<<
>>

Клинико-социальные характеристики детей и подростков, совершивших завершенные суициды

Клинико-социальные характеристики детей и подростков уд­муртской и русской национальностей, совершивших завер­шенные суициды, рассматриваются нами с учетом состояния психического здоровья детей, их родственников, особенно­стей воспитания суицидентов в родительской семье, наличия тех или иных форм психических расстройств и ряда других факторов.

У 38,7 % суицидентов удмуртов и у 23,7 % русских была вы­явлена психопатологическая отягощенность наследственно­сти, в структуре которой доминирует алкоголизм (90 % всех случаев). Отягощенность этим заболеванием в 7—8 раз превы­шает показатели, приводимые в литературе [Бауккоп Р. е1 а!., 1972; 81е8е1 Е., О гипс! Н., 1973], и почти в 10 раз — в общей популяции родительских семей детей и подростков в Удмур­тии. Это позволяет расценивать алкоголизм родителей в каче­стве фактора высокого суицидального риска для их детей.

Еще одним предрасполагающим к самоубийству фактором у детей и подростков является наличие случаев суицидов сре­ди их родственников. По нашим материалам, в удмуртской группе суицидентов такие случаи встречались почти в 6 раз чаще, чем в русской. В литературе существуют еще более вы­сокие показатели суицидологической отягощенности у само­убийц. Так, по данным венгерского исследователя М.З.Корр (1987), суицидальный риск у детей и подростков из семей, в которых ранее были зарегистрированы самоубийства, в 26 раз выше, чем у лиц, в семьях которых суицидов не было. Одна­ко, признавая важную роль этого фактора, мы не разделяем точку зрения Т. КопбпсЫп (1998), согласно которой предрас­полагающие к самоубийству поведенческие особенности финно-угров передаются генетически. На наш взгляд, более высокий уровень самоубийств среди детей и подростков уд­муртской национальности скорее связан не с генетическими, а с этнокультуральными факторами.

Существенное влияние на формирование суицидального поведения у детей и подростков оказывает неправильный стиль воспитания в родительской семье.

По данным Р.ОаУ1(1- 8оп и др. (1972), 40,3 % суицидентов детского и подростково­го возраста не получили «нормального» семейного воспита­ния. Среди множества видов неправильного воспитания де­тей, впоследствии покончивших с собой, наиболее часто упо­минаются жестокое отношение, эмоциональное отвержение, «эрзац-воспитание», например, когда в процессе воспитания бабушка подменяет собой мать, а также воспитание по типу «кумира семьи».

Как показано в табл. 10.3, гармоничное воспитание в ро­дительских семьях исследуемой группы суицидентов имело место лишь в 4 % всех случаев. В особой степени это харак­терно для удмуртских семей — 1,6 %, в русских семьях доля таковых составила 7,8 %.

Среди патологических вариантов воспитания явно преоб­ладал авторитарный (беспрекословное подчинение старшим, запреты и наказания). Несколько чаще он встречался в роди­тельских семьях суицидентов удмуртской национальности — 74,2 % (у русских — 50 %). Кроме того, в родительских семь­ях суицидентов удмуртов преобладала гипоопека — соответ­ственно 21,0 и 15,8 %. В семьях суицидентов русской нацио­нальности чаще отмечалось воспитание по типу гиперопеки (21,1 против 1,6 % у удмуртов) и «кумира семьи» (соответст­венно 5,3 и 1,6 %).

Таблица 10.3. Характеристика суицидентов детей и подростков удмуртской и русской национальностей в зависимости от типа воспи­тания в родительской семье (в %)
Тип воспитания Этническая

принадлежность

Всего
удмурты русские
Гармоничный 1,6 7,8 4,0
Гиперопека 1,6 21,1 9,0
Гипоопека 21,0 15,8 19,0
«Кумир семьи» 1,6 5,3 3,0
Авторитарный (запреты, наказания) 74,2 50,0 65,0

В качестве одного из возможных объяснений преоблада­ния в родительских семьях суицидентов удмуртской национа­льности авторитарного типа воспитания можно использовать сведения, обнаруженные нами в этнографических источни­ках, где именно этот тип воспитания приводится в качестве наиболее типичного для удмуртской культуры.

