5. ДОСТИЖЕНИЕ ЦЕЛИ

Гу Дэ замечает: «Мирские люди потеряли корень и стали держаться за макушку», имея в виду тех, которые не ведают, в чем подлинный источник сокровенных сил. Дух Востока возрос на желтой земле, наш же дух может и должен расти только на нашей земле. По этой причине я подхожу к такого рода проблемам путем, который часто подвергается упреку в «психологизме». Если под ним понимается «психология», то я буду чувствовать себя польщенным — ведь в мои намерения действи-тельно входит безжалостное отрицание мета-физических претензий всех тайных доктрин, ибо заключенное в них тайное желание власти преобретаемой через слова, плохо согласугеся с фактом нашего глубокого незнания, допустить которое требует скромность. Я специально хочу представить в ясном свете психологического понимания метафизически звучащие вещи и сделать все от меня зависящее, чтобы люди не уверовали в темные заклинания. Убежденному христианину вольно верить — ведь он заранее взял на себя это обязательство. Но тот, кто таковым не является, лишен благодати веры. (Быть может, он уже от рождения обречен не верить, а обрести способность просто знать.) Поэтому он не должен верить и ни во что другое. Понимать же следует не метафизически, а, видимо, психологически. Поэтому-то я и лишаю вещи их метафизического аспекта: я стремлюсь сделать их объектами пецхологии. Тем самым я получаю возможность по крайней мере извлечь из них что-то понятное и усвоить это, а кроме того, изучаю на этом материале психологические условия и процессы, прежде облеченные в символы и ускользавшие от моего понимания.

Мое восхищение великими восточными философами столь же непреложно, сколь лишено почтения мое отношение к их метафизике . Я ведь подозреваю их в том, что они — символические психологи, и невозможно сыг-рать с ними более злой шутки, чем понимая их буквально. Если бы то, что они имеют в виду, и впрямь было метафизикой, то желание по-нять их было бы бесперспективным. Но если это психология, то мы сможем их понять и извлечем из этого великую выгоду, потому что тогда станет познаваемым гак называемое «ме-тафизическое». Когда я предполагаю, что бог абсолютен и существует по ту сторону всякого человеческого опыта, он остается для меня безразличным. Я не воздействую на него, а он не воздействует на меня. Но когда я знаю, что бог есть мощная сила, правящая в моей душе, я обязан иметь с ним дело; ведь тогда он мо-жет даже приобрести неприятную важность, даже в практическом отношении, что звучит чудовищно банально, как и все, что появляется в сфере действительного.

Презрительная кличка «психологизм» подходит только к глупцу, полагающему, будто он и впрямь владеет своей душой. Правда, этого более чем достаточно, поскольку недооценка души есть типично западный предрассудок, несмотря на то, что там умеют петь панегирики «душе». Как только я применяю понятие «автономный душевный комплекс», так у публики уже и готов предрассудок: «всего лишь душевный комплекс». Но откуда же такая уверенность в том, что душа — это «всего лишь»? Те, кто так думает, словно бы и ведать не ведают или все время забывают о том, что все осознаваемое нами есть в принципе образ, а образ есть душа. Те же самые люди, которые полагают, что бог теряет всякую ценность, когда понимается как пассивное и активное начала души, т.е. как «автономный комплекс», могут испытать роковые аффекты и невротические состояния, и их воля, вся их жизненная муд-рость окажутся плачевно бессильны перед ними.

Подобным метафизическим утверждением и является идея «алмазного тела», нетленной воздушной плоти, зарождающейся в Золотом Цвет- ке или в пространстве квадратного дюйма37. Это тело, как и все ему подобное, символически

37 Наш текст, правда, в известной мере оставляет открытым вопрос о том, что имеется в виду под «продлением жизни»: то ли существование после смерти, то ли увеличение срока физического бытия. Такие выражения, как «эликсир жизни» и ему подобные, двусмысленно- неясны. Из приложенных к тексту комментариев более поздней эпохи можно даже понять, что йогические наставления рассматриваются и в чисто физическом смысле. Такое поразительное для нас смешение физических и духовных вещей для ума более примитивного не является признаком психического расстройства, пос-кольку жизнь и смерть с самого начала не были для него абсолютно противоположными, как для нас.

выражает примечательный психологический факт, который — именно потому, что он объективен, — и проецируется прежде всего в формах, внушенных опытом биологической жизни, как то: плода, эмбриона, младенца, живых тел и т.д. Проще всего выразить этот факт словами: не я живу, а что-то живет через меня.

Речь идет об изменении самоощущения, подобном тому, что испытывает отец, у которого рождается сын, изменении, известном нам в том числе благодаря признанию апостола Павла: «И уже не я живу, но живет во мне Христос» . Символ «Христос» представляет собой — в качестве «Сына человеческого» — аналогичный психический опыт по поводу высшего духовного существа в человеческом облике, которое невидимо рождается в каждом человеке, пневматическое тело, которое послужит нам в грядущем переселении и кото-рое, по выражению Павла, надевается, как платье («все вы ... во Христа облеклись» ).

