ВЫСТУПЛЕНИЕ НА ОТКРЫТОМ ЗАСЕДАНИИ АКАДЕМИИ 28 марта 1832 г.

Так, в первом открытии Гальвани \ которое стало столь плодотворной матерью других не менее великих открытий, случайное заключалось в животном органе, рассматриваемом как, собственно, предмет эксперимента.

С открытием вольтова столба явление, в котором сначала видели раскрытие тайны произвольных и непроиз-вольных движений животных, свойственное животным органам своеобразное электричество, полагая тем самым, что обнаружены данные в области учения об органической природе,— это явление было решительно перемещено в область общего учения о природе. Перенесенный на эту почву феномен не мог больше оставаться в границах электричества; вскоре он проник в область химического процесса.

Как в дальнейшем, исходя преимущественно из этого, другой замечательный ученый, Дэви6, использовал новое орудие и посредством разложения щелочей, сведения земли к ее металлоподобным основам и в особенности посредством так называемых опытов перенесения преобразовал всю химию не только в материальном, но и в физическом отношении и тем самым заложил основы той системы, которая постепенно стала известна под названием электро-химической , здесь, поскольку это выходит за рамки данного доклада, рассмотрено быть не может.

Это влияние вольтова столба на всю химию следует рассматривать как великое и могущественное побочное развитие основного исследования; о самом феномене оно по существу не сказало ничего больше того, что показал уже первый простой опыт, в ходе которого на полюсах столба оказались обе составные части воздуха, создающие воду. Позволю себе заметить лишь одно. Каждый, кто ознакомился с названными опытами переведения (с величайшим удовольствием вспоминаю, как вместе с незаб- венным нашим Геленом7, который сначала относился к ним с недоверием и сомнением, я убедился в их истине), каждый, кто видел, как под действием вольтова столба составные части какого-либо раствора — не только ингредиенты воздуха, но и кислоты, щелочи, земля, даже металлы — проводятся от одного полюса к другому, причем так, что все положенные на их пути промежуточные средства, с которыми они обычно стремятся быстро соединиться, не задерживают их, будто они забыли о всех своих свойствах, и следуют лишь высшему влечению, как бы мертвые и бесчувственные проходят сквозь любую среду, чтобы явиться чистыми и свободными от всякой примеси на соответствующем им полюсе кислоты; каждый, кто видел это поистине поразительное явление, не может более сомневаться, что для действующего в вольтовом столбе воодушевляющего начала всякая так называемая весомость только игра и что она не способна противостоять его действию.

Теперь гальванический процесс уже полностью вышел из границ, в которые он был сначала случайно заключен.

Физике были известны три рода явлений, в которых и неодушевленная материя как будто проявляла извест-ные признаки собственной внутренней жизни. Среди этих явлений химические были самыми материальными и вместе с тем самыми многообразными и распространенными; ограниченными уже более узким кругом были мимолетные электрические явления; но самую узкую сферу образовали явления магнитного притяжения и отталкивания, которые — из-за их меньшего материального распространения и поскольку они, будучи менее мимолетными, казались более сросшимися с субстанцией — способствовали возникновению предрассудка, будто они являются самыми изначальными и древними, как бы первыми движениями самой жизни, еще полностью связанной с материей и не способной ее преобразовать.

Первое бросавшееся в глаза каждому наблюдателю при сравнении этих трех явлений было сходство магнитных и электрических явлений. Рассматривать то и другое не как одинаковые, но как родственные феномены можно было уже вследствие того обстоятельства, что в обоих выступали противоположные и как бы уравновешиваю- щие друг друга потенции, в обоих противоположные стороны искали друг друга, а одинаковые избегали. Отдаленнее казалась возможность установить связь с химическими явлениями. Однако если подумать о том, что не менее сильная, только более многообразная, как бы замаскированная противоположность проявляется в притяжении и отталкивании химических материалов, что и здесь противоположные элементы, например щелочи и кислоты, стремятся объединиться, так же как оба типа электричества или магнетизма снимают по отношению друг к другу свои односторонние свойства, то очень близкой окажется мысль, что здесь, в химических явлениях, лишь более ма- териализованно и многообразно опосредствованно, действует та же противоположность, которую мы более свободной и независимой наблюдаем в электрических и более связанной с определенной субстанцией в магнитных явлениях.

Действительно, еще до открытия вольтова столба некоторые немецкие ученые осмелились высказать мысль, что магнетизм, электричество и химизм лишь три формы одного и того же процесса, который поэтому следует называть не магнитным, электрическим или химическим, а обозначать общим наименованием динамического; что эти формы в качестве всеобщих категорий природного процесса на деле действительно должны содержаться в гальваническом процессе, который их всех объединяет, хотя и неразличимым образом.

Связь или, вернее, единство электрической и химической противоположности стало благодаря вольтову столбу несомненным фактом; а так как родственность электри-ческих и магнитных явлений с давних пор становилась очевидной наблюдателю, то уже согласно аксиоме, что две вещи, равные друг другу, равны между собой, неизбежно было заключение, что такая же связь должна существовать и между магнитными и химическими явлениями; это было тем более естественно, что после открытия вольтова столба многие, в частности в Германии, были убеждены, что великий феномен, уже поставивший в зависимость от себя химизм, не может не заключить в свой чудодейственный круг и магнетизм.