Еще в 1882 г. И.Н.Смирнов, описывая удмуртские семьи, отмечал неогра­ниченные права, которыми пользовался отец по отношению к своим детям, особо выделяя наказания, которым подверга­лись нарушители норм внутрисемейного поведения. Всякий раздор в семье подлежал суду общины. Сельский сход нака­зывал сына, который не повиновался отцу, членов семьи, ко­торые ссорились между собой и т.д. В удмуртских деревнях и в настоящее время достаточно силен социальный контроль за поведением детей и подростков.

Большинство современных исследователей относят к осо­бенностям традиционного семейного воспитания у удмуртов культивирование коллективизма, самоограничения личности, ее подчинение требованиям общественной необходимости и высокую зависимость от социального окружения [Влады­кин В.Е., 1994; Никитина Г.А., 1997; Хотинец В.Ю., 1997]. По мнению авторов, такое воспитание способствует форми­рованию у удмуртов общинного характера самосознания, определяемого спецификой культурного наследия.

В то же время все, что препятствовало формированию об­щинного самосознания, подвергалось порицанию и даже со­циальному запрету (табу). С раннего детства подавлялись все виды агрессивности (и физической, и вербальной), мешав­шие хорошим отношениям между людьми, воспитывалась установка на запрет межличностных конфликтных отноше­ний. Отсутствие мотива противоборства с несправедливостью отражается даже в удмуртских заклинаниях, молитвах, что, по-видимому, постепенно закрепилось в сознании народа. Самым тяжким преступлением среди удмуртов считалось провоцирование вражды и ссор. Удмурты чрезвычайно доро­жили своей репутацией среди родственников, односельчан, соплеменников. Общественное мнение служило высшей ин­станцией, приговор выдерживали не все, он мог привести даже к смертельному исходу [Мипкас$1 В., 1887].

Вероятно, именно в результате такого воспитания у удмур­тов сформировался обычай избегать конфликтов. Об этом свидетельствуют особенности их коммуникативного поведе­ния: стремление в процессе общения воздерживаться от упо­требления прямых и резких формулировок, публичного выра­жения своих чувств и эмоций; использование косвенных вы­сказываний, намеков, стилистических фигур, призванных смягчить или затушевать содержание сообщения [Поздее- ва И.П.

и др., 1992]. Еще одной особенностью является рас­пространенность у удмуртов так называемых «бесконтактных» (невербальных) коммуникаций, которые дают возможность не испытывать неудачи при общении [Шкляев Г.К., 1992].

Воспитание по типу беспрекословного подчинения стар­шим подавляет внешние проявления агрессии, давая выход аутоагрессивным тенденциям, в частности суицидальному поведению. Противостоять такому воспитанию могли бы об­щественное мнение и религиозные воззрения. Однако если в православной религии и русском народном творчестве само­убийство резко порицается и отвергается, то в удмуртской мифологии такой акт нередко рассматривается в качестве возможного выхода из стрессовой ситуации (например, в на­родных легендах и сказаниях «Италмас», «Девушка на луне», «Как клубок ниток» и др.). Влияние православия на удмуртов в силу исторических причин остается слабым.

Патологический стиль воспитания в удмуртских и русских семьях приводит к формированию характерологических ак­центуаций у детей (табл. 10.4).

Таблица 10.4. Характерологические особенности суицидентов удмуртской и русской национальностей, %
Характерологические

особенности

Этническая принадлежность Всего
удмурты русские
Возбудимые 33,9 34,2 34,0
Тормозимые 1,6 39,5 16,0
Сенситивные 56,4 15,8 41,0
Истерические 8,1 10,5 9,0
В с е г о... 100 100 100

В группе суицидентов удмуртов преобладают по сравне­нию с русскими дети и подростки с сенситивными чертами (соответственно 56,4 и 15,8 % случаев).

С нашей точки зре­ния, это согласуется с высокой распространенностью сенси- тивности в общей удмуртской популяции. Так, в старых эт­нографических источниках имеются описания психологиче­ских особенностей, присущих удмуртскому этносу в целом, например страх перед возможными конфликтами, повышен­ная чувствительность, ранимость, чрезмерная впечатлитель­ность, робость, застенчивость, избирательная общительность. Эти характерные особенности нашли отражение в удмурт­ском фольклоре (стихотворение Ашальчи Оки «Застенчи­вость»: «Есть болезнь для нее, знают все без сомненья, и уд­мурты ее называют стесненьем...»).

