Часть 2

Когда мы говорим о нерепрессивной педагогике, то должны сначала посмотреть на субъектов взаимодействия – на родителей и детей. Это две совершенно разные категории людей. Речь идет не о зрелости и незрелости.

Многие родители подсознательно рассматривают детей как скрытую, тайную угрозу. Дети есть опасное меньшинство. Меньшинства в нашем понимании – это группы населения, которые очень сильно отличаются от других, совершенно неважно по какому классификационному признаку. Нам абсолютно безразлично, исходя из-за какой градационной характеристики данная группа признана меньшинством, для нас важно считать себя большинством, превосходить количественно. Повторяю, очень многие взрослые видят в своих детях грядущую опасность. Именно с этим часто неосознаваемым страхом перед неумолимо вырастающим ребёнком связана агрессия по отношению ко многим малышам. Здесь имеют место неотслеженные сексуальные причины соперничества. Но поскольку мы не даем себе труда осознать детей как тайную угрозу, то просто это чувство у себя вытесняем. В результате очень напряженно и беспокойно ведем себя со своими малышами.

Дети – это стихийное бедствие, очень «неудобная штука». Потому что они всегда спонтанны, неожиданны, внезапны, если только мы их окончательно не достали своими придирками, понуканиями, не выдрессировали как комнатных собак. Ребёнок всегда создает трудности. Помните замечательный девиз нерепрессивной педагогики из «Снежной королевы»: «Детей нужно по-настоящему баловать, лишь тогда из них вырастают подлинные разбойники».

Взрослые часто рассматривают всех детей как гадких утят, т.е. незрелых, неопытных, неумелых. Мы всегда считаем, что малыш потом вырастет и уж тогда станет человеком. Нет никаких детей и взрослых. Есть люди! Кто-то из великих педагогов говорил, что ребёнок это вовсе не маленький взрослый, не маленький человечек, тем более, не недочеловечек. Это просто человек, существо целое. Есть определенные группы сопланетян – человечество детей.

А теперь – взрослые глазами детей. Первое впечатление – чудовища. Огромные, шумные, кричат, бегают, пьют, ведут непонятные разговоры. Кстати, опасные чудовища. То по попе стукнут, то ремень достанут, прикрикивая «я тебя из дома выгоню». Но там же холодно, поэтому надо что-то делать, необходимо как-то приспособиться к этому идиоту. Специалисты в области человековедения считают, что большинство людей, заканчивающих жизнь сознательным самоубийством, в детстве неоднократно слышали от родителей слово «исчезни». А ребёнок понимает все буквально.

Следующая ипостась взрослых – кормильцы. В последнее время многие люди стали относится к государству, социальным институтам как к тому, что обязано их просто так кормить, заботиться о них, выполнять сиюминутные пожелания. Для ребёнка папа и мама – это кормильцы, защитники, жизненно необходимые элементы окружения. Мы часто забываем о том, что малыш тотально зависим от нас, зависим психологически. Дети принимают любые наши игры только потому, что от нас зависит их пища, покой, уют, безопасность, гарантия удовольствия. Ребёнок в этом положении является рабом. Очень многие дети прекрасно понимают недостатки своих родителей, их сложности, трудности, грехи и оплошности. И, со своей стороны, многое им прощают.

Многие дети рассматривают родителей как диктаторов. Потому что в большинстве случаев взрослые стремятся к насильственному разрешению проблем, точнее, к разламыванию преград и обстоятельств, крушению барьеров, разрубанию «гордиевых» узлов. Знакомство с актами насилия формирует у малышей один из двух типов поведения: либо они тоже становятся агрессивными диктаторами, либо начинают прятаться от этого давления. Во втором случае рождается психоастенический тип притворы, имитатора, приспособленца, который всеми силами старается уйти от мучителя, деспота, тирана.

