такого рода фактов у этого больного было много, так что можно было с поло­жительностью сказать, что очень многое из того, что совершалось и говорилось около него в то время., когда, казалось, он все поза­бывал бесследно, оставляло след, который обнаруживался много месяцев спустя.

Далее, интересно то, что, по-видимому, часто при утрате еле- дов от внешних восприятий и от тех умственных процессов, кото­рые совершаются в голове больного, у некоторых больных сохра­няется память того чувства, которое было произведено на боль­ного; по отношению больного к тому или другому предмету бывает иногда заметно, что хотя вид предмета исчез из памяти больного и появление этого предмета не вызывает в больном ощущения, что он уже видел его, но оно сопровождается отголоском того чув­

ства, которое вызвал этот предмет в первый раз. Это заметно на отношениях к людям, которых больные узнали уже в период болезни: лиц их они не узнают, а все считают, что видят их в первый раз; тем не менее к некоторым из них они относятся по­стоянно симпатично, к другим [—] несимпатично. Точно так же и относительно предметов: одному больному сеанс электризации был очень неприятен, и вот когда он видит электрическую машинку, у него делается неприятное настроение, хотя он готов уверять, что я его теперь только в первый раз хочу электризовать. Мне кажется, этого нельзя объяснить иначе, чем предположением, что память чувства сохраняется несколько более, чем память образов,

Затем, при поправлении больных можно заметить, что вообще болезнь поражает не совсем равномерно память различных пред­ставлений, и ход поправления в этом отношении представляет интерес. Обыкновенно сначала расстройством поражена память почти вся сплошь, а потом при поправлении начинает обнаружи­ваться, что одно восстанавливается скорее другого. В некоторых случаях заметно, что особенно сильно поражается и долго не вос­станавливается способность запомнить время, т. е. локализовать представления во времени. Иногда при этом факты сами по себе помнятся порядочно: больной говорит, что он видел тот или дру­гой предмет, у него было то или другое лицо; лиц, с которыми он знакомится, он узнает при встрече, но он решительно не может определить, что было раньше и что позднее, — было ли данное событие 2 нед. назад или 2 г. назад. Все переживаемые события не представляются в сознании в определенной временной пер­спективе; иногда эта перспектива времени существует, но она очень не глубока, т. е. все давнишние представления кажутся гораздо ближе к настоящему, чем они на самом деле.

Так же глубоко поражается и потому долго не восстанавлива­ется память умственных процессов, совершающихся в голове са­мого больного: уже будучи в состоянии запоминать новые лица, новые места, он не в состоянии помнить, что он говорил и чего не говорил, и потому такие больные долго продолжают повторять одно и то же.

