СЛОВО И МОЛЧАНИЕ

У Достоевского в "Легенде о Великом инквизиторе" образ Христа остается сокрытым. Черты Его ускользают, теряясь в бесконечном, как на полотнах Рембрандта. Его окружает непроницаемое молчание.

Слово очерчивает, выделяет, делает неопределенное постижимым; как бы обнаруживает незримого противни­ка. Оно' завораживает, заклинает, связывает. Примитив­ный человек с его формулами заклинаний так же руко­водствуется этими чарами слова, как и критический философ с его дефинициями (definire = ограничивать) и

врач, называющий болезни - обычно, не умея их изле­чить. Слово есть средство господства, инструмент ratio232.

За культурой слова стоит властный человек, намереваю­щийся расчленить иррациональное, то есть - человек дела, тяготеющий к земному. За культурой молчания стоит человек самоотдающийся, созерцающий, в благо­говении ищущий вечности. Слово отдает нас во власть мира, молчание освобождает от него. Поэтому Лао-цзы учил: «Сделай свои слова редкими, тогда все пойдет само

собой». — Слово ведет нас механизирующим путем к понуждению и приказу, и греховным путем ко лжи; молчание же ведет аскетическим путем к размышлению и свободе. Молчание - способ созерцания, речь - способ действия. «Познающий не говорит, говорящий не позна­ет» (Лао-цзы).

иначе, чем просто глазами. Религиозно-настроенные, обращенные внутрь культуры стремятся к молчанию. Бла­гоговение не выносит слов. Торжественный церемониал приветствия у древних китайцев проходил в глубоком молчании. Слово лишает чар и святости, профанирует; оно нарушает тайны мира. Гончаров описывает в романе "Обломов" слугу, который тайком декламирует стихи; и когда заставший его за этим занятием господин спросил, понимает ли он, о чем стихи, слуга ответил: «Барин, да

кабы я их понимал, разве б это была поэзия?»233 Когда

врач выдает рецепты, или судья свои решения на обще­понятном языке, они лишают себя части своего авто­ритета и влияния. Если каждому все будет понятно, то каждый сразу увидит, как мало сути скрывается за всем этим. Благоговение относится к непостижимому. Теория поэтического искусства у индусов уже в эпоху Кали-

дасы234 исходила из того, чтобы словами вызывать

настроения, способствующие выражению невыразимого, несказанного. Здесь слово не носитель мысли, обращен­ной к сознанию, а звук, который музыкальными средст­вами воздействует на мир чувств. Чтобы избавить бого­служение от назойливых помех со стороны рассудка, римская Церковь избрала для текстов своей литургии латынь; в русском Православии служба идет на сла­вянском (древнеболгарском); буддистские культы китайцев и японцев используют индусский санскрит. Возражение, что массы верующих не понимают этих текстов, есть

явное недоразумение: так представители культуры слива судят о культуре молчания. В ней и не надо ничего понимать, наоборот - надо отстраниться от разума и про­сто чувствовать и переживать.

Со священным, с иррациональным связано молчание.

надо описать Божественное. Мейстер Экхарт236 называет

Бога сверхсущностным Ничто. Другие мистики называют надмирные сферы также словом "ничто". В легенде о Будде говорится, что после заданного ему вопроса о сущ­ности Бога он погрузился в глубокое молчание. Это не значит, что Бога нет, а то, что трудно выразить его сущ­ность словами.

Христианское учение всегда высоко ставило молчание как метод постижения истины и как правило нравствен­ного поведения. Иисус закончил неприятную встречу со своими земляками в Назарете в полном молчании - «про-шед посреди них, удалился» (Лк. 4, 16-30). Отец Церкви

Амвросий237 в своем описании обязанностей церковно­служителей видел в молчании средство защиты внутрен­него мира человека и восхвалял превосходство молча­щего: «Если ты промолчишь, то твой противник раскри­чится еще больше, почувствовав себя побежденным, презренным, униженным. Если ты возразишь, он почув­ствует себя превосходящим, нашедшим равного себе. Твое молчание означает, что ты наказываешь его своим

презрением». Бенедикт235 устав своего ордена тоже сна­бдил правилом о молчании, поскольку только молчанием достигается смирение. Известен обет молчания у трап­пистов239. Монахи и отшельники не учили и не про­поведовали, а просто удалялись в глухие места, в пус­тыни и молчали. В молчании внимали они гласу Божию.

Готическая культура, полностью находившаяся под

влиянием Евангелия, была культурой молчания. В то время был возможен такой случай: Людовик XI, король Франции, искал утешения у францисканца Эгидия Ассиз­ского240. Встретившись, они бросились друг другу на шею

и так стояли в полном молчании, пока не расстались, на диво присутствующим.

Это жизнеощущение полностью утрачено в современ­ной Европе. Нормирующие культуры - римская или про­метеевская - всегда были культурами слова, поскольку законы требуют слова. Цицерон с его болтливой ритори­кой - вечный тому прообраз, если не карикатура. Эта черта римской сущности чаще всего обнаруживается у итальянцев и французов. — Через Р. Вагнера слово берет себе на службу музыку; через Лютера слово само входит в святая святых. Центральным местом службы становится проповедь, которая по сей день отсутствует в

богослужении в православной Церкви241. Современная

европейская культура - самая многословная и самая гром­кая их всех когда-либо существовавших. В книгопечата­нии и радио она создала себе особые средства, чтобы тысячекратно распространять написанное и сказанное слово. Она представляет собой вырождение культуры слова с ее шумной патетикой, которая теперь неверно воспринимается как героизм. Это подлинная культура города, а не культура лесов, как у индусов, или степей -как у русских. Культура степей любит тишину, уедине­ние и размышление; городская же любит суматошность и риторику. Крестьяне скупы на слова, горожане - болт­ливы.

Прометеевская культура пришла к ясному осознанию своего словесного характера и опасностей, которые ее

поджидают, в творчестве Кьеркегора242: «Весь мир сего­дня болен, вся жизнь больна, - жалуется он. - Если бы я был врачом и меня спросили: что ты посоветуешь? - я бы ответил: сотвори молчание! Заставь людей помолчать. Иначе не может быть услышано слово Божие. А когда его суматошно выкрикивают с использованием звуковых средств, чтобы его можно было слышать даже среди шума - это уже не слово Божие. А потому - сотвори молчание!»

Русская культура, подобно китайской или индусской, есть культура молчания. Ей посвящает Тютчев свое про­никновенное стихотворение "Silentium! "243, заканчивающе­еся афоризмом: «Мысль изреченная есть ложь». За этой строкой - то же самое мироощущение, которое отражено

в "Легенде о Великом инквизиторе" Достоевского. Сегод­няшний европеец не может этого понять, потому что лишен такого жизнеощущения. Только иоанновскому человеку будущего вновь раскроется, что последняя тайна

мира есть не слово, которое, возможно, было в начале, а молчаливый, братский поцелуй любви.