Для детей родители, как ни странно, особенно в раннем возрасте, почти боги. Всесильные, всезнающие, а потому чрезвычайно авторитетные. Ребёнок полностью внушаем к их примерам поведения, манерам выражения настроений. Родители рассматриваются как абсолютно правая сила. Почему? Когда малыш пришел в мир, его отец уже был здесь. И мать была. Раз они существуют, значит смогли каким-то образом выжить. Следовательно, подражая им, ребёнок получает определенные гарантии на выживание. В этом заключаются и секрет авторитетности родителей, и причина чрезвычайной внушаемости детей.

Многие дети воспринимают родителей как автоматических существ. Малыши редко задумываются над тем, что взрослые обладают даром свободной воли, возможностью выбора. Парадокс состоит в том, что родители для них, с одной стороны, есть боги, но с другой – механические.

Взрослые – непонятные существа. Дети в основном не понимают родителей. Большие дяди и тети очень часто сами не могут толком объяснить, почему они ведут себя тем или иным образом. Все это связано с общей запрограммированностью людей. Последние крайне редко дают себе серьёзный отчет в том, почему они действуют так или иначе. Родители поучают детей, что для того чтобы быть хорошим, надо во всем слушаться маму, ходить строем, жить правильно. Но что значит «жить правильно»? На этот вопрос никто из взрослых вразумительно ответить не может. Дети чувствуют, что объяснения старших их не устраивают. Ребёнок обращается к родителям: «Мама, я хочу, чтобы вы мне родили сестричку». Папа и мама хором: «А мы не будем тебе делать малютку». И на почемучки малыша начинают разъяснять, что они не могут себе позволить такой роскоши, мотивируя свой отказ экономическими причинами. Дескать нечем кормить младенца, нет средств купить ему все необходимое. Но ребёнок то прекрасно знает, что эти объяснения – лишь неубедительные отговорки. Экономическая мотивировка падения рождаемости – и психологи это уже выяснили – является не больше чем психологической защитой, рационализацией. На самом деле, без особого труда можно вырасти трех-четырех малышей, просто еды будет меньше.

Все дети воспринимают родителей, в большей или меньшей степени, как притворщиков. Папа и мама вечно позерствуют, актерствуют, что-то имитируют. Малыши достаточно редко видят подлинных родителей. Особенно это характерно для детей младшего подросткового возраста (9-11 лет). Они сверхобостренно видят ту ложь, в которой живут взрослые. Уже имея психологический дар интуитивного понимания своих родителей, дети просто не могут не заметить этой лжи. Для взрослых же настолько естественно общение с себе подобными, с такими, каковы они сами, что сам факт отслеживания в себе неискренности, нечестности, фальши становится для них чрезвычайно затруднительным. А малыши все это видят, примечают, фиксируют. В них происходит расщепление восприятия, его дезинтеграция. Они начинают испытывать замешательство в отношении своих родителей. Потому что последние говорят одно, а делают совершенно другое. Но пример для подражания, тем не менее, есть и дети начинают тоже говорить одно, а делать другое. Затем они вытесняют это расщепление. В итоге получается социальный тип человека, который стремится к одному, думает о другом, а действует вопреки и первому, и второму.

Разве мы говорим сейчас не о патологии духовного порядка, заразившей все общество? Выходя на улицу, не видим ли мы массу роботов, имитирующих свободную волю, толпу стереотипизированных личностей, которые только делают вид, что они свободны и индивидуальны? К сожалению, современные люди живут в машинном обществе. Об этом говорил Георгий Гурджиев, и он был прав. Человек – это автомат. Но мы к тридцати-сорока годам это забываем, а дети видят нелицеприятную картину во всей её неприглядности. Самое страшное, что малышам приходится поступать таким же образом, чтобы ужиться со взрослыми. Теперь становится ясным сколь важен для ребёнка трансформированный целостный родитель, здоровый в душевном отношении. Он настолько авторитетен, что если предъявит своему сыну или дочери модель поведения, дарующую счастье и душевный покой, то малыш с радостью примерит её на себя, благодарно впитает, как впитывает живительную влагу благодатная почва. И для ребёнка авторитетным будет не абстрактное общество – незнакомые дяди и тети, а собственные родители. В результате дитя станет ещё одной точкой противодействия хаосу, невежеству, механичности, царящим вокруг.