После длительного грустного времени, когда можно было ожидать, что дух полностью утомлен бесконечным и бессмысленным изучением деталей, во всяком случае не ведущим ни к какому решению и истинному результату, было наконец сделано открытие Эрстеда — третье великое открытие в этом ряду,— которое показало, что магнитная игла также послушна действию вольтова столба. Если все мыслящие естествоиспытатели более или менее ожидали этого открытия, то другие приняли его едва ли не с неудовольствием и объявили просто случайностью .

Для понимания феномена Эрстеда необходимо различать два состояния вольтова столба: замкнутое, как его называют, т. е. когда противоположные полюсы соединены проводником, и открытое, когда они не соединены. Рассмотренные до сих пор в вольтовом столбе явления были прежде всего электрическими, которые, так же как сокращения, возбуждаемые в животных органах, всегда возникают либо в момент замыкания, либо в момент размыкания столба. Как только вольтов столб замыкается, все внешние признаки электрического напряжения прекра-щаются. Из действий вольтова столба, оказываемых им в состоянии замкнутости, до сих пор наблюдались только химические изменения, те субстанциальные изменения, которые вызываются им, например, в растворах металлов, во влажных щелочах или солях. Но какие изменения происходят при замкнутости в твердых проводящих электричество телах, испытывающих его влияние, было до сих пор совершенно неизвестно. Опыт Эрстеда показал, что все тела такого типа, следовательно, не только провода, но и элементы самого вольтова столба, даже он сам, ста-новятся в состоянии замкнутости магнитами или обретают магнитное напряжение.

В мгновение, когда тело принимает магнитные свойства, оно становится не только на всей своей поверхности, но при более глубоко проникающем действии во всей своей внутренней глубине и в каждой точке своей протя-женности как бы двойным существом, в котором, не исключая друг друга, два — как бы их назвать? ведь нельзя сказать два тела, это два духа или, если это представляется понятнее, две потенции,— несмотря на их противоположность, более того, именно из-за этой противоположности взаимно удерживают друг друга, подобно двум одновременно рожденным и как бы сросшимся братьям-близнецам, причем удерживают таким образом, что, если один как будто в одном направлении перевешивает, это происходит лишь в силу своего рода молчаливого согласия, благодаря которому в противоположную сторону на столько же выступает другой. В это состояние, следовательно, приводится внутри замкнутого вольтова столба каждое твердое, проводящее электричество тело; однако это состояние лишь преходящее; как только вольтов столб раз-мыкается, оно исчезает.

Таким образом, все увеличивающаяся гальваническая цепь охватила и магнетизм и полностью оказалась тем центральным феноменом, которого требовал и ожидал глубокомысленный Бэкон и который, поскольку он включает в себя все три формы, не может больше носить наименование одной из них.

И тем не менее отношение между магнетизмом и электричеством еще оставалось, как показал последний опыт, односторонним. Открыто было, что замкнутая гальваническая цепь приводит твердые проводники в состояние преходящего магнетизма. Однако требования научного духа бесконечны. Разве он не потребует увидеть и обратное, а именно непосредственный переход от магнетизма к явлениям электричества? Может быть! Однако сможет ли он при более конкретном обдумывании обещать себе это, даже просто надеяться на это? Из сказанного ранее следует, что магнит как постоянно замкнутая цепь и собственно действия электричества — искры, световые пучки, сотрясения животных органов — проявляются только либо в момент замыкания, либо в момент размыкания столба. Кто бы мог считать возможным, что найдутся средства определить магнит таким образом, что в нем возникнет момент замыкания или размыкания и тем самым возможность действия электричества?

И тем не менее именно это было недавно достигнуто благодаря открытию, о котором до нас дошли лишь самые общие сведения, правда достаточно удостоверяющие значимость самого факта, но без каких-либо более точных указаний об использованных в опыте средствах . Этот эксперимент был достоянием английского физикаФара-деяп, того человека, который с таким же упорством и проницательностью наблюдал за следствием опыта Эрстеда, как некогда его великий предшественник Дэви — за электрохимической стороной открытия Вольты. Следовательно, в результате этого открытия теперь возможно с помощью одного только магнита вызывать в членах убп- тых животных искры и другие свойственные только электрическому току действия.

После предшествующего изложения было бы излиш-ним объяснять, что только этим опытом полностью завершен ряд великих открытий Гальвани, Вольты и Эрстеда .

Мне представлялось, что наиболее достойным введением к сегодняшнему празднованию основания нашей академии может служить сообщение о подобном открытии, являющемся триумфом науки, событием, которое будет запечатлено в ее анналах и, кроме того, по крайней мере как мне представляется, будет самым радостным из всего того, что за долгое время произошло в области науки.