Указанные сенситивные и тревожные черты характера уд­муртов сопоставимы с расстройствами личности в виде избе­гания (по ДЗМ-Ш-К). По-видимому, в процессе социализа­ции удмуртских детей и подростков сенситивные черты куль­тивируются и закрепляются традиционным воспитанием по типу подчинения старшим. Это подтверждается результатами массовых психологических исследований, проведенных А.А.Пакриевым (1999), согласно которым сенситивность вы­является у 50 % удмуртов молодого возраста.

Второе по частоте место в обеих этнических группах зани­мают суициденты с характерологическими особенностями возбудимого круга (около у всех случаев). Среди таковых до­минируют эксплозивные, эпилептоидные, эмоционально ла­бильные и неустойчивые варианты. Тормозимые черты ха­рактера чаще выявлялись у суицидентов русских — 39,5 % против 1,6 % у удмуртов. Реже встречаются в обеих группах суицидентов дети и подростки с истерическими чертами (у удмуртов в 8,1, у русских в 10,5 % случаев).

Следует отметить, что девиантность, которая зачастую свя­зывается с суицидальным поведением, встречается у суици­дентов удмуртской и русской национальностей почти в 3 раза реже по сравнению с данными литературы [Личко А.Е., 1983] и составляет соответственно 32,2 и 18,4 % случаев. Столь вы­раженное различие можно объяснить преобладанием среди су­ицидентов удмуртов лиц с сенситивными, а среди русских — с тормозимыми чертами характера, которые не способствуют возникновению девиантных форм поведения.

У психиатров до совершения самоубийства наблюдались лишь 12 % суицидентов, в том числе 9,7 % удмуртов и 15,8 % русских, что значительно ниже приводимых в литературе по­казателей — 50—80 % [НаЫег I., 1988; МаШипеп МЛ. е1 а1., 1993]. Учитывая незначительный удельный вес лиц с зареги­стрированной психической патологией, можно предполо­жить, что психические расстройства у части детей и подрост­ков, особенно проживавших в сельской местности, к момен­ту совершения ими самоубийства остались нераспознанны­ми. Данное положение согласуется с мнением Н.ЗШИе (1969), утверждавшего, что причиной многих, кажущихся немотиви­рованными, самоубийств подростков являются своевременно неустановленные психические заболевания, в частности эн­догенные депрессии.

Среди зарегистрированных психических расстройств у су­ицидентов в половине случаев диагностирована умственная отсталость. Все эти лица были удмуртской национальности и проживали в сельской местности. Доля лиц, страдавших ши­зофренией, в пересчете на всех суицидентов, оказалась рав­ной 2 %. Этот показатель существенно ниже приводящего­ся в зарубежной литературе — 10—12 % [Еёёегз СЬ., 1984; ШсЬ С.Ь. е1 а!., 1986]. Только у 1 % от общего числа суици­дентов было зарегистрировано злоупотребление психоактив­ными веществами, тогда как, по сведениям большинства оте­чественных и зарубежных авторов [Мулик Е.О., 1995; РГеГ- Гег С.К.., 1984; КоШа Ь., Ьопп8У1$1 I., 1987], число таковых среди подростков самоубийц достигает 16—62 %. По нашим данным, у суицидентов удмуртской национальности алкого­лизация выявляется в 4 раза чаще, чем у русских, и сочетает­ся, как правило, с другими формами девиантного поведения. Прочие формы психических расстройств (депрессивные, ор­ганические) встречались только у суицидентов русской наци­ональности, причем в единичных случаях.

Переходя к сравнительному изучению характеристик завер­шенных суицидов у детей и подростков удмуртской и русской национальностей, в первую очередь следует коснуться пробле­мы психотравмирующих ситуаций, способствующих соверше­нию самоубийства. Установлено, что у подавляющего числа суицидентов обеих национальностей (около 80 %) присутство­вали психотравмирующие мотивы совершения самоубийства.

Для квалификации психических травм, предшествовавших завершенным суицидам, были использованы следующие ха­рактеристики: исключительно тяжелая, объективно значимая и условно патогенная, требующая дополнительного уточне­ния.

