ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ АСИММЕТРИЯ МОЗГА И ХИМЕРЫ СОЗНАНИЯ (попытка нейросемиотического анализа)

Но, две души живут во мне,

И обе не в ладах друг с другом. Одна, как страсть любви, пылка И жадно льнет к земле всецело, Другая вся за облака Так и рванулась бы из тела.

Гете.

Парадоксальный менталитет,

или феномен подпоручика Киже и подпоручика Синюхаева

Существует загадочное свойство человеческого сознания — при­нимать фикции за реальность, а реальности игнорировать и относиться к ним как к фикциям. Пожалуй, наиболее рельефно это свойство сознания проступает в фабуле известного рассказа Ю.Ты нянова «Подпоручик Киже». Бурная событиями жизнь, блистательная карье­ра бестелесного подпоручика Киже и превращение в призрак, анни­гиляция реально существующего поручика Синюаева исчерпывающе обрисовывают феноменологию парадоксального менталитета.

Тыняновскую фантасмагорию хотелось бы считать остроумным гротеском, доставляющим удовольствие ценителям хорошей литера­туры, но трагический опыт XX века вынуждает нас выйти за рамки эстетических суждений и пристальнее рассмотреть феномен удачли­вого подпоручика и несчастного поручика. Сегодня мы знаем, какими страшными жертвами обернулось у нас, в сопредельных с нами странах или в довоенной Германии игнорирование реальности и поклонение фикциям — идеологическим, классовым, расовым. Впрочем, употреб­ление прошедшего времени вряд ли здесь уместно. И ныне, каждый раз, когда мы сталкиваемся с «невозможностью поступиться прин­ципами», мы вступаем все в ту же призрачную сферу парадоксального сознания, в которой торжествуют фикции и испаряется реальность. Среди сил, подталкивающих сейчас страну к катастрофе, парадок­сальный менталитет занимает отнюдь не последнее место, а по труд­ности его преодоления, вероятно, первое.

Исторический опыт свидетельствует, что такой менталитет скла­дывается под воздействием определенной политической ситуации как форма психологической защиты, как единственная возможность со­хранить душевный комфорт в условиях грандиозного обмана и жес­точайшего террора.

Далее я приведу факты, позволяющие увидеть те особенности устройства и работы мозга, которые при определенных условиях могут породить парадоксальную ментальность. Я попытаюсь показать, что немалую роль при этом играют нервные механизмы правого и левого полушарий мозга, обеспечивающие функционирование языковой сис­темы.

Для понимания дальнейшего необходимо кратко охарактеризовать процедуру проводившихся исследований. На протяжении почти чет­верти века наш коллектив — Лаборатория функциональной асиммет­рии мозга человека — занимается изучением роли правого и левого полушарий мозга в осуществлении высших форм психической дея­тельности, таких, как порождение и восприятие речи, когнитивные процессы, отображение пространства и времени, изобразительная дея­тельность. Исследования проводятся в психиатрической клинике в процессе электросудорожной терапии. В исследованиях, о которых речь пойдет далее, помимо автора принимали участие Л.Я.Балонов, Д.А.Кауфман, О.П.Траченко, Т.В.Черниговская.

Мозг и два модуса мышления (решение силлогизмов в условиях преходящего угнетения одного полушария).

В литературе, посвященной функциональной асимметрии мозга, стали привычными характеристики левого полушария как «логичес­кого» или «абстрактного», правого — как «образного» или «конкрет­ного». Если отвлечься от обобщенности и размытости таких харак­теристик, то с ними можно согласиться. Как правило, они базируются на исследованиях — сенсорных, мнестических, языковых функций каждого полушария.

В экспериментальной психологии, в первую очередь в онтогене­тических и межкультурных исследованиях, для изучения абстрактных форм мышления часто привлекается решение силлогизмов (см. обзор П.Тульвисте, 1988). Решение силлогизмов предполагает выведение умозаключения из двух суждений (посылок) и поэтому служит прос­тым и удобным приемом тестирования способностей к дедукции. Классический пример сгуглогизма из Аристотеля, который приводится во всех учебниках логики:

«Все люди смертны», «Кай — человек» — это посылки. И вывод — умозаключение: «Кай смертен».

В нашем исследовании использовано 10 силлогизмов[1]:

1. Во всех реках, где ставят сети, водится рыба.

На реке Неве ставят сети.

Водится в Неве рыба или нет?

2. У каждого государства есть флаг.

Замбия — государство.

Есть у Замбии флаг или нет?

3. Таня и Оля всегда вместе пьют чай.

Таня пьет чай в 3 часа дня.

Пьет ли Оля чай в 3 часа дня?

4. Все драгоценные металлы не ржавеют.

Молибден — драгоценный металл.

Ржавеет молибден или нет?

5. Каждый художник умеет нарисовать зайца.

Дюрер — художник.

Умеет ли Дюрер нарисовать зайца или нет.

6. У всех квадратов стороны одинаковые.

Девочка нарисовала на доске квадрат.

У этого квадрата стороны одинаковые или нет?

7. Летом на широте Ленинграда белые ночи.

Город Приморск находится на этой широте.

Летом в Приморске белые ночи или нет?

8. Все числа, которые кончаются на 5, делятся на 5 без остатка.

Число 705 кончается на 5.

Делится число 705 на 5 без остатка или нет?

9. Все млекопитающие кормят своих детей молоком.

Кенгуру — млекопитающее.

Кормит кенгуру своих детей молоком или нет?

Каждый силлогизм предъявлялся больным на отдельной карточке. Содержание части силлогизмов соотносилось с опытом наших боль­ных, так что ответ на вопрос был им априорно известен (например, силлогизм № 1). Другие силлогизмы не были соотнесены с опытом больных, так что ответ мог быть дан только на основе логического вывода (например, силлогизм № 2). Нас интересовала не только и не столько правильность ответов, сколько их обоснование. Поэтому после ответа на вопрос (независимо от того, положительный он или отрицательный) больной обязательно должен был объяснить «почему он так думает». Предметом анализа, собственно, являлись обоснования ответов.

В исследованиях участвовало 14 больных, проходивших курс уни­латеральной электросудорожной терапии. Каждый больной исследо­вался трижды: до унилатеральных припадков (УП) (контрольное исследование), после правостороннего УП (те. в условиях преходя­щего угнетения правого полушария) после левостороннего УП (т.е. в условиях преходящего угнетения левого полушария). Таким образом, сопоставление логических возможностей правого или левого полуша­рия производилось у одних и тех же людей.