Естественно, это всегда щекотливое дело, тонкое ощущение, тем не менее бесконечно важные для жизни и благополучия индивидуума, если выражаться интеллектуальным, понятийным языком. В некотором смысле это ощущение «замещенности», разумеется, без примеси «смещенности». Это подобно тому, как если бы руководство жизненными делами перешло бы к некоей невидимой центральной инстан-ции. Метафора Ницше «быть свободным в не-жнейшей узде» могла бы быть уместной в этом отношении. Религиозный язык богат образны-ми выражениями, передающими это ощущение свободной зависимости, безмолвия и покорности.

В этом примечательном переживании я усматриваю следствие отвязывания сознания, благодаря которому субъективное «я живу» становится объективным «что-то живет через меня». Такое состояние переживается как более высокое по сравнению с предшествующими, собственно, даже как своего рода избавление от принуждения и немыслимой ответствен-ности, которые возникают как неизбежные следствияparticipation mystique.Это чувство ос-вобождения переполняет Павла, оно — созна-ние сыновства по отношению к богу, сыновст- ва, избавляющего от власти крови.

ВПавловом символе Христа смыкается наивысший религиозный опыт Запада и Востока. Христос, страдающий герой, и Золотой Цветок, распускающийся в пурпурном зале нефритового города: какая противоположность, какое немыслимое различие, какая бездна истории! Вот тема для шедевра какого-нибудь будущего психолога.

Наряду с великими религиозными проблемами современности имеется еще совсем маленькая проблема — это прогресс религиозного духа. Если бы об этом зашла речь, то следовало бы подчеркнуть различие между Востоком и Западом в их отношении к «драгоценности», т.е. центральному символу. Запад выделяет вочеловечение и даже личность и исто-ричность Христа, Восток же говорит: «Без врз-никновения, без уничтожения, без прошедше-го, без грядущего» . Христианин в соответст-вии со своим воззрением подчиняется вышес-тоящей божественной личности — в чаянии се милости; восточный же человек знает, что спасение зависит от деяния, которое он совер-шает сам по себе. Дао целиком вырастает из отдельного человека. У подражания Христу всегда будет тот недостаток, что в качестве божественного праобраза мы чтим человека, воплощающего наивысший смысл, и из чисто-го подражания забываем, что нам надо вопло-тить наш собственный высочайший смысл. Ведь отказываться от собственного смысла — это довольно удобно. Если бы Иисус так и поступил, то, вероятно, стал бы почтеннм плотником, а не религиозным бунтарем, которому сегодня, естественно, пришлось бы испытать примерно то же, что и тогда.

Подражание Христу без труда можно понять и более глубоко, а именно как обязательство с таким мужеством и такой жертвенностью как это делал Иисус, воплощать свое заветное убеждение, которое как-никак является наивысшим выражением индивидуального темперамента. К счастью, должны мы сказать, не перед каждым стоит задача быть учителем человечества — или великим возмутителем спокойствия. Значит, в конце концов, любой в состоянии воплотить себя на свой собственный лад. Эта великая честность, возможно, могла бы превратиться в некий идеал. Поскольку великие новации всегда зарождаются в самых фантастических углах, то, к примеру, тот факт, что сегодня не стыдятся собственной наготы так сильно, как прежде, мог бы стать началом признания этого статус-кво. За этим последовали бы все новые признания вещей, прежде находившихся под строжайшим табу, ибо реальная жизнь земли не останется сокрытой навеки, как«virgines velandae» Тертул- лиана. Моральное саморазоблачение означает лишь один следующий шаг в этом направлении, а кто-то уже стоит в чем мать родила и исповедуется себе самому. Если он делает это без смысла, то остается внутренний хаос глупости; но если он разумеет смысл того, что делает, то он может стать высшим человеком, который невзирая на страдание, воплощает символ Христа. И нередко можно видеть, как чисто конкретные табу или магические ритуалы религиозной, пред-варительной ступени, наследующей становятся актуальными вопросами души или чисто духовными символами. Внешний закон по мере развития превращается в исходящий изнутри образ мыслей. И таким-то путем именно протестан- тскому человеку легко придти к тому, что личность Иисуса из внешнего исторического пространства может перейти в высшего человека в нем самом. А то психологическое состояние, которое соответствует состоянию просветленного в восточном понимании, было бы найдено на европейской почве.

Все это, очевидно, ступень в процессе развития более высокого сознания человечества, находящегося на пути к неизвестным целям, а вовсе не метафизика в обыкновенном смысле. Прежде всего и в известной мере это только «психология», но в известной же мере и нечто познаваемое, постижимое и — слава Богу — действительное, — действительность, с кото-рой можно что-то делать, действительность со смыслом, а потому и живая. То, что я доволь-ствуюсь психически переживаемым и отвергаю метафизическое, вовсе не означает жеста скептицизма или агностицизма, направленного против веры в высшие силы или их чаяния, как ясно любому разумному человеку, а говорит приблизительно о том же самом, что имел в виду Кант, называя вещь в себе «сугубо не-гативным пограничным понятием». Надо из-бегать любого высказывания о трансцендент-ном — ведь такие высказывания всегда свиде-тельствуют лишь о смехотворной заносчивос-ти человеческого духа, не осознающего своей ограниченности. Поэтому, когда бога или дао называют движением или состоянием души, то тем самым высказываются только о чем-то познаваемом, а не имеют в виду нечто непос-тижимое, о котором просто невозможно со-ставить никакого представления.