К «исключительно тяжелым» в основном относились ситу­ации «потери значимого другого» (смерть одного из родите­лей или другого близкого человека). В одном случае как «исключительно тяжелая» была квалифицирована ситуация, связанная с повешением на глазах у будущего суицидента его любимой собаки.

К «объективно значимым» были отнесены ситуации, за­трагивавшие основные ценностные ориентации детей и по­дростков, препятствовавшие удовлетворению их ведущих жизненных потребностей: развод родителей, появление в се­

мье отчима, привлечение к ответственности за делинквент­ное поведение, беременность и т.д.

Под «условно-патогенными» («малыми ситуационными вредностями», по Жислину С.Г., 1956) понимались ситуации, которые обычно встречаются в повседневной жизни детей и подростков. Это незначительные семейные или школьные конфликты, которые объективно не ущемляли основные жизненно важные интересы будущих суицидентов, не отра­жались радикально на их семейном или общественном поло­жении, не наносили им значительного морального или мате­риального ущерба.

Установлено, что к антивитальным переживаниям и само­убийству более чем в половине случаев (56 %) приводит «объ­ективно значимая» психотравмирующая ситуация, в 21 % — «условно-патогенная» и лишь в 4 % — «исключительно тяже­лая». В 19 % случаев установить причину суицида не удалось. Что касается суицидентов с неустановленной психотравмиру­ющей ситуацией, то среди них преобладали «сенситивы» и лица с чертами тормозимости. По-видимому, подростки с указанными характерологическими особенностями тщатель­но скрывают свои переживания, в результате чего их само­убийства оказываются совершенно неожиданными для близ­ких и окружающих. В обеих этнических группах наиболее ча­сто самоубийству детей и подростков предшествовали крат­ковременные (менее 1 года) конфликты или повторные психические травмы короткого действия.

Таким образом, ведущее место в возникновении суици­дального поведения у детей и подростков обеих националь­ностей занимают объективно значимые психотравмирующие ситуации, что указывает на их высокую патогенность для данного контингента, а наиболее редко суицидам предшест­вуют исключительно тяжелые ситуации, не так часто встреча­ющиеся в их жизни.

Для лучшего понимания формирования суицидального поведения детей и подростков целесообразно рассмотреть со­держательную структуру суицидогенных психотравмирующих ситуаций, представленную в табл. 10.5.

Таблица 10.5. Содержание психотравмирующих ситуаций у суи­цидентов удмуртской и русской национальностей (в %)

Содержание

психотравмирующей

ситуации

Этническая

принадлежность

удмурты

Семейные конфликты 44,2 51,7 46,9

Конфликты со сверстниками 13,5 13,8 13,6

Содержание

психотравмирующей

ситуации

Этническая

принадлежность

Всего
удмурты русские
Любовные конфликты 13,5 13,7 13,6
Судебные конфликты 7,7 6,9 7,4
Школьные конфликты 1,9 3,5 2,5
Потеря значимого другого 5,7 3,5 4,9
Смешанные конфликты 13,5 6,9 11,1
В с е г о... 100,0 100,0 100,0

Психотравмирующие ситуации, предшествовавшие завер­шенным суицидам в детском и подростковом возрасте, были весьма разнообразными. Наиболее суицидогенными в обеих этнических группах оказались семейные конфликты (соот­ветственно 44,2 и 51,7 %), что совпадает с данными боль­шинства исследователей. Так, по мнению Ц.П.Короленко и Т.А.Донских (1990), опасность развития суицидального пове­дения у детей особенно велика в семьях с атмосферой нена­висти, агрессии, грубости, несправедливости, т.е. всего того, что делает ребенка потерянным и одиноким. В таких случаях самоубийства детей связаны не столько со стремлением уме­реть, сколько с желанием избежать тяжелых семейных ситуа­ций. В качестве примера можно привести самоубийство деся­тилетнего мальчика, перерезавшего себе горло вскоре после смерти матери из-за систематических и невыносимых приди­рок отца [Назекига Н. е1 а1., 1985].

Следующими по частоте причинами были конфликты со сверстниками и конфликты любовного характера — около

13 % случаев в каждой этнической группе суицидентов. До­стоверно реже встречались самоубийства вследствие потери значимого другого и в результате судебных конфликтов. Лишь в единичных случаях причиной суицида становились школьные конфликты, что противоречит встречающимся в литературе сведениям об их существенной значимости в ге- незе суицидального поведения у детей и подростков [Оио У., 1972]. Обращает на себя внимание большая частота смешан­ных конфликтов у суицидентов удмуртов, что может свидете­льствовать о более часто встречающейся у них дезадаптации сразу в нескольких сферах жизни.

