ПРИЗНАКИ ПЕРЕМЕНЫ ЗАПАДНОГО ЧЕЛОВЕКА

Вот уже несколько десятилетий Европа переживает внутри себя глубокие душевные и духовные перемены. Прежде всего - крупнейшие события войны 1914 года, в которых открыто обнаружился кризис и даже несостоя­тельность прометеевской культуры, не могли не потрясти западного человека до самых его основ.

Самым значительным признаком перемены является изменившееся отношение человека к религии. Времена

религиозного равнодушия приближаются к концу. Такое впечатление создается из наблюдения за книжной про­дукцией, за содержанием докладов, за борьбой в прессе вокруг мировоззренческих проблем, за художественным

творчеством и иными явлениями духовной жизни.

Заметно растущее влияние религии особенно среди

образованных людей - даже во Франции, стране скепсиса и Просвещения. Католический институт в Париже - час­тный университет с несколькими тысячами слушателей -успешно справляется с примирением знания и веры; а из

рядов писателей и поэтов к католическому христианству примыкают новые, воодушевленные адепты.

Возрождение религии предполагает всеобъемлющую перемену настроений западного человека. Прелюдией к

этому служит пессимистическая критика современной

цивилизации, которая, начиная с идеала бегства от куль­туры Руссо и кончая теорией распада Клагеса, уже не покидает европейские умы. Эта философия гибели есть скрытая форма раскаяния. Это - современная проповедь покаяния. Соответственно стилю времени она прибегает к терминологии философского критицизма вместо той теологически-морализирующей формы, которую мы знаем из Библии.

волнующего течения в протестанстве в целом ряде поко­лений (Барт492, Гогартен493). Раздавленный, с ужасом

ощущающий глубоко укоренившуюся в себе порочность человек чувствует свое падение в ничто, или он падает ниц пред Богом. Человек не достоин Бога - таково все укрепляющееся убеждение западного человека, который совсем недавно провозглашал, что идея Бога не достойна человека. Это убеждение подготавливает коллективное

покаяние целого континента, которое в конечном счете должно закончиться ужасным признанием того, что прометеевская культура, с ее проблемами и потугами, в течение четырех столетий была на неправильном пути.

На возрождение религии в Европе указывает и дру­гое культурное явление: возникновение социальных и национальных мифов, мнимых религий, религиозных псев­доморфоз. На первый взгляд, они доказывают нечто противоположное религиозному обновлению, а именно -начало упоения культом идолов, признаки нерелигиозно­сти, делающей человека врагом религиозной веры, а не ее приверженцем. Но как раз в этом и заключается глубокий религиозный смысл. Преследование религии есть признак ее повторного открытия. Первыми, кто страстно бросается к ней, это ее противники. Там, где веру преследуют, - ее воспринимают всерьез. Рискну вы­сказать даже такую опасную мысль: эпоха, когда разру­шаются церкви, уже не столь безбожна, как та, когда мимо церквей безразлично проходят. Это уже не путь нерелигиозности, а ошибочный путь религии, каким было сжигание еретиков испанской инквизицией. Божествен­ное борется за обретение своего образа в человеке, но сначала оно проявляется в дьявольском искажении.

при зарождении религии494; вот почему бесы старше бо­гов, а злые бесы старше более уживчивых. Отсюда глу­бокие по смыслу пророчества Евангелия о том, что вто­рому пришествию Христа будет непосредственно предше­ствовать появление антихриста. На языке современного сознания это означает: мнимые формы религии являются

предвестниками ее возрождения49*. В атеистические эпо­хи религия должна быть преследуемой, чтобы глубже осознать себя. Такая борьба не уничтожает веру, а встря­хивает ее. От притеснений религиозные силы крепнут. Чувствуя же себя слишком в безопасности, они теряют

свою мощь и свежесть.