Фактически все то, что происходит в педагогике (и школьной, и вузовской, и семейной) мы называем не столько воспроизводством глупости, чем она на самом деле и является, сколько суггестивным преступлением. Это очень серьёзный термин. Преступление на основе деструктивных внушений. Родители исходя из самого своего статуса обладают даром внушения. И этот дар они обрели не в силу того, что такие крутые, любящие, мудрые, а потому что ребёнок тотально от них зависим. Малыш видит в родительской фигуре олицетворение полной правоты. Он абсолютно доверяет папе и маме, доверяет бессознательно. Внушение – это восприятие поведенческих программ и информации без критики, без фильтрации, без отсева. Получается парадоксальнейшая вещь: каждый родитель – идеальный гипнотизер. Когда отец наклоняется над маленькой девочкой и кричит на неё, у малышки начинается каталепсия. Существует такая жуткая процедура как выставление в угол. Это ведь миниатюрная тюрьма на самом деле. Давайте попробуем сейчас мы, взрослые люди, засечь пятнадцать минут и стать в угол, постоять, покумекать. Ребёнок же воспринимает все намного драматичнее, реагирует на происходящее острее, испытывает более значительную эмоциональную включенность. А тут ещё мама в сердцах бросает: «Иди в угол подумать над своим поступком! И в кого ты такой уродился, может быть, в моего двоюродного братца? Боже, пьяницей был, таким же бестолковым. Повесился в конце жизни…». И ребёнок «мотает на ус», ведь нужно быть на кого-то похожим. Необходимо походить на маминого брата. В результате малыш принимает этот сценарий. Мать, сама того не понимая, выткала ему судьбу. Причем порой это происходит в сверхактуальных ситуациях. Например, отец восклицает: «Господи, как ты напоминаешь мне мою бабку!» Девочка все запомнила. Она начинает расспрашивать о своей прабабке. Папа – авторитетный человек. Раз дочка напоминает ему бабушку, значит, фигура прабабушки рассматривается ею как очень хорошая. И такое внимательное отношение к судьбе далекой родственницы формируется вне зависимости от того, с какой интонацией прозвучала папина фраза – с восхищением или презрением.

Существует такой феномен как постгипнотическое внушение. Если, например, психике человека в глубоком трансе внушить необходимость после пробуждения подойти к столу, взять пачку «Camel» и разломать десять сигарет. А также дать установку на полную амнезию, забывание того, что было в трансовом состоянии. То человек просыпается, у него отсутствует «последний момент» – сознательная память о том, что происходило на протяжении последнего получаса. Он вынужден подойти к столу и переломать десять сигарет. Мы то понимаем, наблюдая за этим опытом со стороны, что речь идет о действии скрытого в недрах психики гипнотического внушения. Но если спросить самого участника эксперимента, зачем он разломал эти сигареты, Вы поразитесь его фантастической изобретательности. Человек найдет уйму причин и аргументов. Он скажет, что ему захотелось, осенило наитие или это было мечтой всей его жизни – свести на нет содержимое сигаретной упаковки. Короче, наплетет такой «тень на плетень», что Вам ничего не останется, кроме как ответить ему искренним смехом. А потом можно честно ему объяснить, что было произведено постгипнотическое внушение. Если амнезия была осуществлена достаточно глубоко, то человек Вам просто-напросто не поверит. И только видеозапись сеанса убедит его в том, что имело место постгипнотическое внушение. Когда он своими глазами увидит запись эксперимента, у него начнется истерический хохот. Потому что происходит катарсис. До человека вдруг доходит, что 90% его сознательного поведения обусловлено неосознаваемыми суггестивными установками. Человек поступает определенным образом, при этом выдумывая рациональные причины, объяснения, оправдания, не имеющие никакого отношения к подлинным мотивам. Это очень любопытный, скажем так, научный, демонстрационный пример, который объясняет фундаментальные механизмы, управляющие нашим поведением, а значит, и нашей жизнью.