Более подробное рассмотрение содержания семейных кон­фликтов показало, что две трети из них были обусловлены проблемой «отцов и детей»: неприятием подростком системы ценностей, исповедуемой в родительской семье, жесткими семейными нормативами и запретами, уязвленным чувством собственного достоинства. Иногда дети и подростки сами яв­ляются источником семейных конфликтов в силу своего де­виантного поведения (алкоголизация, наркотизация т.д.). У 13 % суицидентов, в семьях которых практиковался «па­лочный метод» воспитания, очередное, а иногда особо жесто­кое и изощренное, физическое или моральное наказание иг­рало роль «последней капли», приводящей к самоубийству. Такой же удельный вес составили самоубийства, совершен­ные из-за чувства стыда, которое испытывали дети и подро­стки в связи с пьянством и аморальным поведением родите­лей, главным образом матерей-одиночек.

Алкоголизм родителей встречался также во всех случаях «палочного воспитания» и в каждом шестом конфликте «от­цов и детей». Дети и подростки в таких семьях становились жертвами «пьяной педагогики», когда родители (чаще отец), не интересовавшиеся в трезвом виде школьными успехами своих детей и подчас даже не обращавшие на них внимания, в состоянии алкогольного опьянения начинали проверять их дневники, выполнение домашних заданий, сопровождая свои действия оскорблением и побоями. В 5,5 % случаев семейных конфликтов завершенные суициды были протестом детей и подростков против несправедливых обвинений со стороны родителей в совершении каких-либо неблаговидных поступ­ков (например, кражи денег). Также еще в 5,5 % случаев суи­цидогенным оказался отказ родителей удовлетворить те или иные материальные потребности своих детей. По-видимому, образ жизни таких подростков не соответствовал шкале пре­стижности, принятой в среде их сверстников.

Что касается конфликтов со сверстниками, то в половине из них самоубийство совершали дети и подростки (преиму­щественно мальчики), ставшие жертвами своих делинквент­ных сверстников, которые систематически избивали будущих суицидентов, вымогая у них деньги и другие материальные ценности. В четверти случаев завершенные суициды совер­шали дети и подростки, воспитывавшиеся в закрытых учеб­ных заведениях, в которых культивировались жестокие отно­шения между учащимися. В остальных случаях, особенно у девочек, конфликты со сверстниками, приведшие к само­убийству, носили характер мелких, иногда бытовых ссор.

Любовные конфликты как причины суицида отмечались у молодых людей в возрасте от 15 до 18 лет. Мальчики совер­шали самоубийство почти в 2 раза чаще, чем девочки (соот­ветственно 63 и 36 %). Среди мотивов любовного страдания преобладал мотив неразделенной любви. У всех мальчиков и части девочек указанный мотив сочетался с другими: ревно­стью, ненавистью, местью. Иногда подростки приурочивали самоубийство к юбилейным и иным, значимым для них да­там (свадьбе возлюбленного, его или собственному дню рож­дения). В части случаев любовные переживания носили ха­рактер платонической влюбленности. Зачастую любовные коллизии наблюдались у подростков из неполных и других неблагополучных семей. По-видимому, неудачный поиск эмоционального тепла вне семьи делал этот тип конфликта особенно значимым для подросткового возраста.

К смешанным были отнесены конфликты, включавшие од­новременно несколько психических травм различного содер­жания, например сочетание семейного и школьного конфлик­тов, семейного и сексуального (по поводу нежелательной бе­ременности) и т.п. Судебные конфликты имели место только у мальчиков. Самоубийство совершалось подростками в связи с угрозой привлечения их к ответственности за какое-либо пра­вонарушение. В меньшем числе случаев причиной самоубий­ства являлись смерть одного из родителей, а также школьные конфликты, которые в основном сводились к дидактогениям.

Существенных различий в содержании психотравмирую­щих ситуаций у суицидентов удмуртской и русской нацио­нальностей выявить не удалось. Более того, не удалось устано­вить и каких-либо психических травм, которые оказались бы специфическими только для удмуртов или только для русских.