Вообще наблюдение над поправлением тяжелых случаев амне­зии может дать много интересного для определения качественных отличий разбираемой нами формы. Нам пришлось наблюдать ход этого поправления в одном случае. У этого больного первоначаль­но была полная потеря памяти недавнего в той форме, как мы ее описали. Затем через год от начала болезни он начинает понемно­гу запоминать, он уже узнает меня в лицо, может узнавать вещи, предметы; запоминает то, что с ним было недавно, но не имеет возможности определить время, когда что было, и по-прежнему часто повторяет одно и то же. Читать он почти не может, так как прочтенное сейчас забывает, хотя теперь при виде того, что им уже было прочитано, может сказать, что это уже он читал, — но что именно там написано, определить не может. В то же время ему иногда припоминается и кое-что из того, что было в самый тяжелый период его амнезии: вдруг какое-нибудь событие, совер­шившееся за это время, явится в его сознании, и он его описы­вает совершенно согласно с действительностью. Однако эти вос­поминания являются еще как-то без всякого влияния его соб­ственной воли и без последовательности между собой. Стимулом для того, чтобы что-нибудь из этого прошедшего явилось в созна­нии, служит обыкновенно какое-нибудь внешнее сходство впечат­лений данной минуты с забытым впечатлением. Произвольно вос­становить в сознании целый ряд последовательных событий за протекшее во время болезни время больной не в состоянии; у него есть из этой жизни отдельные эпизоды, но который из них был раньше, который позднее, больной не помнит. Однако, если уже раз больной вспомнил какое-нибудь событие из этого темного для его сознания периода болезни, то это событие он у>йе потом будет в состоянии и активно вспоминать — оно делается достоянием его сознательной жизни. Таким образом, мало-помалу этот темный период начинает наполняться воспоминаниями о событиях. Эти воспоминания все еще далеко не тверды и не совсем ясны; дело в том, что вспоминаются не только события, но и слова, которые говорились при больном, и, может быть, даже его собственные фантазии, — все это теперь сделалось достоянием сознательной жизни, но все это составляет малосвязный хаос, тем более что когда какое-нибудь событие и вспоминается больному, он не в состоянии решить, действительно ли это было или это только ему думалось. След от реального факта, действительно существовав­шего, мало разнится по своей интенсивности от следа, оставлен­ного сновидением или просто мыслью самого больного. Ввиду этого он считает часто за действительность то, что только суще­ствовало в его воображении. Когда такого рода воспоминаниями наполнилась до некоторой степени темная область первого года болезни, заметно стало, что больной начал приводить эти воспо­минания в известную связь. Однако связь эта выходила совершен­но несогласная с действительностью. Это сделалось особенно рез­ко на третьем году болезни, когда больной стал высказывать лож­ные бредовые идеи. Так, он говорил, что знает, что его отравили. Отравили его свинцом, и он помнит, как именно я сказал это в самом начале его болезни. Он помнит даже, как его отравили — налили уксуса на свинцовую доску. Это ему сказала уже во вре­мя его болезни та самая особа, которая его отравила,— она была у него, больного, и говорила ему это (эту особу больной реши­тельно не видал во время болезни). Эта особа будто бы потом умерла от злобы, что не удалось отравить до смерти, и т. п. Боль­ной говорит, что так ему кажется, что он думает, что это так и было, но соглашается, что пожалуй, он смешивает то, что дейст­вительно было, с тем, что ему тогда слышалось и что он сам ду­мает в настоящее время. Затем у больного во время его болезни пропали 2 монеты из собранной им коллекции. Когда он стал поправляться, он очень огорчился, узнав, что этих монет нет. Дня через 2 после этого он уже утверждал, что эти монеты взял его зять, и с большими подробностями рассказывал, как зять прихо­дил к нему, показал ему монеты и сказал: «Не видать тебе их больше». Повторяя этот рассказ, больной совершенно убедился в верности его и решительно не слушал никаких уверений, что это­го никогда не было. Таким образом, больной населил фантастиче­скими фактами темную область прошедшего, другими словами, у него развился бред. В то же время собственно память у него вос- становлялась. Так, на третьем году он уже хорошо помнил все, что делал в течение дня, хотя читать все еще не любил, так как мало запоминал прочитанное.

Очень может быть, что такое течение поправления амнезии в этом случае было не совсем правильное и именно потому, что больной, поправляясь от своей болезни, мало-помалу стал опять пить вино в порядочном количестве —- в третий год болезни он выпивал уже до двух бутылок красного вина в день. Может быть, некоторую долю в развитии бреда у больного можно приписать и этому продолжающемуся злоупотреблению спиртными напит­ками.

В другОхМ случае поправления от тяжелой алкогольной амне­зии, который мне пришлось наблюдать, развития бреда, по-види­мому, не было. В этом случае мне пришлось видеть больного толь­ко на пятом году после его заболевания. Это был присяжный поверенный, который чрезвычайно сильно пил до 1881 г. В 1881 г. он заболел какою-то лихорадочною болезнью, после которой раз­вилось глубокое расстройство психической деятельности и пара­лич нижних конечностей. Больной был помещен в больницу, и, по его словам, через несколько месяцев параличи прошли, но с тех пор он страдает глубоким расстройством памяти, которое, впро­чем, постепенно проходит. Первое время по выходе из больницы он решительно ничего не помнил из того, что делалось вокруг него — все сейчас же позабывалось им. Однако умственные спо­собности его были настолько хороши, что он мог хорошо испол­нять должность корректора одной газеты; в каждой данной строч­ке он мог определить все ошибки, которые в ней есть, а чтобы не терять строки, он делал последовательные отметки карандашом: не будь этих отметок, он мог бы все время читать одну и ту же строчку; место, где он жил, новых знакомых он решительно не узнавал. Когда газета, в которой он принимал участие, прекрати­лась, то он остался без занятия, и тогда наступили для него тя­желые времена, о которых он сохранил смутные воспоминания. Мало-помалу, однако, память понемногу восстанавливалась, и он через четыре года после начала болезни начал опять вести неко­торые дела в качестве присяжного поверенного. В это время мне и пришлось его видеть первый раз. Это был 40-летний мужчина, хорошо сложенный; признаков бывшего паралича у него не было никаких; ноги были крепки, пателлярные рефлексы хотя слабы, но все-таки были; только на подошвенной поверхности большого пальца ноги была нечувствительность к индуктивному току. Что же касается до памяти, то она была очень сильно расстроена.

