Опыт и его структура.
Описывая структуру опыта, Юм подразделяет все восприятия на «впечатления» (impressions) и «идеи», придавая последнему термину иное значение, нежели его пред-шественники. Данное разделение, которое им, однако, спе- циально не обосновывается, он тем не менее оценивал как самое фундаментальное свое открытие в теории познания. Хотя слово, использованное для обозначения впечатлений, и несет в себе смысловой оттенок непосредственного материального (механического) воздействия, в действительности ничего подобного не предполагается в юмовской теории. Важен сам факт данности этих ярких и живых «атомов» чувственного опыта.
Идеи же — это, по определению, лишь копии впечатлений, уступающие им в степени яркости и живости, они — ментальные содержания различных операций ума.
Используя психологический критерий для различения двух видов элементов опыта, сенсуалист Юм не так уж сильно отличается от «континентальных» философов-ра-ционалистов, говоривших об интуитивном усмотрении ясности и отчетливости идей.Несмотря на то что Юм критикует Локка за включение всех видов восприятий в состав идей, он сам в своей концепции не подчеркивает качественного отличия впечатлений от идей и поэтому совершает характерное для после-довательного сенсуализма сближение понятийно-мыслительного уровня познания с чувственными представлениями, которые различаются лишь в степени \ Все идеи он, по сложившейся в ту эпоху традиции, делит на простые, т. е. не допускающие расчленения, и сложные (модусы, субстанции и отношения). Простые идеи происходят из конкретных впечатлений и обязательно им соответствуют. Правда, однажды Юм несколько ослабил свою жесткую сенсуалистическую установку, приведя в «Трактате» пример, который показывает, что идеи не абсолютно лишены возможности предшествовать соответствующим им впечатлениям. Речь идет о так называемом парадоксе цвета, из которого следует вывод относительно способности человека вообразить себе простую идею оттенка того или иного цвета, известного ему ранее, хотя этот оттенок он никогда и не воспринимал чувствами (см. 1, 66).
Кстати, Юм был уверен, что его учение об опыте позволяет окончательно разрешить знаменитый спор относительно «врожденных идей». И здесь мы встречаемся с характерной для него аргументацией. Он не занимается, подобно Локку, критикой различных вариантов теории врожденных идей, но оценивает возможное значение самого понятия «врожденное», оставляя в стороне проблему обоснования всеобщности и необходимости положений науки, а также общезначимости принципов морали и религии, одной из попыток решения которой и была данная теория. Юмовский путь решения проблемы — это, по существу, элиминация указанной проблемы путем рассечения ее на отдельные, взаимно не связанные аспекты. Так, например, он полагает, что, если «врожденное» равнозначно «естественному», тогда, конечно, все восприятия следует призпать врожденными.
Если же «врожденное» — это то, что первично, тогда в соответствии с его концепцией опыта получается, что все впечатления врождены, а идеи не врождены. Когда же под «врожденным» понимают то, что совпадает с временем рождения человека, тогда сам спор сторонников и противников «врожденных идей» теряет смысл, ибо установить, когда начинают мыслить с помощью идей, невозможно (см. 2, 24—25). Читатель, знакомый с англо-американской философией XX в., наверняка обратит внимание на то, что стиль рассуждений Юма удивительно предвосхищает стиль лингвистических аналитиков (Д. Остина, Г. Райла, Д. Уиздома и др.)> также обращавших первостепенное внимание на многозначность и специфику употребления философских терминов.Следуя терминологии, разработанной Локком, Юм делит все впечатления на впечатления ощущения и впечатления рефлексии. Первые возникают от неизвестных нам причин. Особенности появления у человека этого рода впечатлений должны, по его мнению, изучать анатомы, а не философы. В отличие от многих своих современников-философов (Э. Кондильяк, Д. Дидро, Дж. Беркли, А. Смит и др.) Юм не осуществил специального исследования роли отдельных чувств, его мало интересовал вопрос о том, какие из чувств несут наибольшую и достоверную информацию о мире. Его сенсуализм, таким образом, лишен какого-либо развернутого психофизиологического обоснования. Стихия Юма — концептуальный анализ ментальных процессов.
Что же касается впечатлений рефлексии, то они возникают в результате действия на ум некоторых идей ощущений (то есть копий впечатлений ощущения), например идей удовольствия и страдания. Так появляются рефлексивные впечатления «желания», «отвращения», «надежды», «страха» и прочие, имеющие, следовательно, производный характер.
Впечатления сохраняются и перерабатываются в уме в идеи с помощью способностей памяти и воображения. Для памяти, в частности, важно сохранить сам порядок последовательности идей. А вот воображение свободно перемещает идеи. «Из этих впечатлений или идей памяти,— замечает шотландский философ,— мы образуем своего рода систему, охватывающую все то, что мы помним как воспринятое либо внутренним восприятием, либо внешними чувствами, и каждую частность этой системы наряду с наличными впечатлениями называем обычно реальностью» (1, 163).
Итак, система взаимосвязанных элементов опыта субъекта и выступает у Юма реальностью, подлежащей изучению в его философии, использующей для этого оригинальный вариант метода самонаблюдения. Свою задачу он видит в детальном описании психологиче-ского механизма такой связи восприятий.Ассоциативность психических процессов. Юм отмечает, что «человеческой природе» изначально присуще одно важное свойство, или принцип. Им оказывается принцип ассоциации. При этом сущность данного принципа, по признанию шотландского философа, совершенно непознаваема, а наличие какого-либо физиологического механизма, обусловливающего возникновение ассоциаций, крайне проблематично. Тем не менее никто из предшественников Юма (включая Локка) так широко не использовал принцип ассоциации в сугубо философских целях.
Его классификация включает три типа ассоциации идей. Во-первых, это ассоциация по сходству. Так, портрет отсутствующего друга способен оживить нашу идею о нем благодаря имеющемуся сходству. Но данная ассоциация, указывает Юм, часто (особенно когда какое-нибудь качество становится общим большому числу объектов) приводит к ошибкам. Во-вторых, это ассоциация по смежности в пространстве и во времени. Когда, например, находишься всего в нескольких милях от своего дома, мысли о близких значительно живее, нежели в случае удаления от дома на большое расстояние.
И наконец, наиболее широко встречающаяся ассоциация — это ассоциация по причинности. Можно было бы говорить еще и о «контрастном» отношении между идеями, но это, замечает Юм, будет не самостоятельным типом ассоциации, а лишь комбинацией первого и третьего типов, поскольку из идей двух противоположных объектов одна является причиной уничтожения другой, а уничтожение идеи объекта предполагает идею его существования, основанную на сходстве с самим собой (то есть фактически самотождественность объекта) (см. 2, 27).
Эту типологию ассоциаций вопреки мнению Юма трудно признать совершенной и единственно возможной . Судя по нескольким примерам, приводимым им, первый и второй типы ассоциаций не столь уж и различаются.
В то же время, как показывает дальнейший юмовский анализ ассоциации по причинности, последняя сама включает в себя от-ношения смежности.Подобно некоторым другим британским философам XVIII в., Юм сравнивает и сближает принципы своей «моральной философии» (и прежде всего принцип ассоциации) с ньютоновским законом гравитации. При этом для шотландского философа характерно подчеркивание непознаваемости причин действия как принципов «человеческой природы», так и естественного притяжения в телесном мире. Вообще аналогия с механическими закономер-ностями как таковыми должна была, по его замыслу, поднять значимость описываемых им закономерностей «духовного мира» до эталонного уровня ньютоновского естествознания. Но это была именно аналогия, а не физиологическое обоснование психологического ассоцианизма, как у Гартли, также опиравшегося на Ньютона.
Одновременно с разработкой типологии ассоциаций Юм выдвигает свою довольно запутанную интерпретацию поня- тия «отношение». Ассоциации при этом оказываются одним из видов так называемых философских отношений. В отличие от отношений в обычном смысле слова, видимо понимаемых им как особые качества, философские отношения суть обстоятельства или ситуации, в силу наличия которых ум сопоставляет идеи. Всего таких отношений семь видов. Четыре из них — сходство, противоположность, степени качества и количества — зависят только от характера (т. е. значения) самих идей и могут быть предметом достоверного знания, ибо получаются с помощью строгих абстрактных рассуждений. Об остальных отношениях — отношениях тождества, пространственно-временных и каузальных — узнают лишь из опыта. Такая точка зрения приводит Юма к позиции резкого размежевания внеопытного и опытного. Математика выступает для него образцом достоверного и непротиворечивого знания — ее выводы априорны и необходимы . Все же остальное знание имеет вероятностный, проблематический характер.
Именно эта юмовская дихотомия была воспроизведена в XX в. логическими позитивистами, которые, стремясь элиминировать «традиционную» философскую проблематику («метафизику»), с одобрением цитировали знаменитые слова шотландского философа, завершающие первое «Исследование»: «Возьмем, например, в руки какую-ни-будь книгу по богословию или школьной метафизике и спросим: содержит ли она какое-нибудь абстрактное рассуждение о количестве или числе? Нет.