В контрольных исследованиях до электрошоков больные в подав­ляющем большинстве случаев давали правильные ответы, причем чаще всего встречались логические обоснования: «ЗдеСь сказано, что у каждого государства есть флаг, и сказано, что Замбия — государство. Значит у Замбии есть флаг» (силлогизм № 2). Такие ответы, моти­вированные дедукцией из посылок, квалифицировались как теорети­ческие. Гораздо реже встречались ответы, основанные на сведениях, известных больным априорно из собственного опыта. В этих случаях ссылались на личные наблюдения, аналогии со знакомыми ситуаци­ями, общеизвестные факты и нормы поведения: «Конечно в Неве водится рыба, я много раз видел, как ее ловят» (силлогизм № 1) или «Нет, не пьет.

После правосторонних УП, т.е. в условиях относительно изолиро­ванного функционирования левого полушария, тенденция к теоретиче­ским обоснованиям ответов не только сохранялась, но и усиливалась. Интересно отметить одно обстоятельство. Если при предъявлении сил­логизмов, соотнесенных с опытом больных, могли отмечаться единич­ные эмпирические ответы, то при предъявлении силлогизмов с незна­комым для больных содержанием ни одного эмпирического ответа не было — больные во всех случаях делали формально-логический вывод из посылок. Отличительной чертой рассматриваемого состояния было стремление эксплицировать процесс решейия силлогизма. Не дожи­даясь вопросов исследователя, больные спонтанно ссылались на по­сылки силлогизма, нередко предваряя их риторическим вопросом: «Умеет. Но почему? Тут сказано, что каждый художник умеет нари­совать зайца, а Дюрер, сказано, художник» (силлогизм № 5).

Совершенно иначе вели себя те же больные после левосторонних УП, т.е, в условиях относительно изолированного функционирования правого полушария. Драматически увеличивалось количество эмпи­рических ответов. Напомним, что после правосторонних УП эмпири­ческие обоснования ответов встречались лишь у единичных больных и только при предъявлении силлогизмов, соотнесенных с опытом больных. После левосторонних УП эмпирические обоснования ответов появились практически у всех больных, а у некоторых из них все ответы в этом состоянии имели эмпирические обоснования. Впечат­ляет тот факт, что эмпирические обоснования наблюдались не только при предъявлении силлогизмов, соотнесенных с опытом больных, но и при предъявлении силлогизмов с незнакомым содержанием.

В посылках одного из силлогизмов содержался признак делимости на 5 (силлогизм № 8). При угнетении правого и относительно изолированном функционировании левого полушария все больные давали теоретические ответы, т.е. делали формально-логический вывод из посылок. При угнетении левого и относительно изолированном функционировании правого полушария те же больные часто пытались дать ответ эмпирическим путем — делили 705 на 5. Один наш больной, студент последнего курса политехнического института, при предъяв­лении ему этого силлогизма после левостороннего УП воскликнул: «Ха! Не верю!» — и также занялся делением. К этому «не верю» мы еще вернемся.

Итак, наше исследование показало, что в разных состояниях одни и те же лица одну и ту же задачу решают различным образом — либо теоретически, либо эмпирически. Основные различия теоретического и эмпирического способов решения рассмотрены в капитальной моно­графии П.Тульвисте (1988) на материале межкультурных и возраст­ных исследований. Все дальнейшие рассуждения, изложенные в этом разделе, опираются на проведенный им анализ.

Силлогистическое, или дедуктивное умозаключение предполагает обращение исключительно к данным, содержащимся в самой задаче, в посылках силлогизма. Оно предполагает также обращение к знаниям о правильном или неправильном мышлении (независимо от формы существования этих знаний). Решая силлогизм формально-логиче- ским способом, человек осознает ход решения задачи и контролирует его на основании своих знаний о правильности и последовательности мыслительных операций. При этом он не должен сверяться с дейст­вительностью. Единственным критерием истинности вывода является его логическая правильность. Силлогизм требует, чтобы человек «ос­тавался внутри задачи и соотносил одни ее составные части с другими, вместо того, чтобы обратиться к реальности, о которой идет речь в задаче» (Тульвисте, 1988, с. 247). Преимущество теоретического мыш­ления заключается в том, что оно позволяет решать задачи независимо «ни от знаний испытуемого о соответствующей реальности, ни от его доверия или недоверия к посылкам и выводу» (там же, с. 244). Но в этом и есть ограниченность теоретического мышления — истинность решения верифицируется только мыслительными операциями, но не соответствием действительности.

Иное дело — эмпирический ответ. В этом случае посылки воспри­нимаются как не связанные между собой сообщения. Для решения задачи человек непосредственно обращается к той реальности, о которой в задаче идет речь. При эмпирическом способе решения испытуемый выходит за рамки силлогизма и апеллирует к действи­тельности, точнее к своим знаниям о ней. Истинность ответа гаран­тируется соотнесением с реаль ным положением дел. Ответ правилен потому, что он подтверждается практикой, жизненным опытом, зна­нием реальности. В эт м преимущество эмпирического способа мыш­ления, но в этом и его ограниченность — мышление вращается в пределах уже известного. На базе эмпирического мышления нельзя получить новое знание.

Обсуждение разных способов решения силлогизмов подводит нас к одной из фундаментальных проблем психологии — гетерогенности мышления. В современном виде эта проблема восходит к работе ЛЛеви-Брюля (Леви-Брюль, 1930), который описал «дологическое» или «пралогическое» мышление, свойственное представителям «низ­ших» обществ. Последующая психологическая, этнологическая, исто- рико-культурная литература изобилует параллелями между первобыт­ным или мифологическим мышлением, которое реконструировано по сохранившимся текстам и памятникам, мышлением людей из совре­менных традициональных обществ и мышлением детей (Лотман, Успенский, 1973; Иванов Вяч., 1978; Лурия, 1982; Выготский, 1983; Пиаже, 1932; Леви-Строс, 1985). Вопрос заключается в том, вытес­няются или сохраняются дологические (а теперь мы бы сказали — эмпирические) формы мышления в процессе культурно-исторического или онтогенетического (применительно к отдельному человеку) раз­вития. Иными словами, однородно или гетерогенно мышление? Еще в начале века Л.Леви-Брюль утверждал, что дологическое мышление сохраняется и активно используется современными людьми. Идею сосуществования различных модусов мышления — незрелых («ком­плексных» по его терминологии) и высших («научных») горячо отстаивал Л.С.Выготский (1982).