Трудности в разрешении конфликта, приводящего к само­убийству, обусловливаются не столько внешними, сколько внутренними, психологическими причинами и главным об­разом неумением детей и подростков решать конфликты кон­структивно. У удмуртов последнее обстоятельство усугубляет­ся особенностями их традиционного воспитания, формирую­щего поведение по типу «избегания» тяжелой для личности психотравмирующей ситуации.

У большинства покончивших с собой детей и подростков обеих национальностей (72 %) ретроспективно выявляется пресуицидальный синдром, длительность которого варьирует от нескольких часов до нескольких месяцев. Следует заме­тить, что для подросткового и особенно детского возраста ха­рактерны немотивированные, «импульсивные» суициды, при которых пресуицидальный синдром может отсутствовать.

В случаях установленного пресуицидального синдрома со­стояние детей и подростков определялось, как правило, подав­ленностью настроения, антивитальными переживаниями и фантазиями суицидального содержания. Об этом свидетельст­вовали рассказы окружающих (членов семей, знакомых, учите­лей погибших) и предсмертные высказывания, записки, днев­ники, магнитофонные записи, оставленные суицидентами.

Антивитальные переживания носят характер рассуждений

о смысле и ценности жизни, свойственных психологии по­дростков, однако ценности жизни в пресуицидальный пери­од, как правило, дается нигилистическая оценка. Помимо устных высказываний, это находит отражение в дневниках, сочинениях, подборе соответствующих стихов для школьных выступлений. В отдельных случаях антивитальные пережива­ния проявляются в апологетике самоубийства как универса­льного способа решения всех проблем.

По сведениям, полученным от ближайшего микросоци- ального окружения, удалось установить, что суицидальные высказывания имели место у 33 % детей и подростков, по­гибших в результате самоубийства, 21 % из них оставили предсмертные записки, а в 5 % случаев имели место и суици­дальные высказывания, и предсмертные записки. У 13 % суи­цидентов, по воспоминаниям окружающих, отмечались те или иные особенности поведения накануне или незадолго до самоубийства. Некоторые дети и подростки пропускали заня­тия в школе, уходили из дома, дарили свои личные вещи дру­зьям, просили прощения и прощались с друзьями и близки­ми, рассматривали семейные альбомы с фотографиями, дру­гие были настолько сосредоточены на своих переживаниях, что не замечали окружающих, не отвечали на их вопросы или отвечали невпопад.

Суицидальные высказывания детей и подростков нередко носили депрессивную окраску. Основными мотивами были переживания одиночества, отсутствия любви и тепла, а также обиды, стыд, недовольство собой и другими значимыми для них людьми (родителями, учителями и пр.). В части случаев суицидальные высказывания приобретали магический харак­тер. Будущие суициденты говорили о желании или предчув­ствии своей близкой смерти, высказывали надежду на иную, более счастливую, загробную жизнь, обсуждали возможность своего возвращения в ином виде. Трое суицидентов расска­зывали сверстникам о своих «вещих» снах, в которых видели себя или недавно повесившихся родственников в гробу. Ино­гда у суицидентов незадолго до самоубийства было веселое, приподнятое настроение и их суицидальные высказывания воспринимались окружающими несерьезно, в виде шутки. Например, на вопрос друга: «Что ты будешь делать зав­тра?» — один подросток с улыбкой на лице сказал: «Буду ве­шаться». И, действительно, на следующий день он повесился.

В тексте предсмертных записок дети и подростки пыта­лись объяснить свой поступок, прощались, просили проще­ния или, очень редко, обвиняли в своей смерти родителей, учителей. В некоторых записках имели место депрессивные идеи самообвинения и самоуничижения, в других — звучали темы одиночества, отсутствия любви и тепла, беспомощно­сти, страха перед будущим. Нередко записки содержали рас­суждения о смысле и ценности жизни, о предопределенности смерти, романтические объяснения в любви (иногда в сти­хах). Некоторые записки носили характер завещания и раз­личных пожеланий близким, в том числе об особенностях погребального обряда. Следует отметить, что почти в каждой третьей предсмертной записке так или иначе звучала тема пьянства. Суициденты просили родителей больше не пить, изменить свой образ жизни, проявлять заботу об оставшихся в живых близких, писали о чувстве стыда из-за пьянства и аморального поведения взрослых.