Содержит ли она какое-нибудь основанное на опыте рассуждение о фактах и существовании? Нет. Так бросьте ее в огонь, ибо в ней не может быть ничего, кроме софистики и заблуждений!» (2,169). В терминах логического позитивизма Венского кружка предложения метафизики квалифицировались как лишенные истинностного значения псевдопредложения, ибо они не являлись ни синтетическими (эмпирическими) предложениями естествознания, ни аналитическими (ап-риорными) предложениями логики и теоретической математики.Разбирая различные отношения, Юм проявляет непоследовательность, ибо не показывает, какие же чувственные впечатления соответствуют самой «сложной идее» отношения. Когда он рассматривает другие виды идей, он требует, чтобы они были скопированы с тех или иных впечатлений, в противном случае от некоторых идей придется отказаться . Фактически же «отношение» в философской системе Юма функционирует как активный и конструктивный принцип деятельности сознания, не сводимый к простой чувственной рецептивности, а это плохо согласуется с его исходной феноменалистической установкой.
Против абстрактных идей. Указанное требование Юм предъявляет, например, к такой важной философской идее, как идея субстанции. Он спрашивает: извлекается ли эта сложная идея из впечатлений ощущения или рефлексии? Ответ шотландского философа отрицательный, ибо субстанция, как он отмечает, не есть ни цвет, ни вкус, ни запах, а также ни страсть или эмоция, т. е. ни один из возможных в его учении элементов чувственного опыта. «Идея субстанции, равно как и идея модуса, не что иное, как совокупность простых идей, объединяемых воображением и наделяемых особым именем, с помощью которого мы можем вызвать эту совокупность в собственной памяти или в памяти других людей» (1, 75—-76).
В духе своего интроспективно-психологического метода исследования, придающего большое значение способности воображения, Юм утверждает, что воображение придумывает нечто неизвестное и невидимое, но якобы остающееся постоянным при всех изменениях в положении объекта, когда нарушается привычное течение восприятий. Таким образом, субстанция — это удобная фикция воображения.
Юм положительно относится к аргументам Беркли, опровергавшего понятие материальной субстанции, но в определенном смысле занимает более последовательную позицию, чем его предшественник, ибо, отталкиваясь от критики абстрактной идеи субстанции как таковой, направляет атаку как против идеи материальной, так и против идеи духовной субстанции, не получающих, по его мнению, под-тверждения в чувственном опыте субъекта.
Он также в основном примыкает к берклианской версии номинализма. В частности, Юм заявляет, что ум не может образовать представления о количестве и качестве, если нет точного представления о степенях того и другого. Идеи, являясь копиями дискретных впечатлений, наделенных конкретными характеристиками, тоже должны быть сугубо конкретными. Именно поэтому ум, к примеру, не обладает подлинной (а не фиктивной) идеей бесконечности.
Как и у Беркли, в рассуждениях Юма абстрактные понятия вытесняются конкретными идеями-представлениями, которые, по его мнению, скопированы с «ярких» и «надежных» чувственных впечатлений. Правда, у шотландского философа в его варианте репрезентативной теории большую роль играет язык. «Особенная идея,— пишет он,— становится общей, будучи присоединена к общему имени, т. е. к термину, который благодаря привычному соединению находится в некотором отношении ко многим другим особенным идеям и легко вызывает их в воображении» (1, 81—82). Частные по своей природе и ограниченные по объему идеи привычная ассоциативная связь делает представителями большого числа других идей. Слово, исполняющее сигнальную функцию, способствует тому, что «фантазия пробегает весь мир, собирая идеи, относящиеся к какому-нибудь предмету» (1, 83). Как это конкретно происходит, Юм не объясняет, нарекая данный процесс «магической способностью нашей души».
Отрицание возможности воспринимать «абстрактную» идею бесконечности означает для феноменалиста Юма и отрицание онтологического статуса бесконечности. В этом отношении он следует берклианской концепции «минимально воспринимаемого»: «...воображение достигает некоторого минимума, т. е. ...оно в состоянии вызвать в себе такую идею, дальнейшее подразделение которой непредставимо, а дальнейшее уменьшение невозможно без полного ее уничтожения» (1, 87). Поскольку, уверяет он, никакое конечное протяжение не заключает в себе бесконечного количества частей, то оно не может быть делимо до бесконечности. Если же признать бесконечную делимость протяжения, то тогда, полагал он, нельзя будет определять равенство каких-либо геометрических объектов, так как в этом случае не представляется возможным подсчитать их составные части, минимально воспринимаемые отрезки. Несомненно, однако, что чувственный характер геометрии, отстаиваемый Юмом в «Трактате», уже не соответствовал передовому уровню развития данной дисциплины в XVIII в., во многом связанной с понятием бесконечно- малого.
Несмотря на то что пустое пространство Юм считает непредставимым (т. е., по его меркам, несуществующим), он все же допускает правомерность ньютоновских рассуждений о способности тел располагаться и двигаться в пустом пространстве. Только данной способности Юм дает агностическое истолкование и даже воздает хвалу создателю знаменитого механического учения за его «скромный скептицизм и откровенное признание невежества в вопросах, лежащих за пределами всякой человеческой способности» (1, 122). Неспособность науки его времени давать полное объяснение тем или иным явлениям природы и их связям (в чем, разумеется, нет ничего особенного, могущего служить основанием для переоценки возможностей науки как таковой) он обычно рассматривает как аргумент в пользу теоретико-познавательного скептицизма.
Субъективность всех видов качеств. Идея протяжения и связанных с ним качеств трактуется шотландским философом как копия впечатлений цветных точек и порядка их появления в уме. Он возмущался тем, что многие философы и ученые незаконно подставляют невидимое и неосязаемое расстояние на место конкретного протяжения, данного нашим чувствам. Причина этого заблуждения, по его мнению, лежит в том, что в силу тесной связи слов и идей мы зачастую употребляем первые, забывая об идеях как их конкретных, имеющих чувственную основу значениях.
В целом Юм повторяет берклианский аргумент в пользу полной субъективности «первичных» качеств. «Идею про-тяжения,— пишет он,— мы получаем исключительно посредством чувств зрения и осязания, а если все качества, воспринимаемые чувствами, существуют в уме, но не в объекте, то заключение это должно быть перенесено и на идею протяжения, которая находится в полной зависимости от чувственных идей, или идей вторичных качеств» (2,157). «Вторичные» качества (т. е. запахи, цветовые, вкусовые и температурные качества) Юм прямо отождествляет с такими явно субъективными состояниями, как страдание и наслаждение, говоря, что их различие чисто терминологическое. Что же касается «первичных» качеств (т. е. протяжения, фигуры, объема, движения, плотности), то, согласно Юму, принятое со времен Р. Бойля и Д. Лок- ка их отделение от «вторичных» 8 в действительности со-
8 Следует указать, что «вторичные» качества в философии Локка имеют, так сказать, субъективно-объективную природу, а их ощущения — диспозициоцальны. Это означает, например, что для появления ощущения конкретного цвета необходима реализация определенных условий: наличие независимого от восприятия объекта с его внутренней (молекулярной) структурой, достаточная освещенность и нормально функционирующий зрительный аппарат воспринимающего субъекта.
вершенно не реально, а лишь создается нашим воображением и не представляет никакой пользы.
Негативная оценка идеи существования. Несмотря на то что каждое впечатление и соответствующая ему «ясная» идея объявляются существующими, сама идея «существования», по Юму, не происходит из какого-либо конкретного впечатления. Наличие восприятия еще не свидетельствует о каком-то соответствующем ему виде бытия. «Просто думать о какой-нибудь вещи и думать о ней как о существующей совершенно одно и то же. Идея существования, присоединенная к идее какого-нибудь объекта, ничего к ней не прибавляет. Что бы мы ни представляли, мы представляем это как существующее» (1, 124). В своей негативной оценке «существования» Юм в немалой мере предвосхищает критику Кантом понимания «существования» как особого предиката. Хотя оба философа исходят из разных общефилософских позиций — феноменализма и трансцендентализма,— их рассуждения оказались в равной степени направленными против так называемого онтологического аргумента, характерного для философов-рационалистов, а также некоторых теологов. «...Утверждая, что Бог существует,— отмечает Юм,— мы просто образуем идею Божества соответственно своему представлению о нем и не пред-ставляем существование, приписываемое ему, в виде отдельной идеи, которую мы прибавили бы к идее других его качеств...» (1, 150).
По Юму, существование не может быть необходимым свойством объектов, ибо оно обнаруживается на основе личного опыта субъекта с помощью психологических аргу-ментов, исходящих из знания причин и действий, которое лишь вероятно. Допустимо без противоречия мыслить нечто как существующее и несуществующее одновременно, так как воображение способно отделить идею причины от идеи начала существования чего-либо. Совершенно иначе, однако, обстоит дело в математических науках, поскольку в них отрицание необходимых аналитических истин неизбежно ведет к противоречию.