Вольной с большим трудом вспоминал то, что недавно случилось. Разговор, который он вел вчера, забыт им сегодня. Вчера он за­нимался, разбирал бумаги данного дела, а сегодня он решительно не помнит, что это за дело, насчет чего оно, и т. д. Если ему нуж­но что-нибудь сделать завтра, то он, ложась спать, должен напи­сать это и поставить на видное место, иначе он и не вспомнит, что ему следовало делать. Само собою разумеется, что такое посто­янное забвение всего, что с ним случается, ставит больного в положение очень тяжелое. Однако он сам заметил, что это не есть полное забвение, а только неспособность воспоминания по собст­венному произволу — и вот вся его хитрость идет на то, чтобы ставить себя в условия, благоприятные для воспоминания. Так например, идет он защищать дело (впрочем, клиенты его большею частью нетребовательные люди) и когда становится на свое мес­то, то решительно не может припомнить, о чем будет речь, хотя прочел дело накануне. Но, чтобы не быть в неловком положении, он: 1) пишет себе конспектик и, когда его читает, подробности дела восстанавливаются перед ним, и 2) старается говорить так, чтобы избегать фактических подробностей, а говорит общие мес­та, удобные во всех случаях. Он говорит, что ему удается таким образом порядочно проводить дела, тем более, что раз у него есть исходная точка, он может рассуждать правильно и приводить ра­зумные доводы.

Другое тяжелое положение его бывает тогда, когда, например, при встрече с кем-нибудь ему напоминают о вчерашнем горячем споре, который он сам же вел; он решительно не помнит, что это такое, зачем этот вопрос. Но, зная слабость своей памяти, он ста­рается как-нибудь устроить, чтобы тот, кто говорит ему, сам вы­сказал ему, в чем дело. Он отвечает общим местом и ставит сам вопрос, и мало-помалу ему вспоминается вчерашний спор, хотя нерельефно, не образно, но так, что он может продолжать разго­вор на ту же тему, не высказывая противоречия с тем, что вчера говорил. Однако в его собственной голове постоянно копошится вопрос: «Да то ли это, что я вчера говорил? Может быть, я вчера говорил совершенно противоположное?», но, как говорит больной, все его знакомые уверяют его, что он не ошибается, что он после­дователен, что он говорит, всегда держась одних и тех же принци­пов, и противоречия в его словах нет. Это соответствие его слов и догадливость удивляют самого больного; он говорит, что почти ежеминутно бывает в таком положении, что думает: «Ну, черт возьми, теперь совсем попался, — решительно не помню, о чем тут разговор», и все-таки, мало-помалу дело ему выяснится и он скажет то, что следует. Это дает ему некоторую уверенность, и потому за последнее время, хотя мало помнит, но все-таки стал общительнее и не стал бояться встречаться с людьми. Впрочем, он заметил, что теперь он все-таки больше помнит, чем прежде: большую часть событий он помнит, хотя воспоминание это какое- то общее, неопределенное — подробностей, как он ни старается, он не в состоянии припомнить, если же благоприятный случай

встретится, то часть этих подробностей восстановится в его созна­нии, хотя с такой нерельефной окраской, что он никогда не может утверждать, что так это и действительно было.

Эта слабость памяти касается главным образом событий, т. е. изменений во времени; что же касается до пространственных вос­приятий и зрительных впечатлений, то они вообще гораздо лучше помнятся. Больной один ходит йо улицам и узнает сразу дом, где уже был, может на память нарисовать дом, где живет, дачу, где прожил лето, узнает всех новых знакомых, но разговора, который он вел с этими знакомыми, он решительно не помнит и даже не помнит, что он вел когда-нибудь разговор.

По временам больному припоминаются события, бывшие в пе­риод его тяжелого состояния: большею частью какое-нибудь слу­чайное впечатление по сходству вызывает вдруг целый ряд ассо­циаций из прежней жизни, и часто это суть воспоминания обид, перенесенных в то время. Больной чувствует эти обиды, но по его уверению как-то вяло, не энергично. Затем эти тяжелые пред­ставления исчезнут. Вообще, по словам больного, он «с большим трудом устанавливает непрерывность представлений в себе», пред­ставления как будто случайны и отрывочны, но тем -не менее — что замечательно — больной все-таки не противоречит себе. С внешней стороны кажется, что он говорит, придерживаясь опре­деленного плана, а он сам только следит за тем, чтобы говорить одно за другим, а если его спросить, о чем начался разговор, то он решительно не будет в состоянии ответить. Ввиду этого и чте­ние для больного невозможно: он прочтет 2—3 страницы, а потом уж ему нужно возвращаться к началу, чтобы вспомнить, о чем была речь.

Сознавая свое состояние, больной старается анализировать его, но этот анализ его носит черты расстройства памяти: он все вер­тится около одного и того же, повторяя по нескольку раз выска­занное. Эта наклонность к повторениям заметна и в его речи, так что в общем речь его представляется речью сильно поглупевшего человека.