Нам представляется правомерной позиция П.Тульвисте, который рассматривает различные модусы мышления с точки зрения функций, выполняемых ими. По его представлениям мышление гетерогенно, поскольку разные сферы человеческой деятельности облуживаются специфическими для этих сфер формами мышления — обыденным, научным, религиозным, поэтическим и т.п. В силу этого неправомерно говорить о низших и высших формах мышления, можно лишь обсуж­дать адекватность того или иного модуса мышления соответствующей деятельности. Эмпирическое мышление является необходимым инст­рументом обыденной жизни в любые эпохи и в любых обществах. В этом смысле его «можно считать универсалией человеческого мыш­ления» (Тульвисте, 1988, с. 243). Формально-логический модус мыш­

ления обслуживает очень важную, но достаточно узкую сферу дея­тельности в обществах современного типа, а именно — научную деятельность. Поэтому им обладают представители тех обществ, в которых модусы мышления развиваются не спонтанно, а усваиваются из социального окружения, т.е. имеют своим источником культуру. Эмпирическое мышление усваивается ребенком естественным путем в обыденной жизни. Теоретическое мышление развивается под вли­янием обучения в школе европейского типа, специально нацеленной на развитие этой формы мышления.

Анализ литературы показывает, что идея гетерогенности имеет два источника. Один — концептуальный: соображения общего характера, вытекающие из тех или иных постулатов. Одним из наиболее мощных источников такого рода является деятельностный подход, связанный с именами С.Л.Рубинштейна (1958), А.НЛеонтьева (1972), Л.С.Вы- готского (1982). Другой — эмпирический: наблюдения над способом решения задач в различных ситуациях. Здесь наиболее убедительны онтогенетические исследования на том этапе развития, когда один и тот же испытуемый в зависимости от содержания задачи (знакомое оно или незнакомое) использует для ее решения различные модусы мышления. И все же, как нам кажется, идее гетерогенности не хватает полновесной экспериментальной аргументации. У современного чело­века разные модусы мышления — эмпирический и теоретический — тесно переплетены и маскируют друг друга. Вычленить любой из них в первозданном виде у взрослого здорового человека невозможно.

Мы полагаем, что наше исследование дает дополнительную аргу­ментацию идее гетерогенности мышления. Во-первых, оно наглядно продемонстрировало сохранность и возможность использования эм­пирического способа решения задач у людей, в полной мере владе­ющих формально-логическим способом[2]. Во-вторых, оно показало, что разные типы мышления территориально раздельны: теоретическое мышление базируется на деятельности структур левого полушария мозга, эмпирическое — правого. Собственно, благодаря этому обсто­ятельству, нам удалось расслоить оба типа мышления и продемон­стрировать каждый из них в чистом виде.

Как было сказано выше, деятельностный подход дает достаточно обоснованное объяснение причин гетерогенности мышления — необ­ходимость решать задачи, относящиеся к разным сферам деятельности. И все же остается не до конца ясным, почему теоретическое мышление, коль скоро оно появилось, не берет на себя функции решения задач обыденной жизни, почему эмпирическое мышление в этом случае сохраняет свою суверенность. Ведь формальная логика — достаточно мощный инструмент, которому подвластно решение как новых задач, так и задач, с которыми человек уже сталкивался и в отношении которых имеет опыт.

Мы уже цитировали одно из высказываний П.Тульвисте, в котором он замечает, что при формально-логическом способе решения задачи не имеет значения «доверие или недоверие к посылкам и выводу». К сожалению, эта мысль далее автором не развивается. В то же время случайное наблюдение при проведении экспериментов показало, что в одном из предъявлявшихся нами силлогизмов (силлогизм № 4) была ложная посылка — в ней утверждалось, что молибден — драго­ценный металл (это был наш недосмотр при подготовке тестового материала). Однажды, в условиях угнетения правого полушария боль­ная сказала: «Я не уверена, что молибден драгоценный металл, но судя по этой карточке, он не ржавеет». Это наблюдение натолкнуло нас на мысль провести новую серию исследований.

Как рождаются химеры сознания (решение силлогизмов с ложными посылками в условиях преходящего угнетения одного полушария)

Насколько мне известно, попытки исследовать решение силлогиз­мов с ложными посылками до сих пор не предпринимались. Как поведут себя испытуемые в этой двусмысленной, если не сказать, конфликтной ситуации? По-видимому, именно такая задача может прояснить проблему доверия к исходным данным. Мы составили 5 силлогизмов, в которых одна из посылок была явно ложной.

11. Всякое дерево тонет в воде.

Бальза — дерево.

Тонет бальза в воде или нет?

12. Все драгоценные металлы блестят.

Медь — драгоценный металл.

Блестит медь или нет?

13. В Африке часто бывает северное сияние.

Уганда в Африке.

Бывает в Уганде северное сияние или нет?

14. В тропических странах зима холодная.

Эквадор — тропическая страна.

Зимой в Эквадоре холодно или нет?

15. Обезьяны хорошо прыгают по деревьям.

Дикобраз — обезьяна.

Прыгает дикобраз по деревьям или нет?

Эти «ложные» силлогизмы перемежвались с силлогизмами, в ко­торых посылки были истинными. Процедура тестирования ничем не отличалась от процедуры, описанной в предыдущем разделе. У всех больных проверялся запас соответствующих сведений: знают ли они, что такое северное сияние и где оно бывает, как выглядит дикобраз, какой климат в тропиках, какие металлы относятся к драгоценным. В исследовании участвовало 10 (уже других) больных, проходивших курс лечения унилатеральными припадками.

В контрольных исследованиях, как можно было ожидать, мы столкнулись с двумя типами ответов. Во-первых, неприятие ложной посылки и отказ от решения силлогизма: «Нет, дерево в воде не тонет. Если бальза — дерево, оно не утонет», «Неправильно, в тропических странах зимы не бывает» и т.п. Ответы этого типа встречались наиболее часто. Такие ответы по аналогии с соответствующими от­ветами в предыдущем исследовании правомерно квалифицировать как эмпирические: испытуемые выходят за рамки силлогизма и апел­лируют к реальности. Второй тип ответов — формально-логический вывод из посылок, когда несоответствие посылки действительности не принимается во внимание: «Да, в Эквадоре зимой холодно, потому что это тропическая страна», «Да, бальза тонет в воде, так как бальза — дерево, а все деревья тонут в воде» и т.п. Ответы такого типа встречались реже эмпириеских, хотя и достаточно часто. Их можно было бы квалифицировать как теоретические, ибо испытуемые оста­вались в рамках силлогизма и строго следовали правилам дедукции. Однако такие ответы, противоречащие истине, но правильные с про­цедурной, операциональной точки зрения, адекватнее, по-видимому, квалифицировать как формальные.

Иногда больные испытывали затруднения, так как не знали, какому ответу отдать предпочтение: формально-логическому, но неистинному умозаключению, или следовать истине, отказавшись от вывода. В таких случаях ответ носил амбивалентыный характер: «По структуре напи­санного вроде бы должен быть положительный ответ, но я думаю, не бывает в Африке северное сияния, никогда об этом не слышала» (силлогизм № 13) или «Надо говорить, как здесь написано? Тогда дикобраз прыгает по деревьям. Но он не прыгает, он не обезьяна». В этих случаях выяснялось, какую альтернативу больной считает предпочтительной. Как формальные, так и эмпирические ответы встре­чались в контрольных исследованиях почти у всех больных. Однако, у большинства из них формальные ответы были редки.