Подозрения Юма в отношении понятия существования разделял в нашем столетии английский философ Б. Рассел. В своих эпистемологических и логико-математических ис-следованиях он стремился показать, что данное понятие является причиной многих заблуждений и парадоксов (так называемого парадокса существования прежде всего). Ссылаясь на стимулирующее воздействие юмовского скептицизма, он разработал аналитическую процедуру элимина- ции понятия существования из языка науки и «строгой» философии, запрещающую рассуждения о несуществующих объектах.
Механизм формирования идеи причинности. В отличие от своих предшественников в британской эмпирической философии, отводивших проблеме причинности в основном второстепенную роль, Юм ставит анализ причинности в центр своей теоретической философии. Из трех выделенных им видов отношений (которые, по определению, не вытекают из содержания идей и не могут быть предметом достоверного знания) о невоспринимаемых явлениях и событиях свидетельствует лишь отношение причинности. Идея причинности, по Юму, возникает в результате уста-новления определенных отношений между «объектами». Во-первых, это уже знакомое нам отношение смежности в пространстве и во времени: «...ни один объект не может произвести действие в такое время и в таком месте, которые хоть несколько отдалены от времени или места его существования» (1, 132). Но безусловная приверженность Юма данному отношению вступала в противоречие с основаниями ньютоновской физики, предполагающей, как известно, «принцип дальнодействия». Правда, шотландский фило-соф не выдвинул никаких естественнонаучных аргументов в пользу противоположного физического принципа — «принципа близкодействия». Такого рода научный спор вообще находился в стороне от его психологизированного исследования.
Во-вторых, идея причинности обязательно предполагает отношение предшествования причины действию во времени, «ибо если бы одна причина была одновременна со своим действием, а это действие — со своим действием и т. д., то ясно, что вообще не существовало бы последова-тельности и все объекты должны были бы быть сосуществующими» (1, 133). При этом Юм, как видно, не учитывает то обстоятельство, что, хотя причина и предшествует своему действию, они могут долгое время сосуществовать, причем действие само зачастую влияет на причину.
Примечателен тот факт, что шотландский философ отказывается считать существенно важным отношение порождения причиной действия. Он подчеркивает, что, поскольку мы в опыте имеем дело с одними восприятиями, которые сами по себе пассивны, невозможно ни логически, ни экспериментально доказать наличие порождающей силы или способности в какой-либо причине. Последняя же причина самих восприятий нам совершенно неизвестна.
Отрицание Юмом принципиальной возможности знания о порождении причиной действия — один из главных моментов его критики идеи объективной причинности. Вместе с тем заслугой шотландского философа можно считать показ им того, что суждения относительно причинности не обладают строго аналитическим характером (позволяющим однозначно предсказывать будущие события), что каузальные и логические (необходимые) связи не совпадают. Это наносило удар по догматической позиции рационалистической метафизики в данном вопросе и в дальнейшем оказало влияние на возникновение «критической философии» И. Канта, пробудив немецкого философа, по его словам, от «догматической дремоты» и заставив его дать новое, неэмпирическое обоснование причинности.
Однако самое важное отношение, по утверждению Юма,— это отношение, которое обычно называют необходимой связью между причиной и действием. Рассмотрение проблемы причинности в дальнейшем принимает у него форму выяснения психологического механизма образования идеи необходимости.
Шотландский философ также подчеркивает, что не может быть убедительных логических аргументов в пользу того, что новые случаи, с которыми мы еще не встречались, будут обязательно схожи с теми, с которыми мы уже знакомы из предыдущего опыта. «...Предположение будущее похоже на прошлое,— пишет он, — не основано на каких- либо аргументах, но проистекает исключительно из привычки, которая принуждает нас ожидать в будущем той последовательности объектов, к которой мы привыкли» (1, 188-189).
Острая постановка Юмом проблемы, впоследствии получившей название проблемы обоснования (или оправдания) индукции, имела немаловажное эвристическое значение для развития философии и методологии науки. Он ука-зывал, что подобные заключения и обобщения не являются результатами чисто логической деятельности разума, а предполагают причинные отношения, основанные на опыте, который, однако, не дает нам достоверности и необходимости, присущей правильному логическому выводу. Индукция строится на вере в единообразие мира, но последнее, по его мнению, недоказуемо.
Считая объективную причинность сомнительной, шотландский философ переключает свое внимание на интроспективное описание психологического способа формирования нашего твердого убеждения в том, что «необходи- мая» связь причины и действия все же существует. И здесь он в первую очередь обращается к понятию веры.
Вера в контексте познания. Хотя Юм немало места уделяет исследованию роли веры в познании, он не дает четкого определения этого понятия. Следует сразу же отметить, что речь в его теоретической философии идет о вере, которая в английском языке обозначается словом «belief» в отличие от собственно религиозной веры — «faith».
Юм подчеркивает, что вера не может считаться разновидностью некоего «интеллектуального действия» ума, она просто сопровождает впечатления чувств, придавая им жи-вость. В этом плане она выступает как яркая идея, ассоциированная с тем или иным впечатлением (см. 1, 152). Однако то, как же именно идея, являющаяся в его познавательной схеме лишь копией, способна оживлять впечатления, он не сумел убедительно разъяснить.
В определенном противоречии с пониманием веры как некоторой идеи Юм заявляет, что вера есть «устойчивое представление какой-нибудь идеи, до известной степени приближающееся к непосредственному впечатлению» (1, 152), что это «особый способ образования идеи» (1, 153). Такая вера возникает непосредственным путем, она есть проявляющееся в нашем поведении чувство убе-дительности, которое отсутствует, скажем, у вымыслов воображения.
Шотландский философ рассматривает веру как важнейший механизм формирования идеи причинности, опирается на свой анализ веры во всех дальнейших рассуждениях. Колеблясь между пониманием веры как некоторой идеи и как особого врожденного чувства, или способа представления идей, он, судя по всему, в большей степени склоняется ко второй точке зрения.
С нехарактерной для него категоричностью Юм также утверждает, что источником веры является привычка. Но это не столь уж много проясняет, ибо сама привычка рассматривается им как один из непознаваемых принципов «человеческой природы». Привычка, согласно Юму, складывается на основе многократного повторения тех или иных впечатлений и действует чисто инстинктивно, придавая устойчивость непостоянному и изменчивому содержа- нию нашего опыта. Она способствует бессознательному усвоению того правила, что «одинаковые объекты, поставленные в одинаковые условия, всегда будут производить одинаковые действия» (1, 161).
Сферу человеческого познания Юм подразделяет на собственно «знание», «доказательства» и «вероятности», которые, однако, в сущности, не слишком различаются, поскольку критерий деления тут чисто психологический. Например, знание определяется как особая уверенность, возникающая в душе в результате сравнения идей. В то же время Юма мало интересует такая фундаментальная характеристика знания, как его истинность. Ведь основу в его феноменалистской теории познания составляют перцеп-ции, которые ничего не отражают или не обозначают помимо самих себя, являясь единственной реальностью.
Причинность, случайность, необходимость. Что же касается вероятности, то она сопровождается чувством неуверенности и может основываться как на причинно-следственных отношениях, так и на случайности (см. 1, 180). Саму случайность Юм не считает чем-то реальным и объек-тивным, а рассматривает лишь как состояние незнания причин: «...то, что профаны называют случайностью, есть не что иное, как тайная и скрытая причина» (1, 185). Тут он, казалось бы, присоединяется к субъективному истолкованию случайности, которого в истории философии придерживались различные философы-детерминисты — от Демокрита до французских просветителей XVIII в. Но это сходство скорее внешнее, ибо самое главное ведь заключается в том, понимается ли причинность как разновидность всеобщей и объективно-необходимой связи вещей или нет. Юм же дает скептический (по существу негатив-ный) ответ на этот принципиальный вопрос.
Итак, за тем, что принято называть случайностью, согласно Юму, всегда скрыта некоторая причина. Но обладают ли сами причины дееспособностью? Этот вопрос спра-ведливо признается шотландским философом одним из наиболее важных. Отвечая на него, он критически оценивает некоторые возможные объяснения дееспособности причин. Прежде всего он решительно отвергает интерпретацию Бога как главной действующей причины, якобы обладающей бесконечной силой и энергией. И делает это на том основании, что идея Бога, как и любая другая идея, извлекается из чувственных впечатлений, которые, по определению, совершенно лишены активности.
Другим возможным объяснением активности причин, как указывает Юм, могла бы служить деятельность челове-ческой воли. Но и это решение вопроса им отбрасывается: «...в воле, рассматриваемой нами здесь в качестве причины, так же мало может быть обнаружена связь с ее действием, как и в любой материальной причине связь с ее собственным действием» (1, 214). Воля пассивна в том смысле, что она сама есть не что иное, как впечатление, и потому не может быть полновластной хозяйкой чувств. Наблюдая самих себя, мы не обнаруживаем особой внутренней силы, обусловливающей действия.
То, что нельзя по одному только внешнему виду объекта предсказывать, какое именно он произведет действие, служит для Юма свидетельством, что объектам как причинам на самом деле не присуща производящая сила, или энергия, иначе имело бы место обратное. Этот юмовский аргумент построен на предположении, будто активность, если таковая была бы свойственна причинам, должна была бы восприниматься чувствами еще до начала действия причины, и лишь в таком случае предсказания оказались бы осуществимыми. Любопытно также отметить, что само сопоставление причинности и предсказуемости стало в XX в. излюбленной темой для философов-аналитиков, пе-ренявших, таким образом, эстафету у шотландского философа XVIII в.