Он сам сознает, что живости, жизненности в нем нет. Вспоми­ная, чем он был прежде, он чувствует глубокую разницу: прежде он был горячий, энергичный человек, возмущавшийся горячо не­справедливостями, теперь он почти не возмущается — в нем какое- то особенное хладнокровие, но не вследствие силы, не вслед­ствие особенной высоты миросозерцания, а вследствие слабости жизненных порывов.

Для более рельефного представления его душевной жизни я привожу письмо его. Нужно заметить, что я много раз просил его описать свое состояние, как он его понимает, но более того, что следует ниже, он не мог написать.

«16 мая 1886 г.

Перед тем как идти к вам, я должен что-то написать о себе. Мне лучше во всех отношениях, но не скажу, что я вполне жизнен. Текущим я заин­тересован всегда меньше, прошлое (больное) привлекает к себе больше, и потому часто бывает так, что какой-нибудь рассказ посторонний вызывает в памяти целый год жизни, такой притом год, когда беспамятство мое было для всех как факт, да и сам я едва ли смотрел на себя как на годное. Бы­вало так, что события крупного ничтожества волновали меня, ненадолго, ко­нечно; а бывало и так, что очень важный факт, как, например, выгон с квартиры в полночь, я переживаю с образцовым равнодушием, без всякого болезненного сознания собираюсь итти в частный дом с мыслью заявить там, чтобы позволили переночевать, и только... Дальнейших же соображений ровно никаких не было во мне. Меня, конечно, воротят, уложат спать, и на другой день все забыто, искренно забыто. Теперь, когда это и многие подоб­ные факты проходят в моем сознании, я на всю обстановку их смотрю так, как будто они по значению своему так же дешевы, как и пыль на улице: сколько угодно глотай, никто не скажет: «Подожди усердствовать!» Но не скажу, чтоб с этим прошлым я расстался решительно и навсегда. Довольно часто бывает так: окружающие ведут разговоры, не имеющие никакого от­ношения ко мне, и вдруг фраза какая-нибудь выгоняет из забытья длинный ряд последовательных фактов за месяц и более. Понятно, что на другой день я опять бессвязною с прошлым жизнью живу... Теперь это очень стран­ным представляется, что, очевидно, зависит от правильного отношения к пе­режитому (извините за это храброе выражение!). Вообще я с большим тру­дом устанавливаю в себе непрерывность представлений: выходит все, буд­то голова моя и я не всегда дружны в мыслях, хотя не могу указать на какое-нибудь резкое противоречие (на несколько минут вышел перерыв и я не мог, садясь вновь за письмо, определить, на чем я остановился). Итак, я выгляжу чем-то заинтересованным, но, право же, жизненно тревожащего или, вернее, встряхивающего ничего нет для меня, хотя в мыслях быстро проходят события когда-то острых беспокойств. Я не объясняю это равно­душием к жизни и себе, на такую стоическую высоту взобраться без со­знательного мужества невозможно, я объясняю это более просто: я не в силах охватить текущую жизнь потому, что от прошлой ничего интересного не имею. Очевидно, стало быть, что я на каком-то перепутье или, вернее, в столбняке с стихом: сердце пусто, празден ум (продолжение же не подхо­дит потому, что... «жизни шум» понимаю немножко — он не томит меня тос­кой), притом же решительно затрудняюсь, что выбрать (для начинки?) за­селения этих необходимых для жизни территорий (разумея ум и сердце без сказуемых). Искренно желаю, чтоб трагедия и водевиль отсутствовали, а был бы лишь простой, но величавый эпос. Это я постараюсь положить в основу новой жизни, не определяя заранее ни того, что она (жизнь) сама в себе, ни того, что именно пригоднее для нее. Страшусь лишь злоупотреб­лений жизнью и в жизни, хотя бы и ясно из прошлого, до каких очарова­тельных (можно и слово «чумовых» пустить в оборот) прелестей доводят они нашего брата гражданина, щедро увеличивавшего государственный сбор с питий, продаваемых и явно, и тайно. Таким образом для меня вовсе не представится странным, если в данное время жизни я признаю себя лишь формою для личности, но не совсем личностью с определенным «я», и «мое».

Все это, прочитанное мной еще раз, не уяснило, однако, моего положе­ния внутренного. Для житейского обихода я ни недостаточен, ни достато­чен. Просто-напросто жалкая посредственность сказывается. В то же время я представляю, что был еще в горшем положении, когда безнадежность была вовсе не праздною мыслью. Стало быть, теперь мне лучше, и я сам лучше. А раз начало хорошо, мне, уже достаточно искусившемуся, продол­жение рисуется более лучшим».