Преследования религии и их прелюдия - обожествле­ние преходящих ценностей - начались не в Европе, а вышли из России. Русскому коммунизму выпало на долю сплавить материалистическое содержание марксизма с восточной пламенностью веры. Эта особенность больше­визма отразилась и на его противниках: она принудила их, во избежание поражения, встать на такие же полу­религиозные позиции. В этом вновь проявляется зависи­мость враждующих друг от друга - не меньшая, чем у любящих. (Как похоже выглядят борьба на ринге и объятья - порою их можно спутать!) Борьба за Бога в центре Европы пришла в движение, также получив толчок из Москвы: вопреки воле и помимо сознания ее инициатора, равно как и тех, кого он на это толкал. Восточно-религиозный пафос пришел через политику, преобразовав ее так, что она ощущает и ведет себя слов­но религия и потому ополчается против любой (другой) религии. Политические претензии современности на тота­льность имеют и в Европе религиозную окраску. Они означают, что преходящие ценности занимают место, которое должно было бы принадлежать Христу. Так, пря­мо на наших глазах русский Восток с задающей направ­ление энергией вмешивается в душевную судьбу Запада и вызывает в ней изменения, которые не могут закон­читься иначе, как возрождением христианской религии.

Возвращение абсолюта в культуре не могло не косну­ться и теологической науки. Менее всего - католической теологии, которая всегда сохранила чувство связи с над-мирным бытием. Иначе обстоит дело с протестантизмом, который в XIX веке был сведен лишь к плоскому миро­воззренческому учению. Сегодня он готов вновь обрести характер религии, особенно в диалектической теологии. Она вернула протестантизм в его изначальное состояние, вернув ему также достоинства и мучения, свойственные его началу. Вновь появляется непроходимая пропасть между миром и Богом, но вновь появляется и Бог в его прежнем величии, ушедшем было из памяти людской. Протестантизму опять приходится иметь дело с вечными силами, после того, как он, с закатом романтизма, стал просто наукой о Церкви, в лучшем случае - наукой о благочестивом человеке. Сейчас он менее критичен, чем прежде; он снова с бблыпим пониманием относится к культу и вопросам его формы, которые были оттеснены догматическими вопросами. В протестантских кругах уже не только размышляют о Боге и спорят, но и начинают искать встречи с Богом в освященном помещении, и самое главное - там растут силы любви. В обоих лагерях западного христианства зарождается настрой примирения, больше подчеркивающий объединяющее, чем разъединяю­щее. Перед лицом общего врага идея солидарности раз­двигает рамки конфессии. Антиримский аффект протес­тантов ослабевает, ширится их понимание экуменических целей, и вопрос о воссоединении Церквей, судьбоносный вопрос христианства, можно поднимать и тут и там. На дальнем горизонте мерцает утренняя заря нового чувства всеединства, перед которым начинает слабеть "точечное" чувство с его установкой на противоположность и нена­висть. Правда, в это же самое время в протестантизме ширятся национально-церковные течения - это большая

опасность, поскольку они добавляют к и без того влияте­льным силам раскола христианства в Европе еще и на­циональные разделения. Лучи надежда появляются вме­сте с роковыми тучами - но разве может быть иначе в переходную эпоху безвременья, полную противоречий?

В прометеевские времена науки развивались таким образом, что одна отделялась от других, при этом более молодая старалась отодвинуть в сторону старую, из кото­рой вышла, полагая ее излишней.