Привычное соединение впечатлений и идей, постоянный и плавный переход одних в другие, сопровождающийся переживанием особого чувства обязательности, и создает, по Юму, идею необходимой связи между причинами и действиями, поэтому «необходимость есть нечто существующее в уме, а не в объектах...» (1, 219). Так как внешние объекты совершенно неактивны, то все сводится к регулярной связи восприятий. И поэтому, утверждает Юм, такие широко используемые в естествознании понятия, как «сила инерции» и «сила тяготения», лишь описывают отдельные наблюдаемые события и их связи, но никак не раскрывают вызвавшие их причины.
Поскольку причины для Юма лишены силы и способности порождения своих следствий, то он подчеркивает в этой связи, что теряет основание аристотелевское различение четырех видов причин, одной из которых как раз и является так называемая действующая причина. Нет нужды и в различении причины и повода, ибо сама причина у него, по существу, мало отличается от повода.
Юм дает два определения причины: 1. «Мы можем определить причину как объект, предшест- вующий другому объекту и смежный ему, причем все объекты, сходные с первым, находятся в одинаковых отношениях предшествования и смежности к тем объектам, которые сходны со вторым».
2. «...Причина есть объект, предшествующий другому объекту, смежный ему и так с ним соединенный, что идея одного из них определяет ум к образованию идеи другого, а впечатление одного — к образованию более живой идеи другого» (1, 222—223). Он считает, что второе, психологизированное определение причины совершенно освобождает ее от свойства «метафизической» (т. е. в данном случае объективной) необходимости, позволяет отождествлять «психическую» и «физическую» необходимость (1, 280).
Приводимые в произведениях Юма примеры свидетельствуют о том, что в вопросе о причинности он придерживался онтологической схемы «событие — событие». Сама по себе эта схема может получить различную, даже прямо противоположную интерпретацию. В одном случае, различая причину и носителя причины, в качестве которого выступает тот или иной материальный объект, мы связываем происходящие события с объективной реальностью. В другом же случае события могут пониматься как определенные, относительно устойчивые комбинации чувственных впечатлений. И именно последняя точка зрения свойственна шотландскому философу.
Уместно отметить, что психологизация каузальности сочетается у Юма с однолинейным, механистическим истолкованием этого отношения. Он исходит из мнения о том, будто одна и та же причина обязательно связана с одним и тем же действием и наоборот. Этот квазидетерминизм не мешает ему, однако, сделать следующее признание, фактически подрывающее саму возможность закономерной взаимосвязи явлений: «Что угодно может произвести что угодно. Творение, уничтожение, движение, разум, желание — все это может произойти как друг от друга, так и от всякого другого доступного воображению объекта» (1, 225).
Кстати, во второй и третьей книгах «Трактата» Юм возвращается к вопросу о соотношении необходимости и случайности (при этом вопрос о случайности перерастает у него в вопрос о свободе). В сфере морали как таковой, указывает он, проявляется подлинная необходимость, причинные связи здесь реальны. Такая необходимость, однако, совместима со свободой поведения («свободой самопроизвольности»), т. е. с морально ответственными действиями, со способностью выбирать определенную линию поведения без принуждения извне.
Фикция независимого объекта. Юм переформулирует традиционный эпистемологический вопрос относительно существования внешних объектов. Он полагает, что нужно прежде всего спрашивать, какие именно психологические механизмы заставляют нас верить в существование таких объектов. Почему материальные тела признаются людьми независимыми от ума и имеющими постоянное и непрерывное бытие даже тогда, когда актуально не воспринимаются? При ответе на этот вопрос достаточно явно проявляется феноменализм Юма. Чувства, говорит он, не могут быть источником указанного убеждения, ибо сами перцепции нельзя отличить от внешних тел ,0. К тому же мы не знаем, что такое личность как носитель этих восприятий. Даже свое собственное тело каждый из нас представляет лишь как совокупность восприятий (см. 1, 242).
Большинство людей, утверждает Юм, и не стремится отличать внешние объекты от восприятий. Они ощущают нечто единое и потому не могут согласиться с тезисом о «двояком существовании». «Ощущения, проникающие через ухо или глаз, и суть, по их мнению, истинные объекты» (1, 252). Только философы искусственно и в противоречии со здравым смыслом простых людей различают объекты и восприятия ума. Но в действительности самое большее, что имеют право сделать философы, так это сфор-мулировать соотносительную с восприятием идею объекта, которую можно будет использовать в зависимости от поставленных нами целей. В характерной для него манере Юм дистанцируется от взглядов «философов», присоединяясь к мнению «простого человека» (the vulgar), не обремененного философской премудростью. Шотландский философ продолжил атаку на материализм, начатую Беркли. Однако в отличие от своего предшественника, разрабатывавшего специальные аргументы для разоблачения понятия материальной субстанции, у Юма имматериалистиче- ская тенденция как таковая уступает первое место критике «философского» представления об объективном и независимом от восприятий существовании отдельных материальных объектов.
Выдвинутое Юмом объяснение психологического механизма образования идеи самотождественного, независимого объекта служит ему для того, чтобы редуцировать эту идею к соответствующим впечатлениям, показать ее полную зависимость от них. Оказывается, что такое качество объекта, как его тождественность с самим собой, есть результат деятельности воображения. «Ход воображения» может быть столь плавным, что перерывы между вос-приятиями не замечаются, и оно смешивает эту последовательность восприятий с «тождественным» объектом. Причем, на взгляд Юма, такое смешение возникает у всех здравомыслящих людей. В случае сходства наших восприятий мы способны воображать некоторое непрерывное бытие, как бы заполняющее промежутки между восприятиями, и тем самым создавать фикцию их полного тождества.
Для Юма это именно фикция, так как восприятия, согласно его учению об опыте, абсолютно дискретны и всегда возможно отделение одних от других. Причинно- следственные отношения, указывает он, не позволяют нам с достоверностью заключать от наличия прерывистых восприятий к существованию непрерывных объектов. Наблюдению доступно лишь различие между восприятиями, но воображение способно как бы нейтрализовать эту идею различия фикцией чего-то постоянного и неизменного, одним словом, идеей самотождественного внешнего объекта.
Сомнения в отношении духовной субстанции. Отвергнув материальную субстанцию и идею независимого существования внешних объектов, Юм обращается к идее духовной субстанции. Он заявляет, что критиковать последнюю идею ему даже легче, чем первую. Дело в том, что совершенно невозможно с помощью самонаблюдения обнаружить особое впечатление духовной субстанции. Отдельные впечатления сами являются «субстанциями» в том смысле, что не нуждаются в поддержке со стороны чего-то вроде локковской субстанции-подпоры. Если бы все же имелось особое впечатление духовной субстанции, то оно должно было бы обладать свойством, обычно приписываемым таковой,— постоянством. Но ни одно впечатление, согласно юмовской познавательной схеме, не бывает постоянным.
Воображение, подчеркивает шотландский философ, способно приписывать духовным явлениям определенное место в пространстве, что, однако, абсурдно. И потому он призывал к «осуждению материалистов», необузданное воображение которых связывает мышление с протяжением, с телесностью. Но в равной степени заблуждаются, на его взгляд, и сторонники единой и неделимой духовной субстанции. «...Истинная метафизика, — пишет Юм,— учит нас, что представление о субстанции полностью смутно и несовершенно и что мы не имеем другой идеи субстанции, кроме идеи агрегата отдельных свойств, присущих неведомому нечто. Поэтому материя и дух в сущности своей равно неизвестны, и мы не можем определить, какие свойства присущи той или другому» (2, 798).
В эссе «О бессмертии души», из которого взята данная цитата, Юм опровергает некоторые известные доказательства бессмертия духовной субстанции. Но это еще не означает, что он одновременно делает решающий шаг в сторону атеизма. Просто его взгляды по тем или иным вопросам религии и теологии отличались (во многих случаях существенно) от тех, что считались ортодоксальными в его время. В частности, идею единой духовной субстанции Юм оценивает как столь же вредную для религии, что и спинозовская «субстанция». Он замечает, что, объясняя все действия в мире проявлением единой духовной субстанции, теологи подают пример атеистам, которые рассматривают людей, животных и растения как проявления единой материальной субстанции.
Мышление для Юма не в большей степени активно, чем материя, ибо ни в том, ни в другой нельзя обнаружить какую-либо деятельную силу. Предполагаемая активность мышления не может обосновываться и вмешательством Бога, ибо «у нас нет идеи существа, обладающего какой бы то ни было мощью, а еще менее такого, которое обладало бы бесконечной мощью» (1, 294). Разумеется, речь идет об идее, основанной на том или ином впечатлении.
Отвергнув обе главные субстанции, Юм освобождает себя от необходимости объяснения возможного способа их взаимодействия, элиминирует саму психофизическую проблему (и ее психофизиологический вариант), так волновавшую многих его современников.