Правда, это открытие относится только к области одной, как принято говорить, специальной науки. Однако невозможно допустить, чтобы эгоистическое мышление, которое рассматривает углубление какой-либо одной науки только как счастье для этой науки, господствовало в объединении ученых, обязанном своим происхождением именно взаимосвязи всех наук, или в данном высоком собрании тех людей, которые своим присутствием на этом праздновании доказывают, что им не чуждо то общее, объединяющее все науки, которое только потому, что оно истинно всеобщее, достойно быть высказано перед людьми всестороннего образования.

Каждая наука содержит, как бы это сказать, нечто жизненное (для общего естествознания оно заключено именно в том процессе, который мы только что пытались изобразить в различии его форм и в единстве его сущности); это именно то живое в каждой науке, что в каждом самом по себе хорошо организованном духе вызывает чувство и отклик.

Если когда-либо между разделенными науками возни-кает более тесная связь, то именно это послужит знаком того, что каждая из них достигла истинной жизни, т. е. что каждая сама по себе проникла в то жизненное, которого, подобно некоему общему сенсорному центру, нельзя коснуться, не возбудив общее чувство, соответствующее движение во всех остальных. Если в этой собственно жизненной точке науки появляется препятствие или задержка, то ее испытывают вместе с ней и все остальные; если же, напротив, эта жизненная точка достигает освобождения, то все остальные науки также чувствуют себя распространившимися и возвеличенными.

Одно из самых радостных наблюдений, к которым дает повод развитие наук в настоящее время, состоит в том, что, невзирая на противодействие всех тех, кому приятнее диффузное, распадающееся и кто как будто опасается того, что науки, чья бесформенная масса уже теперь с трудом поддается управлению, еще больше сожмутся, что, невзирая на подобное противодействие, науки в самом деле все теснее примыкают друг к другу. С другой стороны, невозможно отрицать, что раньше участие в научных открытиях было более всеобщим. Некоторые из нас помнят еще то время, когда впервые стал известен гальванизм, и то живое участие не только естествоиспытателей, но и ученых, вообще людей всех сословий, которое вызвало это открытие; его ощущали как некое общее счастье, его приветствовали как предвестника, возвещающего неопределенное разъяснение глубочайших тайн природы.

Что заняло теперь место этой невинной радости по поводу расширения человеческого знания, нам всем известно. Тем в большей степени все те, кому настроение настоя-щего времени не представляется достаточно благоприятным, должны испытывать радость по поводу каждого увеличения человеческого познания, которое позволяет на- деяться на то, что науки обретут вновь более общую и глубокую силу притяжения ставших им чуждых духов.

О немцах в целом можно — в похвалу или в порицание в зависимости от убеждения — сказать, что они всегда значительно чаще отстают в области рассудочного мышления и силы суждения, чем воли и убеждений. И поэтому можно утверждать, что по крайней мере в той степени, в какой речь идет о Германии, подлинное бедствие времени заключается значительно меньше в глубокой нравственной испорченности, что охотно допускают, чем в широко распространенном, к сожалению, с разных сторон поддерживаемом фантазировании, которое всё заражает, всё фальсифицирует и, не оставляя ничего достоверного, прочного, необходимо ведет к чувству всеобщей неуверенности.

При таких обстоятельствах люди громадного опыта, непоколебимо здравого разума и возвышающейся над всеми сомнениями чистотой воли уже самим фактом своего существования способствуют укреплению и прочности нравов. В такое время не только немецкая литература, но и вся Германия понесла самую тяжелую утрату, которую она могла понести. Ушел тот, кто во всех внутренних и внешних смутах возвышался, как могущественная колонна, многим помогавшая устоять, кто освещал, как маяк, все пути духа и, по самой своей природе чуждый всякой анархии и всякому беззаконию, видел в той власти, которую он осуществлял над духом людей, всегда лишь действие истины и найденной в самом себе меры; Германия всегда могла быть уверена в том, что в его духе и, могу прибавить, в его сердце она найдет мудрое отеческое суждение, последнее примиряющее решение по поводу всего, что ее волновало в искусстве или в науке, в поэзии или в жизни. При всей ее слабости и внутренней разорван-ности Германия не была ни осиротевшей, ни обеднев-шей, она была полна величия, чистоты и могущества духа, пока — жил — Гёте. Если, как, вероятно, никто обладающий пониманием и опытом не сомневается, что единственное средство, способное содействовать восстановлению, заключено в истинной науке, то тем большей благодарности заслуживают мудрые правители, занятые тем, чтобы вернуть времени потерявшему меру и границы ту внутреннюю меру, которая защищает вернее всякого внешнего предела, и, познавая подлинное зло, считают своей священной обязанностью по отношению к своему народу, к нынешнему и будущему поколениям противопоставить пустому фантазированию серьезную, глубокую и сильную науку. Чем больше ощущается такое всеобщее беспокойство, которое, если оно будет продолжаться, вскоре положит конец всем высшим устремлениям человеческого духа, тем сильнее чувство благодарности, высказываемое академией своему высокому покровителю за поддержку и поощрение, милостиво оказанные им в текущем году ее существования; тем больше оснований для надежды на получение средств, которые ей необходимы, чтобы достойно и соответственно требованиям времени выполнять свое назначение, для доверия, с которым она вручает свое будущее королевскому благорасположению.