Например, в Советском Союзе внушили мысль, что богатство для человека неприлично, неэтично. Что достатком может обладать лишь тот, кто здорово украл, т.е. отобрал у других. В результате рождается подсознательная установка – мы хотим быть порядочными людьми, значит, богатство для нас недопустимо. И человек начинает искать тысячу преград, препон для того, чтобы не преодолеть родительский запрет. В американском обществе другой идиотизм – уважаемыми являются только очень обеспеченные люди. Как следствие, у человека возникает ажиотаж в погоне за материальными благами исключительно для того, чтобы доказать свою состоятельность, добыть признание окружающих, ощутить их одобрение. Там успех оценивается по критерию торгашей – наличию толстого бумажника. А приличие измеряется личным капиталом. На Западе люди сходят с ума в другую сторону – все, не понимая зачем, бегут в бизнес, неважно, в какой форме это выражается. И все для того, чтобы реализовать постгипнотическое внушение. На самом деле, если хорошенько разобраться, деньги в жизни не имеют такого уж большого значения. Но, заложенные с детства, ценностные, целевые, нравственные программы и алгоритмы целиком определяют всю нашу жизнь.

Возьмем, например, концепцию греха – это же издевательство над человеком, форменное надувательство. Если честно, непредвзято и беспристрастно посмотреть на парадигму церковного воспитания, то прежде всего человеку, дабы он был послушным, говорят: «Ты плохой». Даже в том случае, когда он не считает себя греховным, ему напоминают, что у него есть первородный грех, идущий со времен Адама и Евы. Поэтому неудивительно, что очень многие приходящие в церковь, в независимости от того, регулярно они её посещают или нет, испытывают угрызения совести. В то время, как эта атмосфера самонаказания не является естественной для человека, представляя собой скорее нездоровое, упадническое состояние. Нас просто приучили воспринимать механизм насилия, подавления, наказания, боли как вполне нормальное явление.

Есть замечательный московский психолог Владимир Михайлович Орлов, профессор кафедры медицинской психологии 2-го Мединститута. Меня поразила его книга «Восхождение к индивидуальности, где он приводит прекрасный образец нерепрессивной педагогики. Автор наблюдал за кошкой, которая играла в саду со своими котятами. Пушистое создание сидело на траве, а потом запрыгнуло на дерево. Малыши, подражая своей маме, тут же вскарабкались на него. Чуть погодя кошачье семейство спустилось на землю. А спустя некоторое время кошка повторила свой маневр, котята вслед за ней. Когда же в сад пришла собака, мурлыкающая семейка легко и грациозно запрыгнула на древо. Это замечательный пример нерепрессивного подхода в воспитании. Как переводится насилие в педагогике? Сделай так-то, иначе я причиню тебе боль и страдание, выставлю в невыгодном свете, накажу в той или иной форме, ограничу твои резервы и ресурсы, поставлю в неловкое положение, урежу питание, не выкажу признания, любви и тепла. Репрессивная педагогика в более широком смысле говорит – подчиняйся, в противном случае тебе будет худо. И в том, и в другом случае, в формуле программирования акцентируется негативный момент. Обращается внимание на то, что любое поведение есть средство избежать зла, уйти от наказания. В результате феномен поведения, управления собой и самодисциплины психологически связывается с принципом боли, наказания, осуждения, принуждения, давления и так далее. В вышеописанном примере кошка сама показывала образец поведения. Котята же, наблюдая и перенимая, научились делать то же самое. К моменту появления собаки, они уже обладали навыком запрыгивания на деревья, а потому спокойно ушли от опасности. Эта первая метафора нерепрессивной педагогики очень важна.