Феноменализм и проблема тождества личности. Анализ идеи духовной субстанции предваряет в «Трактате» рассмотрение вопроса о личном тождестве, который, по признанию Юма, особенно занимал британских философов. И в самом деле, некоторыми из них еще до Юма были высказаны принципиальные суждения по этому сложному вопросу. Так, можно, в частности, отметить, что Локк разделил рассмотрение вопроса о тождестве личности как морально ответственного существа и вопроса о тождестве мыслящей субстанции. Он также отличал понятие «личность» (как разумного и вменяемого субъекта) от понятия «человек» (как психофизического субъекта). Реальное тождество личности, по Локку, создается сознанием и памятью. Кроме того, приведя необычные примеры, связанные с нарушением телесного единства, ослаблением памя-ти,.состояниями сна и бодрствования, он стал автором так называемого метода парадоксальных случаев, который в дальнейшем получил широкое применение в философии и психологии. Позиция английского материалиста явилась отправной точкой в дискуссиях по проблеме личного тождества.
В отношении локковского подхода к данной проблеме Юм высказывался критически. Он считал, что личное тож-дество не может создаваться сознанием, ибо последнее само есть, в сущности, лишь восприятие. Находя некоторые восприятия связанными в воображении с помощью ассоциативных отношений, мы приписываем им тождественность. В процессе самонаблюдения невозможно уловить особое «я» как нечто, существующее помимо отдельных восприятий.
Свою радикальную позицию по проблеме личного тождества Юм формулирует в словах: «...я решаюсь утверждать относительно остальных людей, что они суть не что иное, как связка или пучок... различных восприятий, следующих друг за другом с непостижимой быстротой и находящихся в постоянном течении...» (1, 298).
Если личность — это только «пучок восприятий», а не субстанциальное единство, то к ней одинаково допустимо как присоединять те или иные группы восприятий (подчас, когда это удобно, называемых «объектами»), так и отделять. Личное тождество для шотландского философа — такая же фикция, как тождество самих внешних объектов, поскольку оно создается воображением с целью придать непрерывный характер потоку определенных восприятий. Подобное решение вопроса использовалось Юмом и в полемике с рационалистической этикой, предполагающей понятие души как абсолютного и идеального единства.
Разумность скептицизма. Теоретико-познавательная установка Юма требует обязательного сведения значения философских понятий к непосредственно воспринимаемым «атомам» чувственного опыта — впечатлениям. Правда, при проведении линии радикального феноменализма шот- ландского философа беспокоит то обстоятельство, что, следуя намеченным им путем, можно прийти к опасному на практике солипсизму. Кроме того, он знал о солипсистской тенденции в философии Беркли, с которым имел много общего- Юм даже признает, что его психологизированное исследование в некотором роде подрывает само себя, однако находит успокоение в том очевидном для здравого смысла факте, что люди не могут постоянно предаваться подобного рода деятельности: «...сама природа... исцеляет... от философской меланхолии» (1, 313), от крайнего и потому нежелательного скептицизма — пирронизма. Если философский скептицизм заходит слишком далеко, то философу не мешает переключиться на повседневные дела. В личном поведении Юм никогда не демонстрировал «одержимость» философией, в кругу друзей он считался истинным джентльменом, прекрасным собеседником и был человеком, не избегающим развлечений.
Все же и в жизни следует сохранять определенную дозу разумного скептицизма, противостоящего суевериям. Настоящий скептик будет относиться с недоверием как к своим собственным убеждениям, так и к сомнениям. Срав-нивая виды заблуждений, Юм замечает: «Вообще же говоря, религиозные заблуждения опасны, а философские только смешны» (1, 316).
Вместе с тем Юм заявляет, что его философия нейтральна по отношению к религии. Любопытно, что в 1745 г., бу-дучи кандидатом на занятие профессорской должности, он даже пишет анонимный памфлет «Письмо джентльмена своему другу в Эдинбурге», в котором оправдывается, будто никогда не шел вразрез с христианской религией и, что примечательно, не отрицал существование личностей. А в «Исследовании о человеческом разумении» он уже и не упоминает о своей ранней критике идеи личного тождества. Подобным тактическим маневром шотландский философ также косвенно надеялся защитить от нападок критиков свое понимание причинности. В целом компромиссный характер философского мировоззрения Юма нередко приводил его к необходимости ослабления исходных принципов собственного скептического учения, к отказу от высказанной в категорической форме точки зрения по тем или иным вопросам.
Аффективная сторона человеческой природы. Представив человека как чувственное, наделенное инстинктивными верованиями и аффективное существо, Юм затем осуществляет подробнейшее исследование природы самих аффектов.
Вторая книга «Трактата», специально посвященная этому вопросу, содержит то, что в современных терминах можно было бы обозначить как описательную ассоцианистскую психологию эмоций. Здесь Юм на конкретных примерах реализует принципы своего теоретико-познавательного подхода, разработанные им в первой книге.
Шотландский философ убежден, что волей человека руководят именно аффекты, а не пассивный в принципе разум. Разум сам по себе не способен нейтрализовать нега-тивное действие какого-либо аффекта. Это может сделать только другой аффект . Бессмысленно поэтому говорить о какой-то борьбе между разумом и аффектами, что делают многие философы. В действительности разум является «рабом аффектов». И противоречие между аффектами и разумом возникает, только если тут вмешивается суждение: «...неразумным бывает не аффект, а суждение» (1, 459). Все же это неподлинное противоречие, поскольку разум, в сущности, сам не отличается от аффектов (однажды Юм даже определил разум как «спокойный аффект»). Умеренный характер отдельных аффектов заставляет нас ошибочно считать их особыми интеллектуальными способностями человека.
Как и в случае с некоторыми другими центральными понятиями философии Юма, его определение аффекта не-достаточно строго. «Под аффектомпишет он,— мы обычно понимаем сильную и ощутимую эмоцию нашего духа, возникающую, когда перед нами предстает некоторое благо, или зло, или какой-нибудь объект, который в силу изначального строения наших способностей в состоянии вызвать в нас стремление к себе» (1, 478). Таким образом, получается, что аффекты — это эмоции, возникающие под влиянием объектов. Но поскольку сами объекты суть не что иное, как комбинации впечатлений, то и аффекты рас-сматриваются шотландским философом как вторичные, или рефлективные, впечатления.
В текстах Юма можно даже встретить утверждения о том, что появление тех или иных аффектов обусловлено определенным устройством наших органов чувств, а также что аффекты в большей степени возбуждаются вероятными событиями, нежели теми, которые нам хорошо известны и представляются неизбежными. Только появившись, аффект пробуждает соответствующую ему идею. На первый взгляд представляется, будто аффекты, по Юму, возникают в результате внешнего воздействия на чувства и затем сами становятся источником для идей. Однако в противоречии с такого рода заключением Юм пишет: «...аффект имеет место между двух идей, одна из которых его производит, а другая им производится. Таким образом, первая является причиной, вторая — объектом аффекта» (1, 331). Далее он еще более усложняет дело, допуская, что аффекты возникают из двойного отношения идей, с одной стороны, и впе-чатлений — с другой.
Все аффекты Юм подразделяет на спокойные (например, чувство прекрасного или безобразного) и бурные (например, любовь или ненависть, печаль или радость). Он досконально описывает, как разные виды аффектов могут влиять друг на друга, как один и тот же объект способен возбудить несколько аффектов. Юм — тонкий и внимательный наблюдатель нашей эмоциональной жизни, равного которому трудно найти в философской и психологической литературе вплоть до У. Джеймса.
Юм формулирует принцип, согласно которому противоположные впечатления связаны с противоположными аффектами. Так, например, красота выступает как объект аффекта гордости, а безобразие — аффекта униженности. Однако речь идет не об объективных качествах предметов, которые считаются красивыми или безобразными. Связывая эти качества с аффектами, он фактически отождествляет те и другие: «...удовольствие и неудовольствие не только являются необходимыми спутниками прекрасного... и безобразного, но и составляют саму их сущность» (1, 350). Красивое и прекрасное суть относительные и субъективные качества, которые, по Юму, нравятся потому, что способны производить приятные аффекты, «изысканное наслаждение».
Правда, у шотландского философа встречаются и такие формулировки, в соответствии с которыми прекрасное и безобразное описываются как некоторые пространственные формы или как сочетания частей объектов. Но в целом у него преобладает феноменалистическое истолкование, придающее его эстетическим воззрениям специфический характер. Эстетика («критицизм») для Юма является разно-видностью описательной психологии эмоций. Именно такое описание продемонстрировало ему огромное разнообразие типов эмоционального переживания произведений искус- ства. Это заставило его в ряде случаев принять крайний тезис «о вкусах не спорят». Все же в конкретном анализе различных явлений искусства, имеющем место в его же эссе, Юм зачастую демонстрирует большую проницательность и, по существу, стремится выявить общезначимые характеристики и закономерности (особенно ярко это проявилось при анализе им феномена трагедии), смягчая свой скептицизм.
