6. Машина законного государства разбивается о плюрализм косвенных ин-станций

Вдеть крюк в ноздри Левиафана (англ.) — Примеч. перев.

Figgis J. Op. cit., p.l 14; об используемом в тексте понятии «человека-законодателя» у Марсилия

207

ским инструментом, предназначенным для того, чтобы сделать применение государственной власти поддающимся расчету. Повсемест-ное проникновение закона — основная черта этого развития. Само же государство превращается в позитивистскую систему законности. Legislator humanus1становится machina legis-latorial Последствия Французской революции лишили легитимную монархию божественного права всякой политической силы. Она стано-вится институтом исторического права. После Реставрации легитимный монарх от potestas вновь приходит к auctoritas. То, что со времен Венского конгресса 1815 г. выдается за «династический принцип легитимации», прочно ос-новывается на государственной легальности чиновничества и военных. Все остальное — ис-торический нимб или осадок и используется по-настоящему действенными социальными силами для легитимации их собственной власти.

Падуанского, писавшего еще в духе Средних веков см.:Passerin d'Entreves A. Rileggendo il Defensor Pacis, Rivista Storica Italiana, IV, 1, 1934.

Человек-законодатель {лат.) — Примеч. перев.

Машина-законодательство {лат.) — Примеч. перев.

208

На европейском континенте подвластное монарху абсолютное государство XVIII в. сме-нилось буржуазным правовым государством XIX в. Под именем «правового государства» здесь скрывается система законности, рабо-тающая с писанными, в особенности с кодифи-цированными законами и основанная на созда-ваемой людьми «конституции». Давно известно, что буржуазное правовое государство на самом деле есть лишь государство закона. «То, что на европейском континенте с начала XIX в. понималось под правовым государством, в действительности было лишь законодательным го-сударством. В универсальной законности всякого проявления государственной власти за-ключено оправдание такого государственного строя. Завершенная система законности служит основанием претензии на послушание и оправданием тому, что право на какое-либо противодействие оказывается упразднено. Специфической формой проявления права здесь является закон, а специфическим оправданием оказываемого государством давле-ния — законность»1. Макс Вебер уже говорил

1Legalitat und Legitimitat, Mtinchen (Duncker &Humblot), 1932, S.7-8; там же цитата из М. Вебера; о замечании Отто Швейнихена, см.: Disputation tiber den Rechtsstaat, Hamburg, 1935.

209

о том, что на рационализированной фабрике современного государства «легальность может быть сочтена легитимностью». По прогнозам Вебера, будущее принадлежит интеллектуаль-ной, специально образованной бюрократии, поскольку она является подлинным двигате-лем насквозь технизированной фабрики под названием «государство», с рациональной внутренней логичностью работающей сообразно нормам законов. Законность есть позитиви-стский способ функционирования бюрокра-тии.

210

есть первостепенная реальность, потому что подлинно действенные величины и силы, такие как бюрократия и чиновничество, нуждаются в законосообразности как в способе исполнения своих функций. Благодаря ее техническому со-вершенствованию машина только и становит-ся автономной сущностью, пользоваться кото-рой по своему произволу может отнюдь не каж-дый; напротив, чтобы она стала надежной по-мощницей, следует соблюдать законы ее функ-ционирования. Заслуживающая всяческого восхищения оснастка современного государства, совершенствуемая и достигающая все бо-лее высокого уровня благодаря небывалым техническим изобретениям, и административная упорядоченность с ее сложным механиз-мом отдачи приказаний требуют вполне опре-деленной рациональности и формы приказа-ний, плана, продуманного с глубоким знанием дела. Все это означает, что легитимность превращается в легальность, а божественное, ес-тественное или другое догосударственное право — в позитивный государственный закон.

Задолго до того как эта грандиозная легалистская machina machinarum получила истори-ческое воплощение, задолго до появления обо-рота «легальный позитивизм» Гоббс с такой ло-гической последовательностью и систематичностью до конца продумал процесс превраще-

211

ния права в веление позитивного закона, сопро-вождающееся превращением государства в ме-ханизм, приводимый в движение психологическими побудительными мотивами, что покон-чено было не только со всеми средневековыми представлениями о «божественном праве коро-лей», но и со всеми прежними понятиями права и конституции, формулируемыми как субстан-циальные.