Нередко развитие пресуицидального синдрома у детей и подростков совпадало по времени с событиями, связанными со смертью и похоронами близких, знакомых или незнако­мых людей. На некоторых из будущих суицидентов произво­дили особое впечатление торжественная обстановка похорон, обилие цветов, а также горе, раскаяние и любовь, которые звучали в словах близких покойному. Имели место случаи, когда дети и подростки специально посещали кладбище неза­долго до самоубийства.

Существенных этнических различий в частоте выявляемо- сти пресуицидального синдрома установить не удалось. Од­нако его содержание у детей и подростков удмуртской и рус­ской национальностей нередко различалось. Анализ суицида­льных высказываний показал, что у суицидентов удмуртской национальности чаще, чем у русских, понимание смерти имело магическую окраску — соответственно 40 и 13 % от числа суицидальных высказываний в каждой этнической группе. У подростков-удмуртов зачастую сохранялось пред­ставление об обратимости смерти. Возможно, это связано с древним удмуртским верованием, по которому умершим при­писывали способность возвращения с «того света». Счита­лось, что самоубийцы превращаются в злых духов — «ку- тись», которые мстят живым, насылают на них всякие болез­ни [Владыкин В.Е., 1994].

В качестве примера такого отношения к смерти можно привести текст предсмертной записки девушки-удмуртки Я., обращенной к старшей сестре:

«Ладно, прости уж ты меня. Извини, что жить тебе мешала (как ты говорила). Спасибо за то, что куском хлеба попрекала, деньгами. Исполни уж последнее желание мое. Не переодевай меня и не тро­гай. Оставь все, как есть. В церковь свози, если сможешь. Похоро­ни около мамы. К гробу никого не пускай и сама не сиди. На 40-й день позови моих друзей. Никогда не реви над моей могилой. Лицо мое не трогай, вообще не прикасайся ко мне. Могилу посыпь ма­ком. А то я могу вернуться. Все мое сожги и живи с богом».

В приведенной записке нашли отражение мистические представления, бытовавшие в прошлом и, как видно, сохра­нившиеся у части удмуртского населения до настоящего вре­мени, например представление о нечистоте покойника. Вре­доносное действие приписывалось и вещам, соприкасавшим­ся с покойником, их выбрасывали или сжигали. Плакать над

гробом было не принято, иначе умерший на «том свете будет плавать в море слез». Чтобы предотвратить возвращение умершего с «того света», на могилу или вокруг дома после похорон сыпали мак. Обращает на себя внимание, что в представлениях погибшей Я., связанных со смертью и похо­ронами, заметно влияние языческих верований.

По данным посмертной судебно-химической экспертизы, у уъ всех суицидентов было установлено наличие алкогольно­го опьянения на момент совершения самоубийства. Это сов­падает со сведениями литературы [МагШтеп МЛ. е1 а1., 1993], согласно которым алкогольное опьянение выявляется у 16—51 % подростков, совершивших самоубийство.

Алкогольное опьянение несколько чаще определялось у суицидентов удмуртской национальности. Кроме того, уста­новлено, что среди детей и подростков обеих национально­стей, находившихся в момент самоубийства в состоянии ал­когольного опьянения, преобладали мальчики (соответствен­но 83 и 100 %).

Из всех суицидентов, находившихся в момент самоубийст­ва в алкогольном опьянении, более половины ранее алкоголь практически не употребляли. Это согласуется с точкой зре­ния Е.Г.Трайниной (1986) о том, что психически здоровые лица нередко принимают различные дозы алкоголя перед по­кушением на самоубийство. Спиртное ослабляет страх и кон­троль за поведением, что облегчает реализацию замыслов, а также играет роль символического прощания с жизнью.

Для характеристики способов самоубийств были исполь­зованы понятия «жестких» и «мягких» методов их соверше­ния [ЗсЬпйсШсе А. е1 а1., 1989]. К «жестким» относятся само- повешение, падение с высоты, самострел, самосожжение; к «мягким» — отравления и самопорезы (табл. 10.6).