Действие аффекта симпатии. Особое место среди исследуемых Юмом аффектов занимает аффект симпатии, о котором философ, в частности, пишет: «Самое замечательное из всех качеств человеческой природы как само по себе, так и по своим следствиям — это присущая нам склонность симпатизировать другим людям и воспринимать посредством сообщения их наклонности и чувства, как бы они ни отличались от наших, хотя бы они были даже противоположны последним» (1, 367). В основе симпатии лежит бесспорный, но в то же время не объяснимый рациональными средствами факт, что природа наделила большим сходством все человеческие существа. Правда, это чувство не столь уж альтруистично, ибо, как тонко подмечает Юм, хотя чужие страдания и вызывают у нас сострадание, но одновременно они усиливают идею нашего счастья и благополучия, что доставляет нам удовольствие. Обычно аффекты отражаются в душах людей, словно в зеркалах, до тех пор, пока не погаснут. Симпатия же как бы оживляет все другие аффекты.
Каков психологический механизм возникновения симпатии к другим людям? Юм полагает, что здесь происходит превращение идей во впечатления, и это его объяснение в определенном смысле напоминает объяснение им в первой книге «Трактата» действия веры. Поскольку чужие аффекты недоступны нашему непосредственному наблюдению, то, рассуждает он, только по их причинам и следствиям мы заключаем о характере самих аффектов, что и дает начало симпатии. Но в таком случае получается результат, который Юм вряд ли предвидел: симпатия оказывается в некотором роде выводом, знанием о других людях, способным оказывать воздействие на нашу чувственность. А это уже, очевидно, будет означать выход за пределы принятой им феноменалистической установки, признание роли рациональных сторон «человеческой природы».
При описании действия аффекта симпатии Юм делает любопытное заявление: «Мы не можем испытать ни одного желания, не имеющего отношения к обществу; полное оди- ночество, быть может, величайшее наказание, которое может нас постигнуть. Всякое удовольствие ослабевает, если наслаждаться им в одиночестве, а всякое страдание становится более жестоким и невыносимым» (1, 409). И именно чувство симпатии представляется ему тем, что способно консолидировать общество, объединять людей.
Под влиянием Юма А. Смит в своем замечательном трактате «Теория нравственных чувств» (1759) дал подробное рассмотрение чувства симпатии, которое положил в основу ввоей этической теории. В то же время утилитаристские мотивы в этике Смита значительно менее заметны, чем у Юма. Симпатия умеряет и уравновешивает эгоистические устремления, роль которых Смит, однако, не отрицал и даже представил в своеобразной форме в «Богатстве народов» (1776). Симпатия возникает в результате во-ображаемого перенесения себя на место другого человека, испытывающего определенные душевные переживания, страдающего, причем последний сам начинает испытывать симпатию к своему «непредвзятому наблюдателю». Так завязывается сложное отношение двух взаимно симпатизирующих друг другу субъектов.
Основные черты симпатии таковы, что она, по мнению Юма, может быть присуща не только людям, живущим в обществе, но и животным. Следует в связи с этим заметить, что классический эмпиризм XVII—XVIII вв. в отличие от классического рационализма (в особенности картезианского его варианта), как правило, не устанавливал непреодо-лимую границу между психическими и другими способностями человека и животных. В эмпиризме Юма эта натуралистическая тенденция получает, пожалуй, свое крайнее воплощение: «...заключения из опыта, общие нам с животными и руководящие всем нашим поведением в жизни,— это не что иное, как род инстинкта, или механической силы, которая действует в нас неведомо для нас самих...» (2, 108). Он убежден, что животные обладают психикой и в их поведении большую роль играют аффекты. У животных также действуют все три вида ассоциативных отношений. В поведении наиболее развитых животных наблюдаются признаки гордости или униженности. «...В психике животных,— поясняет Юм,— очевидно, имеется то же отношение между идеями, что и в духе людей, и происходит оно от тех же причин» (1, 376). Он настолько увлечен аналогией между человеческим и животным (которая дает ему козырь в полемике с рационалистическим истолкованием человека как «вещи мыслящей»), что забывает ска- зать о принципиальных различиях. Кроме того, сходство телесной и психической организации людей й животных является для Юма убедительным аргументом в пользу тезиса о смертности человеческой души.
Этический дескриптивизм и антиинтеллектуализм. Рассмотрение Юмом проблем этики является непосредственным продолжением его эмпиристского подхода в теории познания и учения об аффективной природе человека, и оно также в целом осуществляется на феноменалистической основе: «Одобрение одного характера и порицание другого суть лишь различные перцепции» (1, 498). Его этическая теория имеет дескриптивный, а не прескриптивный характер: в ней не ставится задача предписания правильного морального поведения — вместо этого подробно фиксируются сами проявления морали. Сказанное, однако, не означает, что шотландский философ проводит сугубо нейтральную линию. Этика Юма есть выражение позиции этического антиинтеллектуализма. Кроме того, для него ха-рактерно неприятие религиозного обоснования нравственности.
Юм считал, что уже сама очевидная способность нравственности влиять на наши действия и аффекты окончательно доказывает ее неинтеллектуальное происхождение. Пассивный разум не может быть источником нравственного чувства, совести человека. Он выполняет чисто познавательную функцию и имеет дело лишь с согласием или несогласием идей. Поскольку же аффекты, лежащие в основании нравственного поведения, не могут быть ни истинными, ни ложными, то разум не имеет к ним прямого отношения. «Я,— игриво заявляет Юм,— ни в коей мере не вступлю в противоречие с разумом, если предпочту, чтобы весь мир был разрушен, тому, чтобы я поцарапал палец» (1, 458).
Он с настойчивостью критикует позицию этического интеллектуализма своих соотечественников С. Кларка и У. Уолластона, которые утверждали, что все в мире (в том числе и мораль) подчиняется строгим отношениям и закономерностям. Эти отношения напоминают математические отношения и познаются только разумом. Основание и дей-ственность моральных норм интеллектуалисты видели в их рациональности. И Юм в противовес этому взгляду довольно убедительно показывает несостоятельность трактовки человека как существа, все поведение которого в конечном итоге определяется одним лишь интеллектом. Он справедливо подчеркивает роль чувственности в морали. Недо- статком же его позиции является абсолютизация этой роли, приведшая к недооценке рациональных мотивов нравственного поведения, а также неспособность как-либо объяснить факт социализации человеческих чувств по сравнению с чувствами животных. Сенсуалистическая этика Юма проходит мимо объяснения многих важных особенностей моральных норм, и прежде всего их императивного характера. Данная концепция также явно недооценивает фундаментальную этическую проблему долга.
Вслед за Юмом и другими моралистами, стоявшими на позиции сенсуализма, в британской художественной литературе постепенно начинают появляться созвучные их концепциям произведения в стиле психологического сентиментализма, который в 60-е годы XVIII в. оформляется в целое литературное направление, представленное замечательными романами О. Голдсмита, JI. Стерна и других писателей.
Отделяя разум от нравственности, Юм использует ряд оригинальных аргументов и примеров. Так, он, в частности, указывает, что наша предрасположенность делать ошибочные суждения в отношении тех или иных моральных качеств еще не говорит о дефектах самой нравственности. Безнравственность и способность ошибаться никак не связаны друг с другом, иначе возникали бы совершенно парадоксальные ситуации, когда бы получалось, например, следующее: «...вор, влезающий в окно при помощи лестницы, но изо всех сил старающийся не производить шума, вовсе не совершает преступления, ибо он или не будет замечен, или, если его накроют, никоим образом не сможет ввести кого-либо в заблуждение и никто не примет его в данных условиях за кого-либо другого, а не за того, кто он в действительности» (1, 503).
Негативно относился Юм к использованию количественного (или «геометрического») метода сопоставления этических качеств (в стиле шотландского моралиста Ф. Хатчесона), который, по его мнению, слишком рациона-листичен и ничего не дает для уяснения реального функционирования морали. «Одно дело иметь понятие о добродетели,— пишет он,— другое — подчинять ей свою волю» (1, 507). Одобрение или порицание этических качеств происходит не в результате рационального рассуждения и осмысления; в основе всего лежит «моральный вкус» — изначальное и интуитивное, а не производное и дискурсивное чувство удовольствия или отвращения. При характеристике самих этических качеств шотланд-
ский философ применяет знакомую нам по его теоретической философии концепцию субъективности чувственных качеств: «...когда вы признаете какой-нибудь поступок или характер порочным, вы подразумеваете под этим лишь то, что в силу особой организации вашей природы вы испыты-ваете при виде его переживание или чувство порицания. Таким образом, порок и добродетель могут быть срав-ниваемы со звуками, цветами, теплом и холодом, кото-рые, по мнению современных философов, являются не качествами объектов, но перцепциями нашего духа» (1, 510).