Из этого письма мы видим, что резонерство у больного поря­дочно развито, что стремление заменить формой действительную сущность очень заметно, заметна склонность к выспренному тону; словом, есть признаки ослабления умственной деятельности.

Действительно, наряду с амнезией, как мы видели, существу­ют у такого рода больных и другие признаки ослабления умствен­ной деятельности, именно, прежде всего отсутствие живости инте­ресов, полное отсутствие умственной энергии, доходящее в иных случаях до очень большой степени. Наряду с этим, несмотря на то, что сохраняется способность делать поверхностные суждения как будто правильные — глубина мысли исчезает, делать глубо­кие выводы больные не могут; умственный горизонт их резко па­дает, так что присутствие слабоумия в большей или меньшей степени можно констатировать во всех таких случаях.

Что касается до настроения таких больных, то оно бывает раз­нообразное. Чаще оно индиферентное, но бывает и грустное, и веселое. У одного больного (наблюдение 3) настроение несколько месяцев подряд было апатичное, грустное, плаксивое, затем весе­лое, но с таким же вялым весельем, как вяла была грусть. Чаще всего заметно, что настроение меняется, смотря по тем впечатле­ниям, которым подвергается больной в данную минуту: так, если заговорить с ним о печальных предметах, он может сделаться грустным, расплакаться, затем завести разговор о веселом — он сделается весел, расхохочется, начнет и сам рассказывать анек­доты.

У большинства больных заметны резкие признаки неврастении в виде большой утомляемости нервной системы; она выражается или тем, что больной делается раздражительнее после долгого влияния на него впечатлений, или в том, что является какое-то беспокойство, тоскливость. Нужно прибавить, что и эти больные обыкновенно ночью раздражительнее, ажитированнее, чем днем. Они большею частью до утра не засыпают и в это время бес­покоят окружающих однообразными вопросами, требованиями и т. п.

К неврастеническим явлениям относится и особенность, встре­чающаяся часто у таких больных; это особенная боязнь к пере­движению: боязнь, что их уронят, что они упадут. Иногда это ощущение долго мучит больного: после того как его положили на место, он все повторяет окружающим: «А что —я не упаду?» Не­которые больные, кроме того, бывают довольно упрямы, не хотят принимать лекарство и т. п., большею частью мотивируя это тем, что еще не время, что примут через 5 мин, а проходит 5 мин — они опять повторяют то же.

Описанная форма ослабления умственной деятельности с наи­более выраженной амнезией бывает, как мы сказали, часто при алкогольном параличе. Степень ее, впрочем, далеко не всегда оди­накова. В некоторых случаях амнезия бывает чрезвычайно глубо­кая, в других, напротив, амнезия неглубока: хотя больной и позабывает все очень скоро, но тем не менее не так быстро, как мы только что описали; иногда забывается не все, а самые круп­ные впечатления остаются в памяти. Бывает и так, что собствен­но факты помнятся, но теряется способность локализировать их во времени. Словом, степени расстройства вариируются; с одной стороны, это происходит от глубины болезни, с другой — от того, в каком периоде мы встречаем больного, потому что, как мы ви­дели, восстановление здоровья сопровождается увеличением па­мяти.

Развитие этой формы психического расстройства большею частью тесно связано с развитием параличных явлений. В некото­рых случаях оно, впрочем, является раньше параличных явлений, хотя вообще незадолго, и есть, таким образом, первый признак болезни. В редких случаях оно является вслед за состоянием острой спутанности сознания, т. е. первоначально психическое расстройство выражается в спутанности, бреде, галлюцинациях, а потом бред, галлюцинации исчезают и остается расстройство па­мяти. Дальнейшее течение зависит от интенсивности болезни. В тех случаях, когда дело начинается остро и причина, вызвав­шая болезнь, исчезает, организм жизнеспособен и понемногу укрепляется — происходит и восстановление памяти. Дошедши до высшей степени упадка в период наибольшего развития всех других явлений алкогольного паралича, память начинает восста­навливаться; иногда это совершается довольно быстро, в течение нескольких месяцев, после которых нельзя заметить признаков амнезии, а остаются только симптомы раздражительной слабости психических центров. Однако это бывает только в случаях не очень тяжелых. В случаях тяжелых восстановление хотя и идет, но совершается крайне медленно, так что даже через несколько лет можно заметить глубокие расстройства памяти. Примеры того мы приводили. В таких случаях всегда почти можно заметить и порядочно выраженное слабоумие, т. е. слабость соображения, а в некоторых случаях развиваются и бредовые идеи. Мы уже при­вели такой пример (см. ниже наблюдение 1); в другом случае (3) через год после существования глубокого расстройства памяти также стали заметны признаки понижения уровня миросозерца­ния больного: он стал впадать то в особенно легкомысленное состояние, — не стесняясь, говорил о своих половых потребно­стях, — а потом, когда этот период прошел, стал тосковать о гре­хах своих, причем самый большой грех видел в том, что он вскры­вал трупы в воскресенье и на святой неделе; по целым дням читал молитвы и т. п.