Мы даже не представляем себе насколько этот принцип фундаментален – мы не можем научить детей ничему кроме того, чем сами являемся. Именно поэтому нам дана уникальная возможность вообще не воспитывать детей. В одной детской книжке я нашел короткий рассказ о папе-писателе, у которого не было времени воспитывать своего сына. Он очень много работал, у него были колоссальные творческие планы. Семья, в свою очередь, заботилась о нем, но у последнего совершенно не было времени посидеть с сыном у камина, не было свободной минуты для того, чтобы передать ему опыт жизни. Иногда ночью семилетний ребёнок вставал в туалет и когда он туда шел, то проходил мимо двери, из-за которой струился свет. Отец глубокой ночью трудился за своим письменным столом. Автор этого рассказа пишет: «Бог его знает, как мы воспитываем своих детей. Но я сам был этим маленьким мальчиком, пишу о своем отце, и ничто меня не воспитывало так трудиться, как свет из его комнаты. Он со мной все эти годы практически не общался, у нас не было возможности серьёзно поговорить, да и не было смысла в этом. Мне было достаточно и такого воспитания». Самое приятное и, в то же время, самое опасное заключается в том, что мы в состоянии тиражировать только самих себя. Для педагогики этот факт одновременно и удивительный, и кошмарный. Если взять пример зерна, кошки, многие другие метафоры, о которых я вскорости расскажу, получается очень странная вещь. Только то, чем мы являемся сущностно, глубинно, подлинно, мы на самом деле и можем передать нашим детям. Причем передача эта, как я уже отмечал, осуществляется резонансно. Недаром говорят: «Нравственные ценности малыш усваивает с молоком матери». Получается, что ценности, идеалы, смыслы имеют незримую связь с биохимическими компонентами материнского молока. В этом есть определенная доля истины.

На неком магическом незримом психополевом уровне родитель просто транслирует в малыша все свои программы – верования, убеждения, коды, которые рассматриваются им как нормальные, истинные, правильные. И нет никакой другой возможности чему-то другому научить детей. Может быть то, о чём сейчас идет речь, является ключом к воспитанию вообще. Я хочу обратить Ваше внимание на то, что вышеизложенное словесно декларируется многими. На уровне манифестаций, на уровне слов мы все это знаем, но никогда в это до конца не верим, считая, что можно жить одной жизнью, а ребёнку передать другие ценности, качественно иные образы поведения. Родители говорят, нам не повезло, зато мы сделаем счастливыми своих детей. Но каким Макаром, интересно, они собираются этого достичь, не желая принимать ответственность за то, чтобы самим, в первую очередь, быть счастливыми, благополучными, радостными?! «Чтобы делать золото, нужно иметь золото». Чтобы одарить здоровьем, необходимо обладать этим здоровьем. Чтобы взрастить хорошего ребёнка, требуется быть хорошим родителем.

Заметьте, как много людей обращается к эзотерической литературе, к психологии, к религии в надежде стать духовным, т. е хорошим. Это результат действия той же репрессивной парадигмы: если я не буду регулярно ходить в церковь, если меня не будет любить батюшка, если я не буду выполнять посты, значит, мне не спасти свою душу, следовательно, за гробовой чертой мне будет плохо. В итоге человек не очень счастлив здесь, постоянно принуждая себя к чему-то, пугая себя загробными муками. Да, и там, я думаю, он тоже в постоянном напряжении, если есть, конечно, чему напрягаться. У Сергея Алексеева в «Сокровищах Валькирии» есть слова, очень точно подмечающие разделение, имеющее место в рядах человечества: «Земные люди жизни радуются и гимны ей воспевают, Земноводные же всегда ищут спасения, а спасшись, воспевают свой жидкий разум и воздают хвалу собственной ложной мудрости». Я не против христианского мировоззрения и представлений о загробной жизни. Придет время, мы умрем и там разберемся что к чему. Я знаю совершенно точно лишь одно: если какой-либо поступок выполняется из-за страха перед наказанием, из опасения возможной потери комфорта, поглаживаний, капиталовложений или иных мирских благ (дефицитная мотивация), то человек, вследствие запугивания самого себя, вступает в какие-то спекулятивные отношения с Богом по поводу бронирования теплого местечка в райском санатории.