Проблематичность перехода от сущего к должному. Одно место в тексте третьей книги «Трактата» впоследствии — в начале XX в.— оказалось в центре внимания англо-американских этиков. Приведем полностью это знаменитое рассуждение Юма. «Я заметил,— пишет он, — что в каждой этической теории, с которой мне до сих пор приходилось встречаться, автор в течение некоторого времени рассуждает обычным способом, устанавливает существование Бога или излагает свои наблюдения относительно дел Человеческих; и вдруг я, к своему удивлению, нахожу, что вместо обычной связки, употребляемой в предложениях, а именно есть или не есть, не встречаю ни одного предложения, в котором не было бы в качестве связки должно или не должно. Подмена эта происходит незаметно, но тем не менее она в высшей степени важна. Раз это должно или не должно выражает некоторое новое отношение или ут-верждение, последнее необходимо следует принять во внимание и объяснить, и в то же время должно быть указано основание того, что кажется совсем непонятным, а именно того, каким образом это новое отношение может быть дедукцией из других, совершенно отличных от него» (1, 510—511).
33
2 Давид Юм, т. 1
В частности, английский философ Д. Э. Мур в своих «Принципах этики» (1903), отталкиваясь от этого фраг мента Юма, одним из первых поставил себе задачу пока зать, что совершенно невозможно теоретически обосновать переход от фактических суждений к оценочным (норма тивным) и в целом переход от сущего к должному. «Очевидно,— подчеркивал он,— что утверждение о существовании какого-то предмета не является утверждением о его ценности» . Позднее — в 30-е и 40-е годы — логические позитивисты (А. Айер и др.), опять же ссылаясь на этику
Юма, стремились доказать, будто этические суждения имеют исключительно эмоциональное содержание и потому вообще не подлежат рациональной оценке (концепция «эмо- тивизма»). Они абсолютизировали вышеприведенную мысль Юма, высказанную в «Трактате», кстати, только в одном-единственном месте. На деле же различение шотландским философом фактического и должного получает адекватное конкретно-историческое объяснение в свете его полемики с интеллектуалистской этикой. Это было столкновение учения, построенного на сенсуалистической основе, и учения, разработанного на основе принципов философского рационализма и в некоторых случаях тесно связанного с теологией, если брать этику того же ньютонианца Кларка. Хотя, конечно, нельзя отрицать, что фрагмент Юма стимулировал широкое и плодотворное исследование логических особенностей моральных высказываний в аналитической метаэтике XX в. (Р. Хеар и др.).
Этика, по мнению Юма, должна интересоваться моти-вами поступков, которые в конечном итоге обусловливаются психологическими характеристиками людей. Мотивы выступают реальными и необходимыми причинами наших поступков, что делает свободу воли («свободу безразличия») маловероятной. Однако поиск и описание мотивов добродетельных и злых поступков затрудняются тем, что к ним присоединяется наше признание их таковыми. Фиксируя эту особенность, Юм, по существу, констатирует невозможность обнаружения «чистых» мотивов, совершенно свободных от их осознания или оценки. И это симптоматично, поскольку свидетельствует о сложностях сугубо сенсуалистической интерпретации этического.
«Большинство людей,— указывает Юм,— охотно соглашается с тем, что полезные качества духа добродетельны именно в силу своей полезности. Такой взгляд на дело столь естествен и так часто встречается, что лишь немногие задумываются над тем, признавать ли его. Но если допустить его, необходимо следует признать и силу симпатии» (1, 653). Утилитаризм своеобразно сочетается в учении шотландского философа с альтруизмом. В межчеловеческих отношениях, согласно Юму, альтруизм в основном перевешивает эгоизм. Но как же устанавливаются правила справедливого по отношению к другим людям поведения? Отвечая на этот вопрос, шотландский философ рассматривает «чувство справедливости», начало которому, по его мнению, дают впечатления, возникающие в результате соглашений между людьми. При этом «мне выгод- но предоставлять другому человеку владение его собственностью при условии, что он будет действовать так же по отношению ко мне» (1, 530). В своем описании конкретного функционирования морали в обществе Юму в ряде случаев удается выйти за пределы концепции «морального чувства», господствовавшей в британской этике первой половины XVIII в., начиная с произведений Э. Шефтсбери. Заметна также близость его позиции концепциям разумного эгоизма французских просветителей.
Элементы социальной и политической философии. Анализ Юмом понятия собственности связывает его этическую теорию с социальной. Но последняя разработана им в значительно меньшей степени, чем первая. Влияние его социальной философии на последующее развитие философской и социологической мысли не было прямым, а осуществлялось в основном через исторические произведения и некоторые эссе.
С одной стороны, Юм определяет собственность как благо, владение которым закрепляется «законами справедливости», имеющими искусственное происхождение. С другой стороны, он в присущем ему стиле психологизирует собственность: «...собственность состоит в некотором внутреннем отношении, т. е. в некотором влиянии, оказываемом внешними отношениями предмета на наш дух и поступки» (1, 566—567). Эта двойственность обнаруживается и в его эссе на экономические темы.
Государственное устройство, способствующее сохранению собственности, пишет шотландский философ, приумножает «силы, умения и безопасность» людей. В то же время само общественное состояние, по его мнению, существовало задолго до образования того или иного государства в результате объединения многих семей. Теоретики «естественного состояния», считает Юм, на самом деле создали фикцию, которая бесполезна для объяснения генезиса общества. Объединению людей в общество способствует изна-чально присущее им чувство симпатии и ощущение полезности совместной жизни, а отнюдь не божественная санкция или «первоначальный договор», понимаемый как реальное одноразовое действие, зафиксированное в особых документах. В отличие от многих европейских просветителей Юм был противником идеи общественного договора во всех возможных его вариантах и не видел ее прогрессивного значения в конкретной исторической ситуации. Он при этом явно упрощал данную идею, ведущие сторонники которой отнюдь не придерживались буквального толкова- ния общественного договора как конкретного политического события.
Значительную роль в процессе образования государств Юм отводит факту прямой узурпации власти и завоеваниям. Военная мощь и насилие, а отнюдь не добровольное объединение народа формируют многие государства. Вначале люди просто подчиняются насилию со стороны новой власти, но затем постепенно свыкаются с ней. И любое го-сударство возможно лишь в том случае, если его граждане повинуются существующей власти, ставшей для них привычной. Это также служит еще одним подтверждением решающего значения привычек в человеческой жизни.
Для складывания того или иного государства первостепенное значение имеют не конфликты внутри конкретного общества, а внешние конфликты с другими обществами. В таком случае, указывает Юм, государство может возникнуть насильственным путем и при наличии небольшого количества материальных благ в обществе. В своей концепции он, как видно, отделяет экономический фактор от политического.
Юм признает, что одного только уважения частной собственности недостаточно в качестве главного мотива поведения граждан. Подобным мотивом должен стать какой- либо сильный аффект. В основе поведения и исполнения взаимных обещаний людей всегда лежит конкретный ин-тересу к которому лишь впоследствии присоединяется чувство моральности содеянного. Шотландский философ пишет, что «обязательность обещаний не что иное, как человеческое изобретение, имеющее своей целью удобство общества...» (1, 563—564).
Народ, согласно Юму, в принципе имеет право перестать повиноваться, если власть окажется совершенно не-выносимой. Все же при обычном стечении обстоятельств такое неповиновение пагубно, оно порождает опасную анархию, что Юм и старался иллюстрировать конкретными примерами в «Истории Англии». Он был обеспокоен возможной нестабильностью своего государства и потому с недоверием относился к заявлениям политиков о пользе нововведений и радикальных преобразований общества. Время и привычки в конце концов примиряют людей со всякой властью, которую они начинают считать разумной и справедливой. «Право на власть,— отмечает Юм,— есть не что иное, как постоянное обладание властью, гарантируемое общественными законами и интересами человечества...» (1, 595).
Философия религии: исторический и психологический аспекты. В «Трактате» Юм выступает с осуждением пагуб^ ного для жизни фанатизма и ханжества. Истоки этого явления он ищет в особенностях человеческой психики. Различные религиозные обряды, свойственные католицизму, служат возбуждению аффективной природы человека, ловко воздействуют на его воображение. Религиозная нетерпимость, по Юму, ответственна за многие кровавые исторические события.
В «Естественной истории религии» также показывается укорененность религиозных представлений в особенностях «природы человека». Юма интересует, как возникли современные ему религии, построенные на идее единобожия. Он отталкивается от конкретных историко-культурных фактов и обоснованно показывает, что первоначальной формой проявления религиозности для древних народов мог быть только политеизм. Прежде чем сформировать у себя представление о едином совершенном существе, «невежественная масса» уже должна была обладать предварительным представлением о неких «внешних силах». «Теизм» (т. е. монотеизм), особенно построенный на рациональных рассуждениях, не был ранней религией человечества, заключает шотландский философ.
Он указывает на то обстоятельство, что заботы о житейских делах, надежды и страхи, а отнюдь не простое и незаинтересованное созерцание природы послужили главным источником религиозных представлений. Неведомым причинам люди стали приписывать антропоморфные черты — внешний облик, мышление и аффекты. Страх за будущее заставляет их прибегать ко всевозможным средствам для умиротворения тех таинственных сил, которые стоят за грозными явлениями природы и неподвластными событиями жизни.