После левосторонних УП неприятие ложных посылок усиливалось. Если в контроле эмпирические ответы составляли две трети всех ответов, то в условиях угнетения левого и относительно изолирован­ного функционирования правого полушария их количество прибли­зилось к 90%. У нескольких больных формальные ответы полностью исчезли, у остальных они отмечались лишь в единичных случаях. При этом создавалось впечатление, что формальные ответы (в тех редких случаях, когда они появлялись) связаны скорее с рассеяннос­тью и недостаточной собранностью больных. Стоило обратить вни­мание больного на ложную посылку, как он спохватывался и отка­зывался от формального решения. Примечательно, что отношение к ложным посылкам стало эмоциональным, больные с необычной для них экспрессией восклицали: «Здесь ложь!», «Это чушь!», «Ерунда!». По сравнению с контролем опровержения ложных посылок стали более мотивированными и распространенными. Иногда они прини­мали характер спонтанных монологов: «Бальза? Что такое бальза? Нет, не тонет бальза, не всякое дерево тонет в воде. Деревья плавают, а не тонут. А бальзу я не знаю. Не тонет бальза, деревья не тонут» (силлогизм № 11), «Здесь ложь! В Африке не бывает северного сияния. Оно на Северном полюсе бывает. Хотя, может быть на юге Африки, возле Антарктиды оно и есть» (силлогизм № 3).

После правосторонних УП характер ответов у тех же больных разительно менялся. В условиях угнетения правого и относительно изолированного функционирования левого полушария в несколько раз снизилось количество эмпирических ответов и соответственно возросло количество формальных ответов. У некоторых больных совершенно исчезли эмпирические ответы и абсолютно все силлогиз­мы решались ими формальным способом. У остальных больных эмпирические ответы стали единичными. Двое из наших испытуемых после левосторонних УП давали исключительно эмпирические, а после правосторонних УП — исключительно формальные ответы. Те же больные, которые после левосторонних УП очень эмоционально реагировали на ложные посылки, теперь спокойно и уверенно про­изводили формально-логические операции, нисколько не смущаясь нелепостью сообщаемых в посылках сведений. Но самое поразительное заключалось в том, что даже многократное привлечение внимания больных к ложности посылок не меняло их позиции. Прекрасно осознавая ложность посылок, больные предпочитали логический вы­вод эмпирическому решению. При попытке выяснить обоснование столь твердой позиции мы неизменно слышали однотипный аргумент: «Здесь так написано», «здесь так сказано».

Не будем голословными. Приведем выписки из протоколов иссле­дований, в которых сопоставлены ответы одних и тех же больных при предъявлении одних и тех же силлогизмов в разных состояниях.

Выписки из протоколов исследования больной Ф,

Контрольное исследование до УП:

— Прочтите, что здесь написано и ответьте на вопрос (предъяв­лен силлогизм № 14)

— Наверное нет.

— Почему Вы так думаете?

— По структуре здесь написанного должен быть положитель­ный ответ. Но я думаю, что Эквадор в Африке, а там всегда тепло.

Исследование после левостороннего УП (предъявлен тот же сил­логизм, пожимает плечами, перечитывает):

— В тропических странах зима не холодная! Это ложь! Исследования после правостороннего УП (предъявлен тот же

силлогизм. Быстро прочитала и сразу ответила):

— В Эквадоре зимой холодно, так как Эквадор — тропическая

* страна.

— Разве в тропических странах зима холодная ?

— Думаю, да. Зима там холодная, а лето теплое.

— Вы в этом уверены?

— Нет, не уверена.

— Если Эквадор тропическая страна, в нем может быть холодно?

— Нет, не может быть, раз тропическая страна.

(Продолжение через 5 минут.)

— В Эквадоре зимой холодно?

— Нет, Эквадор — тропическая страна.

(Предъявлен тот же силлогизм.)

— В Эквадоре зимой холодно, так как Эквадор — тропическая страна.

— Вы же знаете, что это не так.

— Но здесь же написано.

Выписки из протокола исследований больной С.

Контрольное исследование (предъявлен силлогизм № 13):

— В Уганде бывает северное сияние, так как Уганда в Африке. Исследование после левостороннего УП (предъявлен тот же сил­логизм):

— Ой! Что за ерунда какая?! Что эго — Уганда? Нет такой страны!

— В Африке есть такая страна.

— Все равно не может быть в Уганде северного сияния. В Аф­рике северного сияния не бывает.

Исследование после правостороннего УП (предъявлен тот же сил­логизм):

— Бывает, так как Уганда в Африке.

— Вы знаете, где бывают северные сияния?

— Знаю, на Северном полюсе.

— А в Африке бывают?

— Наверное нет.

(Повторно предъявлен силлогизм.)

— В Африке бывает северное сияние, раз на карточке написано. Выписки из протоколов исследования больной К.

Контрольное исследование (предъявлен силлогизм № 15):

— Не прыгает* дикобраз по земле бегает.

— А как он выглядит?

— Он колючий.

— Он похож на обезьяну?

— Нет, не похож.

Исследование после левостороннего УП (предъявлен тот же сил­логизм):

— Дикобраз? Разве он может прыгать по деревьям? Он не обезьяна. Он колючий, как ежик. Здесь неправильно.

Исследование после правостороннего УП (предъявлен тот же сил­логизм):

— Прыгает дикобраз по деревьям, раз он обезьяна.

— Разве дикобраз обезьяна?

— Нет, дикобраз колючий, такой как ежик.

— Может он прыгать по деревьям?

— Нет не может, по деревьям не может.

(Повторно предъявлен силлогизм.)

— Раз дикобраз обезьяна, то прыгает по деревьям.

— Вы же знаете, что дикобраз не обезьяна.

— На карточке так написано.

В предыдущем разделе, обсуждая статус эмпирического и теоре­тического мышления, мы солидаризовались с деятельностным подхо­дом. Такой подход предполагает, что каждый модус мышления об­служивает свою сферу деятельности и решает задачи, типичные для этой деятельности. Эмпирическое мышление обслуживает обыденную деятельность и решает задачи обыденной жизни. Однако мы пред­положили, что функции эмпирического мышления не исчерпываются сказанным. Исследование решения силлогизмов с ложными посыл­ками показало, что эмпирическое мышление выполняет чрезвычайно важную задачу, выходящую за рамки обыденной жизни и обыденной деятельности. Оно обеспечивает проверку постулатов, которыми опе­рирует теоретическое мышление. Вспомним «Ха! Не верю!» нашего студента, когда после левостороннего УП он прочел о признаке делимости на 5. Иными словами, эмпирическое мышление предохра­няет нас от сомнительных выводов, построенных на шатких основа­ниях Пока функционирует правое полушарие — носитель эмпири­ческого мышления — мы сверяемся с реальностью. Таким образом, поставленный в предыдущем разделе вопрос о доверии или недоверии к данным, исходным для мыслительной деятельности, однозначно решается в пользу правого полушария.