Прежде всего это произошло в смысле «кон-ституционного» понимания государственного уложения, при котором правовое и конститу-ционное государство понимается как система законов, основанная на решениях конституци-онного законодательного собрания. В этом пункте мне хотелось бы наверстать то, что было упущено мной, как и вообще современ-ной теорией и историей конституции, в силу того что я не уделил должного внимания важ-ному замечанию Фердинанда Тенниса, сделанному им в 1926 г. Теннис указал, что у Гоббса основанное на договоре государство сущест-венно отличается от средневековых представ-лений о договоре тем, что все средневековые теории стремятся с помощью договора всякую общность утвердить как «правовое государст-

212

во», тогда как Гоббс старается объективно-нейтральным и научным способом построить всякое государство, как продукт человеческой деятельности, на основе договора всех со всеми и только затем («Левиафан», гл.XVIII), в рамках всеобщего и ценностно-нейтрального понятия «государство», выделяет особую разновидность «учрежденного», или «институцио-нализированного», государства (commonwe-alth by institution), которое, на самом деле, можно назвать и «конституционным» право-вым государством. Ведь институционализиро-ванное, или «конституционное», государство — это государство, организуемое в форме решения, принимаемого неким «множеством людей», то есть «учредительным националь-ным собранием». По Гоббсу, всякое государство основывается на договоре; всякое государ-ство есть также государство правовое, по-скольку в государстве не может существовать вне- или противогосударственное право; но только государство, основанное на решениях такого учредительного национального собра-ния, является конституционным правовым го-сударством. «Если на место множества людей,— говорит Теннис,— поставить нацию (конечно, добавляет он, для абстрактной теории характерным остается выражение „неопреде-ленное множество"), то я называю ее учреди-

213

тельным национальным собранием».

Все это верно. Мне хотелось бы только доба-вить, что ведущая к господству техники нейтрализация, заключенная во всеобщей, вынуж-дающей к нейтралитету конструкции государ-ства, уже подразумевает технизацию и нейтрализацию права и конституции, превращение права в закон, а конституции — в конституци-онный закон. В ходе описанного выше разви-

1 Гражданское состояние {лат.) — Примеч. перев.

214

тия закон становится средством принудитель-ной психологической мотивации и поддающе-гося расчету функционирования, которое мо-жет служить совершенно разнородным и даже противоположным целям и содержаниям. Поэтому, согласно Гоббсу, всякая закономерно и предсказуемо функционирующая система при-нуждения есть государство, а в той мере, в ка-кой в ней существует государственное право,— также и государство правовое. Эта фор-мализация и нейтрализация понятия «право-вое государство», сведение его к понятию системы государственных законов, поддающейся расчету и функционирующей без учета каких- либо содержательных целей, содержательной истины и справедливости, приобрела в течение XIX в. значимость общепризнанного юридического учения под именем «легального позитивизма». Поэтому замешательство буржуазных конституционных юристов было весьма вели-ко, когда в период с 1917 по 1920 г.

Также и в XIX столетии именно еврейский философ, Фридрих Юлиус Шталь-Йолсон, сразу же заметил здесь определенную брешь и воспользовался ею. Он отверг то никоим обра-зом не нейтральное понятие о правовом госу-дарстве, которым пользовались немецкие ли-бералы вроде Роберта Моля, и предложил специфически «юридическое», и потому для всех ясное и всеми принятое определение правового государства: «Правовое государство не есть вообще ни цель, ни содержание того или иного государства, а лишь способ и характер их осуществления». Тем самым в правовых понятиях был удостоверен как новый разрыв между со-держанием и формой, целью и характером ее достижения, так и развертывавшаяся в XVIII в. оппозиция внутреннего и внешнего. Поэтому добившийся такого результата Шталь-Иолсон по вполне понятным с его точки зрения причинам превозносит проведенное Томазием различение между моралью и правом, называя его «существенным шагом вперед», который «навсегда обеспечил разделение двух этих областей», так что «внутренний и внешний покой, возможность принуждения в праве и его невозможность в этике были во всех отношениях отграничены друг от друга».Этот необычный защитник божественного права христианских королей с удовлетворени-ем констатирует, что Гоббс, в отличие от Гро- ция, отличал государство не только от монар-