дая эпоха характеризуется выбором наук, к которым она наиболее склонна. Прометеевский человек предпочитает механическое знание (химия, физика, астрономия), поско­льку оно оказывает наименьшее сопротивление его власт­ной разделяющей воле. Науки о жизни (биология, физио­логия и психология) он отодвигает на задний план, а если и занимается ими, то воспринимает их механисти­чески. Наконец, науки об абсолютном (метафизика и теология) он с полным презрением ставит на самую нижнюю ступень в иерархии духа. Современный человек намеревается изменить эту субординацию. Сегодня гос­подствуют науки о жизни, а механика отступает перед ними по всему фронту. Биология вмешивается даже в политику: в качестве учения о расах она устанавливает распределение власти в обществе. В качестве антропо­логии она на глазах превращается в универсальное учение, в науку о человеке как живом организме. Мы не спрашиваем, в чем тут дело с точки зрения биологии. Мы спрашиваем - в чем тут дело с точки зрения психо­логии? Какие изменения должны были произойти в душе человека, чтобы он стал смотреть на мир не меха­нистически, а виталистически? — Жизнь как форма бытия содержит в себе некий иррациональный фактор, который признает и подлинная биология. Это проявляет­ся только в индивидууме. Его индивидуальные вариации не поддаются математическому вычислению. Следователь­но, если человек воспринимает себя и мир как живой организм, значит страх перед темными сторонами бытия и желание регулировать их должны отступить на задний план, а благоговение перед Вселенной и ее загадками должно возрасти.

Параллельно с развитием биологии идет развитие психологии. Сегодня она совершает переход от ассоциа-

19 Заказ 1265

289

тивной к духовно-научной психологии, которая вновь

ставит себе в заслугу то, что снова открывает душу как непостижимое мистическое образование. Прометеевский человек в своей предметной деловитости превратил и душу в вещь и стал культивировать психологию без души.

Поскольку постепенно возвращается благоговение, а с ним и доверие к строению Вселенной, физика, царица точных наук, отступила от жесткого принципа причин­ности. Она ввела понятие финальности496 и допускает возможность предвидения лишь как статистической веро­ятности" (де Брольи497). Человек изначального страха признавал только causa efficiens498. При этом будущее не

участвует в своем собственном формировании, оно явля­ется как бы рабом прошлого, из которого выходит с математической необходимостью и может быть вычисле­но. Сегодня наряду с понятием причины появилось поня­тие направленности - causa finalis499. То, что будет, есть

со-причина того, что есть; мысль, на которую указывал еще Ницше. Человек не мог прийти к осознанию этого до тех пор, пока находился в плену своего изначального страха, боялся будущего и пытался лишить его власти. То же самое можно сказать и о теории мутации Де

Фриза*00. Это скачкообразная, "русская" биология, дока­зывающая, что для нового типа мыслителя становится вновь душевно возможным расстаться с понятием вычис­лимого постоянства. Сюда же относится и психоанализ. Ведь что означает открытие бессознательного? Только то, что человек сужает границы своих познавательных воз­можностей. Он начинает понимать, что рассудку не по силам заглянуть во все уголки инстинктивной жизни. Этому научному прозрению предшествует демонтаж

гордыни. По тем же причинам современная теория познания ищет сближения с докантовскими воззрениями. Она отказывается от безумной претензии, что познаю­щий творит объект своего познания. Она переносит

центр тяжести с познающего субъекта на Вселенную -

признак явно зарождающегося вселенского чувства. Она

даже порою (например, у Макса Шелёра*01) готова

допустить соучастие объекта в познании. Тем самым она возвращает познанию характер откровения, что Европа

отрицала со времен Херберта Чербери.

Медицина еще несколько лет тому назад хвасталась, что" может придать «правильное» положение любому органу в полости живота. Теперь же выступает тип

врача, возвращающийся к взглядам Парацельса*02 и скро­мно утверждающий: natura sanat, medic us curat503. «Благого­вение перед природой и уважение ко всему живому

навсегда останутся религией истинного врача», - пишет

Лик. Это уже не гордыня прометеевского человека. Яр­ким выражением угасающей врачебной самоуверенности врача является терапевтический метод Удено в психиа­трии - простое наблюдение за болезнью с безвредным мнимым лечением, в целях внушения. Сегодня медицина отчасти готова вновь признать целительную силу религии и даже чудеса исцеления; к примеру, имевшие место случаи необъяснимо быстрого исцеления молитвой, при­чем не только функциональных нарушений, но даже таких тяжких органических недугов, как рак, костное