Но проведенное исследование ответило и на вопрос, с обсуждения которого начиналась лекция и который вынесен в заглавие: откуда берутся химеры сознания, каким образом фикции могут заместить реальность, где источник парадоксальной ментальности, почему воз­можен феномен подпоручика Киже. Вспомним, как спокойно прини­мались ложные постулаты после правостороннего УП. Вспомним, как уверенно делались выводы о холодах в Эквадоре, северных сияниях в Уганде, прыгающих по деревьям дикобразах. Вспомним, что больные сознавали нелепость посылок и неистинность выводов, но игнориро­вали эти факты. Вспомним, наконец, решающий аргумент — «здесь так написано». Не забудем искренность и убежденность больных в своей правоте И мы получим завершенную картину парадоксального менталитета. Теперь мы знаем, какая мозговая ситуация лежит в основе такого менталитета — изолированное функционирование ле­вого полушария, мышление в условиях бездействия правого полуша­рия. Как видим, ментальность, в которой фикции замещают реаль­ность, потенциально присуща каждому человеку. Мы сталкиваемся с ней, когда теоретическое левополушарное мышление не коррегируется эмпирическим правополушарным.

Факты, полученные при исследовании решения силлогизмов с ложными посылками, позволяют предположить, что в мозгу человека формируются два самостоятельных механизма, обеспечивающих мыс­лительную деятельность. Функцией одного из них является чисто процедурный операциональный аспект мыслительной деятельности.

Такой механизм отвечает за правильность и последовательность мыс­лительных операций. И только. Он безразличен к материалу, которым оперирует мысль. Этот механизм располагается на территории левого полушария. Мозг обладает также механизмом, следящим за доброт­ностью того материала, которым оперирует мысль, — механизмом, обеспечивающим соответствие мысли действительности. Но он не способен к развитию мысли. Этот механизм расположен на террито­рии правого полушария.

Но пойдем дальше. Поставим вопрос, почему эти механизмы раздельны и занимают разные территории. Обратимся опять к экс­периментальному материалу, но уже иного плана.

Языковой знак и два полушария мозга

Рассмотрим отношение к языковому знаку каждого полушария или, что то же самое, статус слова в языковом сознании каждого полушария. Мы будем опираться на исследования, проводившиеся нами на протяжении двадцати лет. Для суждения о функциях каждого полушария, кроме основного приема — исследования больных: после УП, — использовались исследования здоровых испытуемых так на­зываемыми неинвазивными методами. В частности, использовался метод монолатерального тестирования — регистрация времени вос­приятия слов, предъявленных раздельно каждому уху[3].

Начнем со звуковой материи языка, с фонетического слова. Ис­следования методом монолатерального тестирования показали, что восприятие слов успешно осуществляется обоими полушариями — различия в скорости восприятия слов, предъявленных правому и левому уху, незначительны и несущественны. Однако, если предъяв­лять не слова, а квазислова — бессмысленные речеподобные звуковые последовательности, то такие различия становятся существенными, и скорость восприятия квазислов, предъявленных правому уху, оказы­вается намного выше. Очевидно левое полушарие лучше справляется с восприятием бессмысленных звуковых последовательностей, чем правое (Кауфман, Траченко 1985; Траченко, 1986).

Не вызывает сомнений, что восприятие лишенных смысла речепо­добных звуковых комплексов предъявляет особо жесткие требования к фонологоческому анализу. Обширная серия исследований воспри­ятия звуков речи в условиях преходящего угнетения одного полуша­рия, проведенная нами в начале 1970 годов, убедительно продемон­стрировала, что функционирование фонологической системы связано с левым полушарием. Этим исчерпывающе объясняется преимущество

левого полушария в восприятии квазислов. Но тогда надо согласиться с тем, что правое полушарие воспринимает слова, обходя фонологи­ческий анализ, иным путем. Каким же? Вероятно оно схватывает звуковой рисунок слова целиком, как некий нерасчлененный звуковой гештальт. Аргументом в пользу такого предположения могут служить исследования звуковых суперсегментных средств языка (в первую очередь, восприятие интонаций) в условиях преходящего угнетения одного полушария (Балонов, Деглин, 1976). Было показано, что супер­сегментные (просодические) характеристики речи связаны с деятель­ностью правого полушария. Но этим характеристикам принадлежит огромная роль в формировании звукового облика единиц речевого потока. Именно суперсегментные средства сплачивают меньшие ре­чевые сегменты в сегменты высшего порядка — отдельные звуки речи в фонетическое слово, отдельные слова в синтагмы. Связь просоди­ческих характеристик с правым полушарием делает очень вероятным предположение, что это полушарие распознает слова не путем поэле­ментного анализа, а путем идентификации целостного звукового геш­тальта. Собственно, тот факт, что опознание слов может обходится без полного фонологического анализа (а в речевом потоке обычно и обходится) лингвистам давно известен (Бондарко, 1981).

Итак, для левого полушария экспонента слова членима на мини­мальные звуковые сегменты, представляет собой последовательность дискретных единиц — фонем. Для правого полушария экспонента слова — глобальный звуковой гештальт, непосредственно соотнесен­ный с референтом. На это обстоятельство обратил внимание Р.Якобсон при обсуждении наших экспериментальных данных ОакоЬзоп, \Уаи§Ь, 1979). Он отмечает, что основное различие между полушариями заключается в том, что звуковые средства языка, контролируемые левым полушарием, «сами по себе не обладают какой-либо опреде­ленной референцией» УакоЬзоп, 1980, р.17), в то время как «главной способностью правого полушария в плане обработки объектов слухо­вой перцепции является прямая замена их на простое, конкретное представление, лежащее собственно вне языка» (там же, с.28). Это первое различие статуса языкового знака в сознании правого и левого полушарий.