216

ха, но также и от народа1. Ну и консерватизм! Гаман называл спинозову манеру философст-вовать «некомпетентной и неправомочной»; так что бы он ответил такому вот апологету христианской монархии! Под прикрытием красивых слов о «христианском государстве» и антиреволюционной «законности» философ- еврей, руководствуясь твердой целью и ин-стинктом, проводит дальше линию, идущую от Спинозы к Мендельсону. Спиноза вел еще эзотерическую жизнь одинокого индивидуума, так что широкая общественность его века мало что знала и подозревала о нем. Моисей Мендельсон принадлежал к тогда еще довольно немногочисленному, но отнюдь не малозна-чительному берлинскому «обществу»; он сто-

1Stahl-Jolson F. J. Geschichte der Rechtsphilo- sophie, I, 1847, S. 122-123, 119-180 (о Томазии); о Гоббсе там же, S.175. По поводу имени «Йолсон» хочу указать на марбургскую диссертацию Оскара Фойгта (Voigt О.Werdegang und Wirksamkeit Fried- rich Julius Stahls in Bayern bis zu seiner Berufung nach Berlin 1840, (Manuskript) Marburg, 1919). Ha 12, 23 и 26 страницах этой рукописи содержатся разъясне-ния, давшие мне повод к написанию «Йолсон» (вме-сто «Голсон»), на котором я и остановился. Важная работа Фойгта, равно как и хранимое в Вольфенбют- теле наследие Шталь-Йолсона, по-видимому, до сих пор использовались в недостаточной мере.

217

ял уже на сцене литературной публичности, среди образованных современников его имя пользовалось уже широкой известностью и даже славой. Теперь же, после Венского конгресса, в европейские нации широким фрон-том вторгается первое поколение эмансипиро-ванных молодых евреев. Молодые Ротшильд, Карл Маркс, Берне, Гейне, Мейербер и многие другие занимают каждый свою область деятельности в экономике, публицистике, искус-стве и науке. Шталь-Иолсон был самым дерз-ким в этом еврейском фронте. Он проник в прусское государство и в евангелическую церковь. Христианское таинство крещения послу-жило ему не только, как Гейне, «входным би-летом» в «общество», но и документом, откры-вающим доступ в святилище все еще весьма прочного немецкого государства. Занимая вы-сокие служебные посты, он сумел внести идео-логическую сумятицу в самую суть этой госу-дарственности, в единство короля, дворянства и евангелической церкви, духовно ее парализовать. Прусским консерваторам и самому ко-ролю он сумел разъяснить понятие «конституционной монархии» как спасительной альтернативы монархии парламентарной. Тем самым он вывел ее в плоскость внутриполитического врага, «конституционализма», о который прус-скому солдатскому государству суждено было

218

разбиться в октябре 1918 г., не выдержав ис-пытания мировой войной. Шталь-Йолсон действовал здесь в согласии со всем своим наро-дом, ведущим двойственное существование под маской, становящееся все более ужасным, по мере того как он отчаянно стремится стать иным, нежели есть. Что при этом происходило в его душе, в глубинах его сознания, для нас недоступно , но для широкомасштабного развития такой политической реальности это и не важно. В последовательном проведении вели- кой исторической линии, идущей от Спинозы и Мендельсона к веку «конституционализма», он, во всяком случае, выполнил свою работу еврейского мыслителя и, чтобы оставаться ближе к нашему образу, внес свой вклад в дело оскопления исполненного жизненных сил Левиафана.

С начавшимся у Гоббса изменением понятия конституции правового государства непосред-ственно связано и изменение понятия закона. Закон становится приговором и приказанием в смысле принудительной мотивации, поддаю-щейся психологическому расчету. Говоря языком Макса Вебера, он становится «шансом при-нудить к повиновению». Типичным законом та-кого принудительного порядка является уголовный закон, lex mere poenalis, а обусловлен-ный таким законом порядок — всего лишь ordo poenalis1. Но в исключении субстанциальных содержаний истины и справедливости, в пози-тивистском придании норме внешнего характера уже заключены и те специфические гаран-тии, которых требует для себя буржуазное правовое государство. Как угроза принуждения за-кон не может, к примеру, иметь обратной силы. Гоббс и в самом деле объявляет законы, издан-

1 Уголовный порядок, уголовное уложение {лат.) — Примеч. перев.