В других случаях, когда болезнь сама по себе ведет к исто­щению организма, расстройство памяти делается все глубже и глубже. Потеря памяти не ограничивается уже только недавними впечатлениями, а захватывает и отдаленные; присоединяется рез­ко выраженная спутанность, сознание делается очень неясным, соображение все вялее и вялее; иногда из всего психического за­паса остаются только самые примитивные идеи, давно заученные привычки. Наконец, позабываются слова и значение вещей, раз­вивается спячка и почти полное отсутствие проявления душевной жизни; в конце концов и физическая смерть не заставляет себя долго ждать.

Только что описанная форма амнезии была замечена и други­ми исследователями, наблюдавшими алкогольный паралич. Еще М. Гусс в некоторых своих случаях отмечал, что память больных крайне слабела. Затем другие авторы тоже об этом упоминают, хотя большею частью неопределенно. Шарко88 в своей лекции об алкогольном параличе говорит тоже, что больные позабывают все только что случившееся. Этингер упоминает об этом расстройстве коротко, именно только то, что у некоторых больных очень слабе­ет память. Более подробно высказывается Бриссо. Вот его слова: «Почти всегда, особенно у женщин, можно заметить расстройство интеллекта, настолько характерное, что по нему можно сделать диагностику в сомнительных случаях. Главным образом характер­на потеря памяти: неполная — по отношению к давнишним ве­щам, и полная — к недавним. Больные вследствие этого делаются равнодушны ко всему, что их окружает; понимают они, однако, все, что им говорят, и отвечают осмысленно, но они тотчас же забывают разговор и, если к ним обратиться снова с тем же во­просом, на который они сейчас ответили, они отвечают совершен­но то же самое, не сознавая, что уже дали ответ на этот вопрос. Эта амнезия напоминает старческую амнезию».

В диссертации Руйара, в которой, между прочим, рассматри­ваются и алкогольные амнезии, и в диссертации Бабиле, специ­ально посвященной алкогольным амнезиям, мы не находим сведе­ний по интересующей нас форме. У Бабиле, впрочем, в двух слу­чаях описаны аналогичные расстройства памяти, но так коротко, что можно только заключить, что у этих больных это расстройство памяти было, но о его характерных свойствах нельзя составить никакого представления. Более характерно описано расстройство памяти Дрешфельдом в его последней заметке по алкогольному параличу, но все-таки очень коротко.

Такая краткость сведений, которые мы имеем относительно этого рода амнезий, и заставила меня остановиться подробно на описании ее. Я не стану здесь вдаваться в подробное изложение теории описанной амнезии, скажу только несколько слов о том, каким образом объяснить себе то, что в известный период болезни решительно ничего не запоминается из недавнего, только что слу­чившегося, а потом, когда больной начинает поправляться, все то, что казалось позабытым, не оставившим следов, может быть вспо­мянуто. Мне кажется, что условия для такого явления лежат главным образом в расстройстве ассоциационного аппарата. Вслед­ствие расстройства этого аппарата впечатление, только что полу­ченное, если и вступает в ассоциационную связь с впечатлениями, раньше бывшими, то во всяком случае в весьма небольшую, так что два даже последующие один за другим впечатления не нахо­дятся друг с другом в прочной связи. Вследствие этого достаточ­но только перевести внимание больного с одного предмета на дру­гой, чтобы он совершенно позабыл о первом. Этим объясняется и то, что хотя следы воспринимаемых впечатлений и хранятся, но ходом ассоциации идей они не могут быть восстановлены. Однако в дальнейшем течении болезни, при поправлении и ассоциацион- ный аппарат восстанавливается, и тогда ассоциационные связи между следами впечатлений, бывшие прежде слишком слабыми для того, чтобы проявлять функцию достаточной интенсивности, становятся крепче, а функция их может быть уже достаточно сильна. И вот те следы, до которых прежде иннервационный про­цесс не доходил, делаются доступны иннервационному процессу и хчогут, благодаря этому, восстанавливаться,

В самом деле, если нервные элементы, довольно прочно храня­щие следы воспринятых впечатлений, и будут удерживаться, но если ассоциационные связи их будут обладать дурною проводи­мостью, то иннервационный процесс или совсем не будет доходить до этих элементов, или будет доходить в такой небольшой степе­ни, что хотя и вызовет восстановление этих следов, но не в такой степени, чтобы они могли сделаться доступными сознанию. Впо­следствии же, когда при благоприятных условиях, при возрожде­нии нервной системы, проводимость ассоциационных путей станет лучше, иннервационный процесс будет доходить к этим элементам в большей степени, и интенсивность возбуждения их будет боль­ше, вследствие чего и следы, хранимые ими, будут восстановлять- ся уже в сознании.