Обратимся к морфологии. В условиях преходящего угнетения одного полушария мы проводили свободный ассоциативный экспе­римент (Деглин, Балонов, Долинина, 1983; Балонов, Деглин, Черни­говская, 1985). В ассоциативном эксперименте испытуемым предла­гается в ответ на какое-либо слово, называемое «стимул», быстро, не задумываясь, отвечать другими словами. В свободном ассоциативном эксперименте испытуемые могут отвечать любым количеством любых слов без всяких ограничений. Среди различных типов ответов можно выделить словоизменительные и словообразовательные ассоциаты — морфологические дериваты слова-стимула. Например, к слову «дом» дается ассоциат «домик» или «домашний», к слову «купаться» — «купаюсь» или «купальник» и т.д. В контрольных исследованиях такие ответы встречались редко. В условиях угнетения левого и относительно изолированного функционирования правого полушария ассоциаты морфологическими дериватами слова-стимула практически исчезают. В условиях угнетения правого и относительно изолирован­ного функционирования левого полушария их количество чрезвычай­но возрастает. Нередко ответ на слово-стимул в этом состоянии представляют собой целую серию морфологических дериватов, порой весьма изощренных. Так, на слово «свистеть» больная после правос- торонннего УП без пауз и передышки ответила: «свистят, свистун, свистящий, свисток, свист, насвистывать, высвистывать». Другая больная в этом состоянии на слово «цветок» так же легко и быстро ответила: «цвести, цветик, цветы, цветущий, цветут, цветение, цвето­чек, расцвет». Создалось впечатление, что игра словоформами в усло­виях угнетения правого полушария становилась самоцелью и приоб­ретала навязчивый характер.

Сам по себе этот факт свидетельствует о том, что языковые механизмы словоизменения и словообразования связаны с левым полу­шарием. Но я хочу обратить внимание на другую сторону вопроса. Левое полушарие осознает и использует морфологическую членимость слова. Комбинируя и перекомбинируя морфемы, пользуясь ими как типовыми блоками в строительстве, оно создает из одних слов другие. Но это возможно, когда слово выступает как созданный, искусственно сотворенный объект, который может быть отделен от денотата пред­мета. Для правого полушария слово морфологически нечленимо и поэтому уникально. Сколько денотатов — столько слов. Превращение одних слов в другие невозможно. Иначе говоря, слово принадлежит только своему денотату и не связано с другими словами. Рискну сказать, что идеалом лексикона правого полушария являются имена собственные.

Идиоматичность номинации для правого полушария и членимость для левого очень рельефно выявляются, если обратиться к пониманию фразеологизмов (Черниговская, Деглин, 1986). Мы предъявляли боль­ным несколько наборов из трех карточек. В каждый набор входила карточка с идиомой, карточка с ее толкованием и карточка со слово­сочетанием, включадощим слова из идиомы. (Напомню, что идиома — это такое устойчивое словосочетание, которое употребляется как целостная речевая единица.) Например: 1. Лезть в бутылку. 2. Сер-

диться. 3. Лезть в окно. Или: 1: Дырявая голова. 2. Плохая память. 3. Дырявое платье. Больных просили выбрать из трех карточек две, которые «подходят к друг другу», при этом смысл выражения «под­ходят» не раскрывался. В обычном состоянии больные объединяли идиому и ее толкование, т.е. создавали пары типа «лезть в бутылку — сердиться», «дырявая голова — плохая память». Эта тенденция уси­ливалась в условиях угнетения левого полушария. Иная картина наблюдалась у тех же больных в условиях угнетения правого полу­шария: резко снижалось количество пар, объединяющих идиому и ее толкование, и, соответственно, увеличилось количество пар, объеди­няющих формально сходные выражения: «лезть в бутылку — лезть в окно», «дырявая голова — дырявое платье и т.п.

Очевидно, правое полушарие воспринимает фразеологизм как еди­ное целое и непосредственно соотносит его со значением. Левое полушарие ориентируется на отдельные элементы, отдельные слова, составляющие идиому. Склонность к членению и опора на элементы в данном случае оказывают левому полушарию плохую услугу — оно лишается возможности понять идиому. Таким образом, левое полу­шарие видит в языковом знаке конструкцию из элементов (для слов — из морфем, для фразеологизмов — из слов), которые можно комби­нировать по присущим им правилам. Эти конструкции могут вести существование самостоятельное и независимое от денотатов. Правое полушарие видит в языковом знаке целостное и уникальное образо­вание, тесно спаянное с денотатом. Это еще одно различие статуса языкового знака в сознании правого и левого полушарий.

Попытаемся выяснить отношение каждого полушария к слову как элементу синтаксической конструкции. С этой точки зрения мы проанализировали результаты ассоциативного эксперимента (Деглин, Балонов, Долинина, 1983; Балонов, Деглин, Черниговская, 1985). Уже простой подсчет длины ассоциатов (среднее количество слов в ответ на одно слово-стимул) обнаружил любопытную закономерность: угне­тение левого полушария сопровождается сокращением длины ответов, угнетение правого полушария — ее увеличением (рис. 8-1). Различия в объеме высказываний с максимальной отчетливостью демонстрирует рисунок 8-2, где в виде полей совмещены количественные характе­ристики высказываний, полученных после право- и левосторонних У П. Видно, что поля этих текстов занимают на диаграмме разное положение — после левосторонних УП поле текстов смещено в область малых объемов, после правосторонних УП — в область высоких объемов. Еще более любопытные результаты были получены при анализе степени синтаксической структурированности ассоциатов. В условиях угнетения левого полушария резко увеличивается количе­

ство асинтаксических ответов (отдельными словами — одним или несколькими) и почти исчезают ответы предложениями. Собственно, укорочение длины ассоциатов и отразило деградацию синтаксиса. В условиях угнетения правого полушария количество асинтаксических ответов значительно снижалось, а количество предложений увеличи­валось (рис. 8-2). Такое улучшение синтаксической оформленности ответов и вызвало удлинение ассоциатов.

Приведенные данные недву­смысленно свидетельствуют о том, что синтаксические меха­низмы языка связаны с левым полушарием. Но мы хотим обра­тить внимание на другую сторо­ну вопроса. Если рассматривать ассоциаты как образцы речевой продукции, то поражает инкап- сулированность, инертность слов в ситуации изолированного функ­ционирования правого полуша­рия: слова не взаимодействуют друг с другом, а просто рядопо- лагаются. В ответах же левого полушария слова активно взаи­модействуют друг с другом, всту­пают в разнообразные и сложные отношения.

Синтаксическая активность слов хорошо отражается в синтаг­матических ассоциациях, когда в качестве ассоциатов выступают слова, заполняющие валентности слова-стимула: к имени суще­ствительному присоединяется ат­рибут или предикат (например, к стимулу «луна» — ответ «круглая луна» или «луна светит»), к гла­голу — его актанты (например, к стимулу «спать» — ответ «че­ловек спит», «спать на кровати» и т.д.) (рис. 8-3). Из приведен­

ных примеров следует, что синтагматические ассоциаты являются следствием актуализации механизмов построения связного текста.