220

ные post factum1, не имеющими связующей силы («Левиафан», гл.XXVII). Результат, таким образом, тот же, что и у Локка, который, как подлинный отец либерального правового госу-дарства, именно в этом своем качестве крайне яростно боролся против допустимости таких за-конов post factum. В других вопросах, например относительно рассматриваемого далее положе-ния nullum crimen sine lege2, сходство в результатах тоже достойно внимания. Между тем (прежде всего в работах Ф.Тенниса) в учении Гоббса были выявлены элементы правового го-сударства, а сам он признан теоретиком «позитивного правового государства»3. Но на протяжении целых столетий Гоббс пользовался дур-ной славой защитника абсолютистского «власт-

Постфактум, после совершения преступного действия {лат.) — Примеч. перев.

Если нет закона, то нет и преступления (лат.) — Примеч. перев.

Walz G.A. Wesen des Volkerrechts und Kritik der Volkerrechtsleugner (Handbuch des Volkerrechts, I, 1), Stuttgart, 1930, S.9: «В сущности, Гоббс хочет лишь предложить рациональную, полностью очи-щенную от политических догм теорию позитивного правового государства». Ф. В. Йерусалем подчеркивает индивидуалистический характер договорной конструкции, см.: DerStaat, 1935, S.179 (Soziologie desRechts, I, 1925, S.197, 282).

221

ного государства»; образ Левиафана гремел по-добно ужасному Голему или Молоху, и даже се-годня в нем все еще видят прообраз всего того, что западная демократия понимает под полеми-ческой картиной «тоталитарного» государства и «тоталитаризма»1. Те составляющие полити-

1 Так, например, Ж. Вьялату, профессор карте-зианского института в Лионе, известный многочисленными работами по экономической и социальной философии, недавно опубликовал статью о Гоббсе (Vialatoux J. La Cite de Hobbes. Theorie de letat to- talitaire, essai sur la conception naturaliste de la civili-sation, Paris—Lyon, 1935), в которой выставляет его философом и духовным отцом нынешнего «тота-литаризма» и старается доказать его коренящееся в «натурализме» родство с социологами Контом и Дюркгеймом, а также (несмотря на индивидуали-стическую отправную точку) связь с коммунисти-ческим социализмом и империализмом. Французу- католику многое облегчает его задачу; в отношении Гоббса это, прежде всего, ужасающий образ Левиафана, которым он в широкой мере и пользуется. С другой стороны, ему помогает итоговая многозначность словечка «тотальный», которое мы здесь не будем разбирать подробнее, но которое, конечно же, может означать бесконечно много разного: не-которые случаи далеко идущего посягательства на индивидуальную свободу или ее уничтожение, но также и некоторые, в сущности лишь относитель-ные, изменения в традиционном разграничении

222

ческой и правовой теории Гоббса, которые от-носились к специфике государства закона, едва ли кто когда-нибудь замечал. Против него вы-двигались возражения, которые, если бы они соответствовали истине, в самом деле свели бы его учение к абсурду. Ибо это действительно была бы странная политическая философия, если бы весь ход рассуждений в ней вел лишь к

пространства гражданской свободы, процессы централизации, изменения в трактовке традиционного конституционно-правового понятия «разделения властей», отмена прежде установленных различий и разрывов, тотальность как цель и тотальность как средство и т. д. (см. по этому поводу прекрасные ра-боты Георга Даскалакиса (Daskalakis G. D. Der totale Staat als Moment des Staates, Archiv ftir Rechts- und Sozialphilosophie, Bd.XXXI, 1938, S.194; idem, Der Begriff des autarchischen Staates, Deutsche Rechtswissenschaft, Bd.3, 1938, S.76 f.)). Вьялату возражает замечательный знаток государ-ственного права, французский правовед Р. Капи-тан, указавший в своей статье «Гоббс и тоталитарное государство» (Capitant R. Hobbes et l'Etat totalitaire, Archives de Philosophie de droit et de Sociologie juridique, VI, 1936, S.46) на индивидуали-стический характер государственной конструкции Гоббса. Но и Капитан признается, что, используя знаменитый образ сказочного чудовища Левиафа-на, Гоббс действительно выставляет себя «мисти- ком-тоталитаристом».