Что такая особенность касается только следов тех впечатле­ний, которые восприняты во время болезни, а не тех, которые были задолго до болезни, объясняется, мне кажется, тем, что прежние следы уже закрепились довольно прочными и многочис­ленными связями, и потому иннервационный процесс находит к ним, если не тот, то другой путь, а новые впечатления уже вос­принимаются таким мозгом, который не способен образовать в данную минуту прочных связей.

Итак, главное условие развития описанной формы амнезии, мне кажется, лежит в расстройстве аппарата, заведующего ассо­циацией представлений. При этом, конечно, могут одинаково быть поражены и конечные нервные клетки этого аппарата, и соединя­ющие их волокна. Какие из этих элементов более поражаются, мы не можем сказать, но во всяком случае для многих случаев нуж­но допустить, что это поражение такого свойства, что оно может изгладиться, так как восстановление описанной формы амнезии, как мы видели, возможно. Притом нужно предполагать, что ассо- циационный аппарат страдает при этой амнезии не в полном своем составе, а по частям: вследствие этого делается возможным сохранение памяти для давних впечатлений и отсутствие ее для недавних. Этим же, конечно, и объясняется то относительно хоро­шее сохранение рассудочной деятельности, которое бывает при этой форме амнезии.

Допуская расстройство ассоциационного аппарата для объясне­ния механизма развития амнезии, наблюдаемой при алкогольном параличе, мы должны прибавить, что и другая форма психиче­ского расстройства при алкогольном параличе — та, которую мы рассматривали как вторую, т. е. форма спутанности, — тоже имеет в основе своей поражение ассоциационного аппарата. В самом де­ле, что мы видим в той форме? Тоже глубокое расстройство памя­ти и, кроме того, спутанность сознания, проявляющуюся в непра­вильном сопоставлении, часто в полном несоответствии представ­лений, в расстройстве гармонии идей, в глубоком расстройстве внимания. Все это особенно резко выраженное расстройство сопо­ставления представлений и есть не что иное, как расстройство ассоциаций, и действительно, ассоциации идей у больных этой категории совершаются крайне неправильно, так что и для них нужно допустить существование глубокого расстройства ассоциа- ционного аппарата в основе их психического расстройства. Почвхму в одних случаях психическое расстройство проявляется в своеоб­разной амнезии, в других —■ в спутанности, конечно, мы не можем сказать; вероятно, разница зависит частью от количества пора­женных ассоциационных путей, частью [—] от способа развития болезни и от интенсивности процесса. Во всяком случае сходством основных условий происхождения обеих форм объясняется воз­можность перехода одной формы (т. е. амнезии) в другую (спу­танность) и то, что резких существенных границ между этими двумя формами нет.

Как я уже сказал, выводы мои относительно расстройства психической деятельности при алкогольном параличе основыва­ются на 20 случаях этой болезни, которые мне пришлось наблю­дать. Истории болезней этих случаев будут описаны в работе «Об алкогольных параличах»; здесь же я приведу три наблюде­ния, в которых расстройство памяти было выражено осо­бенно характерно.

Наблюдение 1. Больной Ш., 25 лет, приехал из Я. в июле 1883 г. с следу­ющим анамнезом. Больной происходит из семьи впечатлительной. Вос­питание получил крайне избалованное: хотя были способности, но он нигде не доучился, так как волю больного нисколько не старались развивать. Он вследствие этого рано познакомился со всеми житейскими соблазнами, рано стал пить; сифилиса никогда не было. За последние годы жизнь была крайне неправильная: ночи проходили в кутежах с женщинами, днем спал или пил вино, но пил помногу, так что выходило бутылок пять красного вина в день; кроме того, выходило около бутылки простой водки. Весной 1883 г. он уже стал чувствовать некоторую слабость; так, иногда чувствовал шаткость в походке, по утрам часто тошнило, однако он не обращал на это внимания. Больной проводил лето 1883 г. в деревне на Волге. 26 июня около его поме­стья проезжали плоты, которые зацепили за купальню и сломали ее. Боль­ной крайне вскипятился, узнав это, бросился на плоты, схватил топор и на­чал рубить связи. Целый час кричал, ругался, причем все время ноги были в воде. Наконец, он ослабел так, что его на горку ввели с поддержкой, пос­ле чего он упал. Хотя он и успокоился, но после этого вообще был слаб, а дней через пять почувствовал, что у него двоится в глазах. Хотя он про­должал немного ходить, но ходил, очень сильно шатаясь; около 10 июля совсем слег. Двоение в глазах исчезло, но взамен этого развивалась слабость в ногах. Слабость эта быстро увеличивалась, так что больному сделалось невозможным вставать с постели; явились сильные боли в ногах; дергаю­щие, стреляющие. Через неделю или две явилась слабость в руках. В начале августа было дня два трудно глотать — затем ноги чрезвычайно похудели, явилась контрактура в коленях. Вместе с этим память больного чрезвычайно ослабела. В таком состоянии больной приехал в Москву, и я его в первый раз увидел 10 августа.