	16 14 12 10 8 6 4 2 0

Анализ обнаружил, что в условиях угнетения левого полушария количество синтагматических ассоциаций стремительно снижается, а в условиях угнетения правого полушария — увеличивается. В ситуа­ции изолированного функционирования левого полушария появля­ются ответы, в которых прямо указываются валентности слова-сти- мула, без какого-либо конкретного лексического заполнения. Так, на стимул «цветок» больной отвечает «какой-то цветок», на стимул «забота» — ответ «забота о ком-то», «забота о чем-то», на стимул «спать» — «кто-то спит», «спать на чем-то», «спать с кем-то». Такие ответы делают очевидным то, что ассоциаты левого полушария ори­ентированы не столько на референт слова-стимула, сколько на по­тенциальную способность слов выстраиваться в организованный сук- цессивный ряд.

Итак, языковой знак правого полушария инертен, не склонен к агрегации с другими знаками. Языковой знак левого полушария активен, легко вступает в связь с другими знаками, что и проявляется в способности этого полушария порождать (и понимать) связные

высказывания любой сложности и любой длины. В этом также разли­чие статуса языкового знака в сознании правого и левого полушарий.

Различное отношение право­го и левого полушарий к слову отчетливо выступает в метаязы- ковых операциях. Мы предлагали нашим больным классифици­ровать восемь прилагательных: хороший, нехороший, плохой, не­плохой, умный, неумный, глупый, неглупый. Каждое слово было на­печатано на отдельной карточке и больных просили расклассифи­цировать эти слова любым спо­собом. В эксперименте участво­вало много больных, а затем был произведен статистический ана­лиз силы связи разных слов меж­ду собой (Деглин, Черниговская, Меншуткин, 1985).

В условиях угнетения левого и относительно изолированной активности правого полушария больные обычно создавали две группы. В одну попадали слова «хороший, неплохой, умный, неглупый», в другую — «плохой, нехороший, глупый, неумный». Как видим, правое полушарие конструирует из предложенных слов две характеристики, два «портрета» — положительного и отрицательного героя. Скажем иначе — правое полушарие обра­щается со словом как с денота­том. Знак слит с денотатом. В условиях угнетения правого и относительно изолированной активности левого полушария те

плохой», «умный — неумный», «нехороший — неплохой» и т.п. (рис. 8-4). Но синонимия и антонимия принадлежат не вещному миру, а миру знаков — в мире вещей антонимов и синонимов нет. Левое полушарие, как видим, ориентируется на системные отношения в языке. Таким образом, слово левого полушария не только открыто для синтагматических связей и ищет партнеров для объединения в линейную последовательность, оно живет также в системе парадиг­матических связей и ощущает себя элементом этой системы, узлом отношений. Но это возможно лишь тогда, когда слово осознается как сущность, отдельная от денотата, имеющая независимое от денотата существование.

®-Ч§! $>-

\/ / \

@

Р,Р2 А, А, НР,ЫР2

VII ЦЦ

и|

о

Рис. 8— 4.

Классификация слов: «хороший» (Р1), «плохой» (А1), «нехороший» (ИР1), «неплохой» (ЙА1), «умный» (Р2), «глупый» (А2), «неумный» (ЫР2), «неглупый» (ЫА2) в полях зрения. I — графы связей (сплошные линии — коэффициент коллигации больше 0,3; штриховые линии — от 0,15 до 0,3); II — дендрограммы сходства (по вертикали — коэффициент коллигации); III — состояние, в котором проводилось исследование (зачеркнуто угнетенное полушарие).

Итак, при классификации языковых знаков правое полушаие ру­ководствуется законами вещного мира, сочетаемостью денотатов, а левое полушарие — законами знаковой системы, сочетаемостью знаков по правилам данной системы. Это еще одно различие статуса языко­вого знака в сознании правого и левого полушарий.

Мы попытались непосредственно выяснить отношение каждого полушария к языковому знаку. Больным задавался вопос, почему тот или иной предмет называется определенным именем, можно ли его переименовать, назвать другим известным или неизвестным словом*. Например, почему хлеб называется «хлебом», можно ли его назвать «мясом» или неведомым словом «бат»; или почему брат называется «братом», можно ли назвать его «сестрой» или неизвестным словом «ран». В условиях угнетения правого полушария, как и следовало ожидать больные прекрасно осознавали конвенциональность и про­извольность языкового знака. Обычно они отвечали: «Так принято называть», «Так сложились», «Можно назвать иначе, но это непри­вычно, неудобно». Ответы тех же больных в условиях угнетения левого полушария звучали совершенно иначе: «Хлеб называется хле­бом, так как он мягкий, вкусный. Хлеб сытость дает. Как же его иначе назвать?», «Брат, он родная кровь, потому он и брат. Иначе нельзя».

Итак, правое полушарие не осознает произвольности, конвенцио- нальности языкового знака. Возникает предположение, что для пра­вого полушария слово неотторжимо от предмета, является его частью, таким же признаком как форма, цвет, запах. Эти данные также свидетельствуют о разном статусе языкового знака в сознании каждого из полушарий.

Подведем итоги.

В языковом сознании левого полушария:

1. Отчетливо различаются слово и денотат.

2. Слово осознается как конвенциональный, произвольный, искус­ственно сотворенный объект.

3. В слове на первый план выступают потенциальные связи (син­тагматические и парадигматические) с другими словами.

В целом, в языковом сознании левого полушария особенно акту­альным является синтаксический аспект семиозиса — отношения между занками. В то же время предельно ослаблен семантический аспект семиозиса.

В языковом сознании правого полушария:

1. Слово и денотат не раличаются. Более того, слово отождеств­ляется с денотатом.

2. Не осознается конвенциональность и произвольность слова. Оно выступает как естественная часть, естественный признак вещи.

3. Слово существует вне связей (синтагматических и парадигма­тических) с другими словами. Оно принадлежит не языковой системе, а только вещам.

* Собственно, исследовалась сохранность «номинального реализма», опи­санного Ж. Пиаже.

В целом, в языковом сознании правого полушария особенно ак­туальным является семантический аспект семиозиса — отношение знаков к денотатам. В то же время предельно ослаблен синтаксический аспект семиозиса.

Таким образом, правое полушарие обеспечивает денотативную семантику. Но при этом оно вынуждено поступиться синтактикой — свободой комбинирования знаков. В вещном мире существуют жест­кие ограничения на комбинации. Языковой знак правого полушария инертен. Левое полушарие обеспечивает синтактику. Языковой знак этого полушария подвижен. Но за синтактику левое полушарие платит семантикой. Как только сквозь знаки начинают просвечивать дено­таты, знаки тяжелеют и утрачивают активность. Из сказанного следует, что языковой знак как левого, так и правого полу шария редуцирован, вырожден: в одном случае он асемантичен, в другом — асинтаксичен. Одно полушарие — будь то левое или правое — не в состоянии осуществить полноценный семиозис.