Получается у людей очень любопытная жизнь. Человек подчинен миру, тому что называют Господом. Но он не должен быть ничьим рабом, даже рабом Всевышнего. Ибо человек представляет собой образ и подобие Божие. Он не равен Богу, но тождественен Ему, будучи слеплен по Его образу и имея в себе тот же Дух. Так говорили все древние учения. Почему же человеку пытаются надеть ярмо невольника, почему он должен разбивать лоб о паперть храма? Я сейчас говорю не о церковной педагогике, а о том, что, к сожалению, страх наказания, страх потери, страх дефицита – не успеть отхватить, хапнуть, прибарахлиться – присутствует во всех нас, у одного в большей степени, у другого в меньшей. И дело даже не в том, какое существование мы зарабатываем за чертой смерти. Мы его отравляем нашим нынешним бытием. Относясь пренебрежительно к сиюминутному настоящему, вряд ли человек сможет стать другим через двадцать лет. И очень сомнительно, что в дальнейшем с ним возможна некая подлинная метаморфоза за последним порогом. Скорее всего, что он останется таким же нервным, суетливым, преисполненным всевозможных страхов, тревог и опасений. И встреча со Смертью просто-напросто рассыплет его в труху. Потому что скрепленное страхом нечто, называемое громким именем «Человек», может быть, и не имеет нравственного права на существование в дальнейшем. Мы даже никогда всерьёз не задумываемся над тем, а что в нас такого, что должно нас пережить? Это довольно неприятный вопрос, ибо он касается фундаментальнейшей иллюзии – страха смерти.

Люди, испытывая ужас от встречи с переживаниями касающимися ухода в мир иной, тем не менее, активно тиражируют последний в своих детях. Они привносят его в жизнь малышей, в их бессознательное, захламляя его негативными программами. Что такое страх смерти? Это все то, что определяет наше поведение, направленное на выживание. Взрослые постоянно напоминают ребёнку о том, что если он не выполнит приказанного, то ему будет плохо. И мы это «плохо» повторяем столь часто, да вдобавок ещё демонстрируем личными моделями поведения ужасы и кошмары, ранее облеченные лишь в словесную форму, что в результате толкаем малыша на реализацию этих программ. Получается очень странная штука – родители сами делают своих детей несчастными, так как именно они рассказывают им о своих страхах, тревогах, ужасах, беспокойствах и опасениях. Взрослые считают, что должны рассказать ребёнку о всём негативном и деструктивном. А это выливается в то, что родителями в малыше порождается психодинамика страха, т.е. этот страх начинает работать в психике маленького человека. Взрослые, со своей стороны, всячески подтверждают необходимость ориентации на угрозу, страх, разрушение и невыживание. Мы прививаем своим детям с самого раннего возраста всевозможные тревоги, предвкушения неожиданного несчастья, катастрофы, бедствия, ибо считаем, что таким образом мы их обучаем реальной жизни. Да, ничему полезному мы их таким подходом не учим! На такого ребёнка потом больно смотреть – комочек страха, боязливое существо, постоянно медитирующее на проблемы. Дети вырастают, привыкнув воспринимать жизнь как поле битвы, где необходимо выжить любой ценой и защитить своих детенышей от всех и вся. В то время, как Мир, если взглянуть на него глазами незамутненными опасениями и фобиями, устроен по-другому. Он сотворен не по бездушным механическим законам, а является живым организмом, существующим по неписанному принципу: «Кто чего боится, то с тем и случится. Кто к чему стремится, тот туда и попадет». Корни этого принципа сокрыты в таинственном и непостижимом феномене внимания. Мы магически на основе намерений, верований, убеждений создаем свою реальность. Силой своего внимания притягиваем в неё жизненные ситуации, генерируя соответствующее психополе.