В то время он был в таком состоянии. Больной — молодой человек хо­рошего сложения. Цвет лица и кожи крайне бледный с желтоватым оттен­ком. Говорит слабо. Исследование различных органов показывает следующее: язык чист (аппетита решительно нет, что ни съест больной — его рвет; кро­ме того, бывает самостоятельная рвота слизью). Живот вздут ([имеется] на­клонность к запорам, так что ставится клизма через неделю). Моча идет правильно, очень сильно окрашена; белка и сахару нет. Печень не представ­ляет изменений, легкие также. Пульс очень слабый, неправильный, тоны сердца слабы; изменений никаких в тонах нет.

Со стороны нервной системы такие изменения. Больной постоянно ле­жит, сидеть решительно не может, ноги сведены в коленях под очень острым углом. Движения в них очень слабы; в голеностопном суставе и в пальцах ног движений совсем нет, ступни отвисают, если приподнять ногу. В колен­ном суставе возможно сгибание в ограниченных пределах. Разгибание ак­тивное невозможно, пассивное [возможно] в очень небольшой степени; пас­сивному разгибанию препятствует контрактура сгибателей: если стараться усиленно разогнуть, больной кричит от боли. В тазобедренном суставе нога тоже согнута. Движения в тазобедренном суставе, однако, все возможны, хотя очень слабы. Мышцы крайне похудели; на голенях и стопах [—] одна кожа; мышцы стопы и голени вполне атрофированы, икры чрезвычайно тонки и дряблы. [М.] Ех1епзог 1етопз диайисерз также. Мышцы, сгибаю­щие голень, очень тонки, [шт.] &1и1ае1 также. Сократительность от индукци­онного и гальванического тока совершенно отсутствует в мышцах нижних конечностей. Сухожильных рефлексов нет. При щекотании подошв является отдергивание ноги в тазобедренном суставе. Сдавление мышц бедер, икр и стоп вызывает очень сильную болезненность. Давление на нервные стволы не так болезненно. Чувствительность кожи понижена, но не очень; расстоя­ние ножек циркуля плохо различается больным только на подошвах, а на ногах и бедрах [—] хорошо. Чувство давления и чувство температуры также порядочно сохранено; только на подошвах не может различать температуры, разнящейся на 3° К89, а на голенях —172° [И]; на бедрах различает менее 1° [И]. Болевая чувствительность сохранена.

Больной жалуется на боли в ногах; так как у него замечается особенное состояние памяти, вследствие чего он не помнит прошедшего, он иногда отрицает эту боль совсем, так как не чувствует ее в данный момент, но когда она есть, он вскрикивает и говорит, что ему стреляет то в ту, то в другую голень или стопу. Иногда он довольно долго жалуется на колющую боль в одном месте, и все спрашивает, не попала ли в постель булавка. Но­ги холодны, особенно стопы, всегда влажные, синеватые. В верхних конеч­ностях тоже значительная слабость. Слабость главным образом в мышцах кисти и пальцев. Наиболее поражены разгибатели кисти и пальцев, вследст­вие чего рука отвисает, причем пальцы остаются несколько согнутыми в первой фаланге и разогнутыми во второй и третьей. Эта флексия первых фаланг более в III и IV пальцах, менее во II и V, вследствие чего оба по­следние пальца немного выстоят. Пальцы несколько раздвинуты, и вся кисть отклонена немного к локтю. Движение всеми мышцами возможно, но слабо. Особенно слабо действуют т. ех1епзог сагр1 гасЦдаНз] и [т.]ех1епз[ог]

<< | >>
Источник: В. С. Воробьев. Классики русской медицины о действии алкоголя и алкоголизме. 1988

Еще по теме Расстройство психической деятельности при алкогольном параличе и отношение его к расстройству психической сферы при множественных невритах неалкогольного происхождения85:

  1. Расстройство психической деятельности при алкогольном параличе и отношение его к расстройству психической сферы при множественных невритах неалкогольного происхождения85