Редуцированнный языковый знак основа парадоксального менталитета

При обсуждении экспериментов с силлогизмами было высказано несколько соображений. Я предположил, что мыслительная деятель­ность человека есть результат одновременной работы двух самостоя­тельных механизмов, расположенных на территории разных полуша­рий. Механизм, который находится на территории левого полушария, отвечает за процедурный, операциональный аспект мыслительной деятельности, за правильность и последовательность мыслительных операций. Этот механизм безразличен к материалу, которым опери­рует мысль. Но операциональный механизм — это механизм синтак­сический, осуществляющий комбинации и перекомбинации языковых знаков, независмо от их отношения к внеязыковой действительности. Формальную логику можно рассматривать как рафинированную син­тактику (Моррис, 1983). Все логические операции представимы фор­мулами, в которые входят не имеющие вещной семантики символы. Поэтому полноценно функционировать левополушарный механизм может, манипулируя редуцированными асемантическими знаками.

Я предположил, что механизм, расположенный на территории правого полушария, следит за «добротностью» материала, которым оперирует мысль — устанавливает соответствие содержания мысли и реальности. По существу, это механизм семантический, обеспечива­ющий соотнесенность знака с внеязыковым фрагментом действитель­ности. Но такой механизм плохо приспособлен к логическому разви­тию мысли. Знаки, которые имеются в его распоряжении, также редуцированы* — они утратили способность к взаимодействию друг с другом.

Выше была высказана мысль о несовместимости двух аспектов семиозиса — синтактики и семантики. По этой причине, мы полагаем, оказываются редуцированными знаки, которыми оперируют разные полушария. Такая несовместимость двух аспектов семиозиса (выра- жющаяся редукцией «однополушариных» знаков) оборачивается не­совместимостью свободного логического развития мысли и соответ­ствия мысли действительности. Возможно, в этой несовместимости кроется одна из причин территориального размежевания мозговых механизмов мышления. Тем самым природа остроумно решила до­вольно трудную задачу: территориальное разделение синтаксического и семантического механизмов позволяет им функционировать одно­временно, не чиня помех друг другу. Сопряженная работа этих ме­ханизмов позволяет мысли воспарить сколь угодно высоко, подчиня­ясь, однако, земному притяжению.

Но если по какой-то причине устраняется правополушарный ме­ханизм и в распоряжении мозга остается вырожденный знак, не отягощенный денотатом, земное притяжение перестает действовать. Исчезают те ограничения, которые накладывает действительность, а мысль попадает в такие сферы, в которых все возможно, в которых нет грани между реальным и фиктивным, в сферы, населенные при­зраками. Иначе говоря, в удачно найденном принципе разделения функций между полушариями мозга таится потенциальная опасность. Стоит по той или иной причине нарушиться межполушарному рав­новесию и чаше весов склониться влево, как орудием мысли оказы­вается асемантичный редуцированный знак. В этом случае мы и сталкиваемся с феноменом подпоручика Киже: реальный поручикк уходит в небытие, фиктивный подпорудчик делает блистательную карьеру. Таким образом, экспериментальные факты показывают, что нарушение гармоничного сотрудничества двух полушарий мозга, осво­бождение левого полушария из-под контроля правого приводит к торжеству фикций над реальностью.

В начале лекции я уже упоминал о трагическом опыте XX века, свидетельствующем о том, что парадоксальный менталитет отнюдь не так безобиден, как это представлено в рассказе Ю.Тынянова. Распространяясь на огромные массы, он творит историю не в лучшем ее варианте. Я надеюсь, что читатель не усмотрит в моих рассуждениях попытку объяснить социальные катаклизмы нейропсихологическими причинами. Истинной причиной парадоксальной ментальности (как формы психологической защиты) является парадоксальное бытие. К сожалению, мы очень мало знаем о конкретных нейрофизиологических процессах, которые приводят к однополушарному мышлению. Я по­пытался лишь обрисовать нейросемиотическую ситуацию, которая составляет фундамент парадоксального менталитета, показать, что путь от парадоксальнго бытия к парадоксальному сознанию пролегает через редукцию языковых знаков.

Мне кажется уместным заключить лекцию словами современного философа, нашего соотечественника: «...сознание фундаментально двоично. В зазеркалье же, где меняются местами левое и правое, все смыслы переворачиваются и начинается разрушение человеческого сознания. Аномальное знаковое пространство затягивает в себя все, что с ним соприкасается» (Мамардашвили, 1989, с. 330).

ЯЗЫК И МОЗГ

Проблема связи языка и мозга впервые была осознана и стала предметом изучения после открытия французского хирурга и антро­полога П. Брока (Вгоса, 1865) в 60-е годы XIX века. Он обнаружил, что поражение определенной зоны левого полушария мозга ведет к потере возможности говорить. Спустя десятилетие немецкий невролог К.Вернике (>Уегтке, 1874) обнаружил, что поражение другой зоны левого полушария ведет к потере возможности понимать речь. На базе этих открытий сформулировалась концепция доминантности левого полушария для речи. Считалось, что речевая деятельность целиком и полностью контролируется левым полушарием, а правое полушарие никакого отношения к речи не имеет. Однако спустя столетие после Брока положение резко изменилось. С конца 50^х — начала 60-х годов нашего века начался взлет учения о функциональной асимметрии мозга. Этот взлет был связан с появлением новых моделей изучения асимметрии. В первую очередь это работы выдающегося американского психолога Сперри (Зреггу, Са22аш§а, Во§еп, 1967; Зреггу, Уо§е1, Во§еп, 1967;). Исследуя больных с так называемым расщепленным мозгом, Сперри показал, что правое полушарие спо­собно к пониманию речи и в какой-то степени к ее порождению. Традиционная система представлений рухнула, настало очевидным, что надо строить новую теорию связи мозга и языка, нужно изучить вклад каждого полушария в организацию речевой деятельности. В настоящее время этой проблемой занимаются многие исследователи, занимаются широко и на многих моделях. С конца 1960-х годов этой проблемой занимается и наша лаборатория. В этой лекции я попы­таюсь рассмотреть проблему мозгового обеспечения речевой деятель­ности на материале работ нашей лаборатории. Мы использовали собственную модель для изучения функциональной асимметрии моз­га — унилатеральные электросудорожные припадки (УП), которые подробно описаны в первой лекции. Сейчас я не буду останавливаться на подробном описании методических приемов, статистической обра­ботке и остальных атрибутах экспериментальной работы. Это все содержится в специальных публикациях. Все выводы базируются на статистически достоверных экспериментальных данных. Моя лекция будет носить обзорный характер.