Положительно относится Юм к известной гипотезе о том, что прототипом богов древних религий были реальные люди, которыми за их особые достоинства восхищался народ. Своими взглядами на происхождение политеистических религий Юм повлиял на концепцию французского ученого ILL де Бросса, изложенную в его широко известной книге «О культе богов-фетишей» (1760). Выдвижение на первый план вопроса о психологических корнях религии делает Юма предшественником учения о религии JI. Фей-ербаха. Юм подробно сопоставляет различные стороны политеизма и теизма. Хотя святые современных религий, каза- лось бы, и соответствуют героям древних религий, однако «не уничтожение чудовищ, свержение тиранов и защита родины, а бичевание и пост, трусость и смирение, полное подчинение и рабское послушание — вот что стало теперь средством достижения божеских почестей среди людей» (2,411), подчеркивает он. Усердное выполнение современным человеком религиозных обрядов еще не свидетельствует о высокой нравственности, поскольку, пишет Юм, было подмечено, что самые неблаговидные поступки часто способствовали усилению религиозного рвения.
В знаменитой главе «О чудесах», включенной в «Исследование о человеческом разумении», он доказывает, что описания всевозможных чудес, содержащиеся в различных религиях, противоречат свидетельствам чувств и здравому смыслу. Человеческие слабости — склонность ко всему необычному и способность лгать — подлинные источники тех загадочных событий, о которых вдохновенно сообщают древние авторы и священные книги. Чудеса среди всех событий обладают наименьшей степенью вероятности, «никакое свидетельство недостаточно для установления чуда, кроме такого, ложность которого была бы большим чудом, пежели тот факт, который оно старается установить» (2, 116). Непростая аргументация Юма (проследить логическую структуру которой представляется читателю) была призвана показать не невозможность чудес как таковых, а невозможность разумной веры в чудеса, представляющие собой нарушения законов природы, имеющих достаточное индуктивное обоснование в опыте.
Весьма сложен вопрос об определении позитивной концепции Юма в отношении религии. В его «Диалогах о естественной религии» умело сталкиваются различные позиции участников: «...ты противопоставлял точный, философский склад ума Клеанта беспечному скептицизму Филона, а затем сравнивал склад ума того и другого с твердой, непреклонной ортодоксальностью Демея» (2, 449). Причем автор задает загадку комментаторам относительно отождествления его собственной позиции с позицией одного из названных участников диалогов. Несмотря на то что сам Юм в переписке однажды сравнил себя с деистом Клеантом, а также на заявление рассказчика Памфила в конце диалогов («...я не могу не признать, что принципы Филона более вероятны, чем принципы Демея, но принципы Клеанта еще ближе подходят к истине» (2, 564)), авторская позиция объективно все же ближе к точке зрения скептика Филона. В подтверждение этого можно сослаться на совпадение их философских взглядов в следующем. Филон, например, считает разум разновидностью чувственности; для него все идеи скопированы с «реальных объектов» как групп впечатлений; он противник понимания случайности как чего-то объективного, а также отвергает веру в чудеса.
Тактика Филона в «Диалогах» сводится к тому, что он вначале вместе с Демеем опровергает то, что бытие Бога можно доказать опытным путем, но затем он уже в противовес Демею показывает невозможность априорного доказательства бытия Бога, ибо всегда можно без противоречия мыслить его несуществование. Поэтому в «Диалогах» Филон сначала выступает как бы союзником текста Демея, но затем тот осознает, что Филон более опасен для ортодоксальной религиозной доктрины, чем деист Клеант. Допустимо, по-видимому, считать, что авторская позиция в данном произведении последовательно развивается, включает в себя те или иные аспекты разных точек зрения, что и воплощено в своеобразном поведении Филона.
Юмовский Филон стремится показать, что религиозное усердие на самом деле связано с обманом и ложью. В добром и спокойном состоянии духа человек мало интересуется религией. Быть философом-скептиком, подчеркивает этот персонаж, и есть наилучший путь для того, чтобы стать высокоморальным человеком.
Теологи и религиозно настроенные философы его эпохи видели в Юме опасного вольнодумца и антиклерикала, подрывающего религию. Кстати, его независимое личное поведение тоже давало некоторые основания для такой оценки. Несмотря на несогласие во многих вопросах с британскими деистами, его собственная позиция была близка деизму, правда, скептицизм не позволял ему сформулировать твердую и определенную точку зрения. Но не вызы-вает сомнения неприятие Юмом понятия Бога как личности, обязательного для христианской ортодоксии. Наличие божества («религиозная гипотеза»), сущность которого непознаваема, для него в известной мере подтверждается обнаруживаемой в мире целесообразностью: «Намерение, цель, план очевидны во всем, и, как только наше понимание расширится до рассмотрения первоначального происхождения этой видимой системы мира, мы вынуждены будем принять с самым глубоким убеждением идею о некоторой разумной причине или о разумном творце. ...Даже противоречия в природе, обнаруживаясь всюду, становятся доказательствами некоторого связного плана и свидетельствуют о едином намерении, о единой, хотя и необъяснимой и непостижимой, цели» (2,440). Свою позицию Юм, как и деисты, называл «естественной религией», в основе которой лежит допущение непознаваемой высшей причины. В этом можно видеть практическую реализацию разработанного в теоретической философии понятия причинности. Подобный подход позволил ему остановиться па позиции абстрактной религиозной веры в мудрого устроителя мира,
противостоящей обскурантизму и фанатизму.
* * *
Юм не стремился к созданию всеохватывающей и все- объясняющей философской системы. Его задача состояла в другом: максимально последовательно и непредвзято проследить развитие исходных принципов сенсуализма. И хотя Юм прежде всего эпистемолог и психолог, сенсуа-листическая основа его взглядов проявляется и в этике, и в социальной философии, и в философии религии, что придает его позиции концептуальную целостность.
Ценность подхода шотландского философа, представившего сенсуализм, так сказать, на пределе его возможностей, бесспорна. Несмотря на то что многое сказанное им не выдержало проверки временем, а феноменализм к концу XX в. окончательно покинул философскую сцену, нельзя считать его опыт чисто негативным. Юмом были затронуты принципиально важные проблемы теории познания и теории нравственности, обойти которые не может ни один современный теоретик. Разные послеюмовские поколения философов явно или неявно занимали определенную позицию в отношении тех решений, которые были им предложены, а также демонстрировали зависимость от разработанного им концептуального аппарата. В XX в. ближе всего традиции Юма оказалось аналитическое движение (которое нельзя в духе нашей историографии прежних лет отождествлять с позитивизмом). Трудно переоценить эвристическое значение взглядов Юма даже для тех философов, точки зрения которых существенно отличались от юмовской |3. Что же касается традиции британской и позднее американской философии, то здесь влияние Юма оче-
13 Так, например, создатель фепоменологии Э. Гуссерль отмечал, что именно представление Юма о прерывистом и изменчивом характере объектов нашего опыта стимулировало его на выявление тех структур сознания, которые придают опыту и познанию постоянство и смысловое единство. видно, что, в частности, подтверждают и некоторые примеры, приводимые в настоящей статье. Разработанная в первой половине XVIII в. концепция Юма сегодня ни в коей мере не выглядит архаичной. Его философский язык понятен и почти не требует перевода на язык современной философской терминологии. Скептицизм шотландского мыслителя — опасный противник любой формы философского догматизма.
Наконец, произведения Юма — это образец замечатель-ной философской прозы, знакомство с которой доставляет читателю немало удовольствия и эстетического наслаж-дения.
А. Ф. Грязное
Еще по теме Опыт и его структура.:
- 2. Логическая структура оценки доказательств
- Опыт и его структура.
- Содержание и структура психологии большой социальной группы
- ГРУППОВЫЕ ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКИЕ ОПЫТЫ В КОНЦЕНТРАЦИОННОМ ЛАГЕРЕ68
- ГРУППОВЫЕ ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКИЕ ОПЫТЫ В КОНЦЕНТРАЦИОННОМ ЛАГЕРЕ68
- Глава IОПЫТ ПЕРЕЖИВАНИЙ В КОНЦЕНТРАЦИОННОМ ЛАГЕРЕ
- 1.3. Структура личности
- СЕНСОРНЫЙ ОПЫТ
- § 2. Структура социально-педагогической культуры и характеристика ее основных компонентов
- Общая характеристика периода старения и старости. Границы и стадии возраста. Биологические аспекты геронтогенеза. Психологическое переживание старения и старости. Изменения в функционировании психических функций. Изменение структуры социальной активности в старости. Проблема одиночества. Эмоциональная сфера в старости. Особенности личности пожилого (старого) человека. Личностные новообразования в старости. Изменения в структуре мотивации. Изменения временной перспективы.
- Глава 10СТРУКТУРА ЧЕРТ: ТЕОРИИ ИМЕТОДОЛОГИЯ
- Глава 2. Психология в структуре современных наук
- Глава Седьмая ПРЕНАТАЛЬНЫЙ 1ОПЫТ И РОДЫ
- ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ АСИММЕТРИЯ МОЗГА И ХИМЕРЫ СОЗНАНИЯ (попытка нейросемиотического анализа)