223

утверждению, что несчастные человеческие индивидуумы должны быть вызволены из то-тального страха перед естественным состояни-ем только для того, чтобы быть ввергнутыми в столь же тотальный страх перед господством Молоха и Голема. Такое возражение выдвинул Локк, говоривший, что, согласно Гоббсу, из страха перед кошками и лисами люди почли бо-лее безопасным отправиться в пасть льву1. Для Гоббса главное состоит в том, чтобы с помощью государства преодолеть анархию, вызванную феодальным, сословным или церковным правом противодействия, и окончить вновь и вновь разгорающуюся из-за нее гражданскую войну, чтобы средневековому плюрализму, властным при-тязаниям церквей и других «косвенных» ин-станций противопоставить рациональное един-ство одной определенной власти, способной обеспечить эффективную защиту и предсказуе-мо функционирующую систему законности. К такой рациональной государственной власти относится прежде всего принятие на себя всякого политического риска и, в этом смысле, от-ветственности за защиту и безопасность под-данных государства. Если такая защита не пре-

1Locke].Civil government, II, 493. Имя Гоббса здесь не упоминается, но место это явно направле-но против него.

224

доставляется, то перестает существовать и само государство, а значит, отпадает и какая- либо обязанность ему подчиняться. Тогда инди-видуум вновь обретает свою «естественную» свободу. «Соотношение предоставляемой за-щиты и повиновения» — основное звено в поли-тической конструкции Гоббса. Ее вполне мож-но увязать с понятиями и идеалами буржуазно-го правового государства.

Юный автор «Анти-Гоббса», вышедшего в свет в 1789 г. тоже облегчил себе задачу в этом отношении. Подзаголовок книги молодого Ан- сельма Фейербаха гласит: «... или О границах верховной власти и о принудительном праве граждан в отношении верховного правителя». Собственно, это больше относится к Канту и другим современникам автора, чем к Гоббсу. Очевидно, имя последнего к тому времени уже стало символом государственного абсолютиз-ма. Я не могу сказать, почему это сочинение называется «Анти-Гоббс», а не «Анти-Левиа- фан». Во всяком случае, Фейербах дал ему та-кое название ради броского титула. «Такой за-головок привлечет внимание ко мне и к моей книге, записывает он в дневнике 27 июля 1797 г., меня будут читать и хвалить. Тем са-мым я выхожу навстречу великим опасностям. Политическая инквизиция протянет ко мне свои когти. Но я буду сопротивляться. Мужай-

225

ся, Фейербах, мужайся, стань героем!»1. Отсю-да видно, во что превратилось имя Гоббса. Ко-гда этот Анти-Гоббс говорит, что безусловное повиновение абсурдно, и подтверждает это на том примере, что нельзя приказать людям считать квадрат кругом, а египетские морские лу-ковицы — богами, то это вовсе не обязательно существенная антитеза Гоббсу, а скорее уже едва ли не сам Гоббс. Но гораздо важнее то, что именно автор «Анти-Гоббса», ставший впоследствии и автором уголовного кодекса, сделал уголовный закон тем, что видел в нем Гоббс, то есть средством принудительного психологического воздействия на человеческую мотивацию. Фейербах разработал часто упо-минаемую «теорию общей превенции психоло-гического давления» и тем самым утвердил в рамках науки об уголовном праве характерную для законного государства формулу «если нет закона, то нет ни преступления, ни наказания», nulla poena, nullum crimen sine lege. Но в действительности это лишь один из случаев применения созданных Гоббсом правовых по-нятий. Формула эта вместе с ее языковым вы-

1Feuerbach A.NachlaB, hrsg.von Ludwig Feuerbach, Leipzig, 1853, S.38. В биографии Фейербаха, написанной Густавом Радбрухом (1934 г.) приводится факсимиле этой страницы дневника.

226

ражением несомненно восходит к Гоббсу. И он вовсе не роняет ее как какой-нибудь афоризм, а в надлежащем месте вводит в систему филосо-фии государства и права как хорошо продуман-ное понятийное образование («Левиафан», гл.XXVII). Там сказано: «Ubi Lex non est, Pec- catum non est. Cessantibus Legibus Civilibus cessant Crimina.Ubi vero Lege vel Consuetudine poena limitatur, ibi majoris poenae inflictio iniqua est1»2.Ансельм Фейербах считается «отцом со-временной науки об уголовном праве». Но ис-

Где нет закона, нет и греха. С упразднением гражданских законов перестают существовать и преступления. Там же, где наказание определяется законом или обычаем, наложение большего наказания несправедливо {лат.) — Примеч. перев.