воспаление, туберкулез, волчанка. (См. богатую информа­цией книгу врача Балле "Mes conferences sur les guerisons

miraculeusfes de Lourde"*04; Балле вот уже 10 лет воз­главляет учреждение медицинских наблюдений в Лурде.) Современный врач вновь имеет дело с больными людьми, а не только с болезнями. То есть этим он преодолевает подход , предметно-деловитого человека: лечит не только больные части тела, но и видит в больном органе симп­том общего расстройства организма. Он вновь осознает, что малейшее повреждение причиняет ущерб всему орга­низму. Другими словами, он перестает быть и человеком разделяющего склада. Ученый специалист начинает по­степенно терять свой вес, и все больше ощущается необ­ходимость в (универсальном) домашнем враче. Короче -врач отдаляется от функции техника и приближается к

функции священника. К факторам исцеления он под­ключает волю больного к выздоровлению, так что врач и больной уже не противостоят друг другу как господин и слуга, как субъект и объект, а равноправны и прилагают

обоюдные усилия к исцелению. Так оживает в медицине идея братства. Ей соответствует и новое отношение к вивисекции. Против нее в медицинских кругах теперь уже выдвигаются не сомнения, а открытый протест (Чиабурри!). Вновь пробуждается братское чувство ко всему живому - своего рода солидарность органического мира. Как всегда, здесь тоже находится достаточно осно­ваний для позднейшего оправдания душевных изменений

перед лицом разума. Вроде того, что вивисекция совсем или почти не нужна, что она только вводит в заблуж­дение, поскольку искусственно спровоцированное заболе­вание есть нечто совсем иное по сравнению с естест­венно возникающим.

Эволюция, которую я попытался здесь вкратце обри­совать, каждому специалисту покажется лишь частным случаем, привычным прогрессом в его области знаний. В действительности же имеет место одно и то же явление во всех отраслях науки, разве что в разных формах: перемена основного мироощущения, переход от недове­рия к благоговению, от самоуверенности к самоограни­чению - идет ли речь о признании бессознательного в психоанализе, о финальное™ в физике, о терапии Удено в психиатрии или о теории познания Бога в диалек­тической теологии. Человек начинает понимать свою малость, потому что вновь начинает видеть Вселенную, начинает прозревать Бога. Поэтому в XX веке - как и в XVII - вновь можно встретить верующих естествоиспыта­телей (Джине*0*, Эддингтон*06, Планк5°7, Маркони50в).

Точная наука заявляет, что она так далеко шагнула впе­ред, что религия (по Джинсу, даже библейская история

творения) вновь становится приемлемой для исследова­теля. Но не научные открытия, а сама человеческая душа вызвала эти перемены, и здесь надо говорить не о прогрессе, а о том, что человеческий дух избавляется от чудовищного извращения и вновь начинает смотреть на мир легко и естественно. Картина мира меняется, по­тому что меняется душа. Картина мира всегда - зеркало души.

Новые идеи вызревают в немногих выдающихся головах, новая религиозность зарождается в немногих открытых сердцах - тихо и в стороне от повседневной суеты и шума. Так всегда бывает в поворотные времена. Новое, прежде чем добиться всеобщего признания, явля­ется смелым стилем мышления и ощущения небольшой

духовной элиты, страдающей от этого до тех пор, пока оно не перестанет быть новым. Собираются лучшие, они ищут последователей. В резком противоречии с ними находится жизненная практика современности, которая

ничего не хочет знать о благоговении, доброте и любви к ближнему, открыто исповедуя бесправие и насилие.

Буквально у нас на глазах завершается прометеевское преступление. У массы современников - ни следа о памя­тования, раскаянья, восхождения к новой человечности. И тем не менее, ужасы нашего времени не отменяют того факта, что в Европе готовится всеобщая душевная пере­мена, постепенно сближающая Запад с духом Востока. В то время как обреченная на смерть европейская культура погружается в закатную мглу, далеко на горизонте брезжит утренняя заря иоанновского эона. Coincidentia

oppositorum*09. Картина межвременья!