Написанная под руководством Фридриха Шаф- штейна толковая и заслуживающая похвалы диссертация Герберта Геннингса (Hennings Н.Die Entstehungsgeschichte des Satzes «Nulla poena sine lege», Gottingen, 1933) в историческом аспекте возводит это положение к Великой хартии, в аспекте теоретическом — к Локку и особенно к Монтескье, в аспекте же уголовного права — к Фейербаху и его учению о психологическом принуждении. Гоббса и решающей в этом вопросе XVII гл. «Левиафана» она не касается, хотя на С. 87 она и упоминается как XXVIII гл. О Фейербахе как «отце современной науки об уголовном праве» см.:Hippel F. Deutsches Strafrecht, I, 1925, S.292 ff.; Mezger E. Strafrecht, 1931, S.20.

227

пользуемое в ней понятие о наказании и преступлении целиком и полностью остается в рамках созданной Гоббсом системы юридических понятий. Если Гаман, ссылаясь на Фрид-риха Великого, говорил, что «Анти-Макиавелли» кончил, как «Мета-Макиавелли», то здесь остается лишь сказать, что «Анти-Гоббс» оказался, в конце концов, «чистым» Гоббсом.

Таким образом, в позитивистском законном государстве XIX в. мысль Гоббса утверждалась хотя и весьма эффективно, но, так сказать, лишь апокрифически. Старые противники, «косвенные» инстанции церкви и заинтересо-ванных группировок в этом столетии явились в новом обличье политических партий, профес-сиональных союзов, общественных объединений, одним словом, «общественных властей». Действуя через парламент, они подчинили себе законодательство и само законное госу-дарство и могли счесть, что впрягли Левиафа-на в свои повозки. Им было нетрудно это сделать с помощью конституционной системы, ос-новной схемой которой был каталог индивиду-альных прав и свобод. Гарантированная таким способом, будто бы свободная, частная сфера изымалась у государства и передавалась «сво-бодным», то есть неконтролируемым и невиди-мым «общественным» властям. Эти полностью гетерогенные по отношению друг к другу вла-

228

сти образовали систему политических партий, сущностным ядром которой, как правильно указал Дж. Н. Фиггис, всегда остаются церковь и профессиональные союзы. Из дуализма государства и независимого от государства об-щества вырос социальный плюрализм, при ко-тором косвенные инстанции могли праздно-вать свои без труда дающиеся триумфы. «Кос-венные» здесь означает — действующие не на свой страх и риск, а (если воспользоваться мет-ким выражением Якоба Буркхардта) «через по-средство уже искалеченных и униженных светских властей». Суть косвенной власти со-стоит и в том, что она лишает ясности одно-значное соответствие между отдаваемым госу-дарством приказом и политической угрозой, между властью и ответственностью, предоставляемой защитой и повиновением и, безот-ветственно пользуясь пусть и всего лишь косвенным, но оттого не менее интенсивным господством, сосредоточивает в своих руках все преимущества политической власти, не стал-киваясь ни с каким связанным с ней риском. Этот типично косвенный метод a deux mains1 позволил им выдавать собственные действия не за политику, а за что-то другое: за религию, культуру, экономику или за частное дело и тем

1 Двурушничество (франц.) — Примеч. перев.

229

не менее пользоваться всеми выгодами госу-дарственности. Поэтому они могли бороться против Левиафана и при этом использовать его, пока не разрушили эту грандиозную машину. Ибо восхитительная оснащенность совре-менной государственной организации требует наличия единой воли и единого разума. Если ее приспособлениями в темноте управляет мно-жество разнородных, состязающихся друг с другом умов, то машина вскоре выходит из строя, а с ней и вся система легальности закон-ного государства. Учреждения и понятия либе-рализма, на которых основывалось позитиви-стское государство закона, стали оружием и властными постами в высшей степени нелиберальных сил. Так партийный плюрализм при-менил на практике свойственный либерально-му законному государству метод разрушения государства. Левиафана, понимаемого в духе мифа о государстве как «грандиозной машине», погубило различение между государством и индивидуальной свободой, погубило в ту эпоху, когда организации этой индивидуальной свободы стали теми ножами, которыми анти-индивидуалистические силы разрезали Левиафана на куски, разделив затем между собой его плоть. Так смертный Бог умер во второй раз.