Таблица 10.6. Характеристика способов самоубийства у суици­дентов удмуртской и русской национальностей (в %)
Способы самоубийства Этническая принадлежность Всего
удмурты русские
Отравление 4,9 15,8 9,0
Повешение 91,9 68,4 83,0
Падение с высоты 5,3 2,0
Самострел 3,2 2,6 3,0
Другие 2,6 1,0
Комбинированные 5,3 2,0
В с е г о... 100,0 100,0 100,0

Как дети, так и подростки обеих национальностей в боль­шинстве случаев и почти с одинаковой частотой использова­ли «жесткие» способы самоубийства — более 90 %. В обеих этнических группах наиболее распространенной формой суи­цида было самоповешение, однако суициденты удмуртской национальности выбирали этот способ ухода из жизни значи­тельно чаще, чем русские (соответственно 92 и 68 % всех слу­чаев). Помимо повешения, дети и подростки удмуртской на­циональности использовали только отравление и самострел. Русские суициденты применяли большее число способов са­моубийства: отравление, падение с высоты, самострел, ком­бинированные и другие (самосожжение) способы.

Распределение способов самоубийства в зависимости от пола суицидентов показало, что все мальчики вне зависимо­сти от этнической принадлежности совершали исключительно «жесткие» самоубийства. Около у части девочек прибегали к более «мягкому» способу суицида — отравлению. Русские де­вочки использовали отравление в 3 раза чаще, чем удмуртские (соответственно 60 и 20 %). В свою очередь последние чаще прибегали к повешению (соответственно 80 и 30 %).

Преобладание среди повесившихся подростков удмуртской национальности, по всей видимости, не является случайным. В сохранившихся удмуртских преданиях веревка, которая ис­пользовалась для совершения суицида, наделялась особыми магическими качествами. Со словом «веревка» («керем») свя­зывается происхождение имени известного в удмуртской ми­фологии злого божества Керемета. В недалеком прошлом в уд­муртском языке отсутствовали понятия, обозначающие такие распространенные среди других этносов методы самоубийст­ва, как отравление, самопорезы и некоторые иные, тогда как слово «повешение» имеет в удмуртском языке древнее проис­хождение. Об этом свидетельствует близость понятий — «по­вешение» и «самоубийство». В удмуртском языке словосочета­ние, обозначающее самоубийство («ас йырдэ быдтон»), пере­водится буквально как «кончание с головой».

Что касается места совершения самоубийства, то в 80 % случаев им был родительский дом, что в равной степени ха­рактерно и для удмуртов, и для русских. В незначительном числе случаев (3 %) суициденты удмуртской национальности выбирали в качестве места совершения самоубийства дом обидчика. Практически всегда для суицида избирались уеди­ненные места. Дети и подростки, проживавшие в городах, со­вершали его в квартире в отсутствие близких и каких-либо свидетелей. В селах местом самоубийства детей и подростков нередко становилось подворье родительского дома (сарай, баня и пр.). Выбор детьми и подростками уединенных мест для совершения самоубийства свидетельствует об истинности их суицидальных намерений.

Изучение сезонности суицидов у детей и подростков по­зволило установить, что среди суицидентов удмуртской наци­ональности пик частоты самоубийств приходится на лето (около половины всех случаев), у русских соответствующая цифра составляет лишь 15 %. Последние чаще совершают су­ициды в остальные сезоны года, особенно весной.

Распределение частоты самоубийств, совершенных детьми и подростками обеих национальностей, в зависимости от харак­тера дня недели (будни, выходные и праздничные, предвыход­ные и предпраздничные дни) не выявило каких-либо различий, что отличает их от взрослого населения, у которого, как было сказано в предыдущей главе, существуют определенные суици­доопасные дни. По всей видимости, это указывает на меньшую значимость для суицидентов детского и подросткового возрас­тов социальной характеристики проживаемого дня.

Относительно времени совершения самоубийства установ­лено, что более 40 % детей и подростков обеих национально­стей предприняли суицидальные действия с 18.00 до 24.00, а около трети — с 12.00 до 18.00. Наиболее редко (10 % всех слу­чаев) суициды совершались в утреннее время с 6.00 до 12.00.

Весьма редко (в 10 % всех случаев) завершенному суициду у детей и подростков предшествовала попытка самоубийства. Эти данные в 2—6 раз ниже показателей, приводимых в лите­ратуре [Шейдер Р., 1998]. Это можно связать с тем, что в боль­шинстве случаев дети и подростки обеих национальностей предпочитают использовать «жесткие» способы самоубийств, при которых риск летального исхода особенно высок.

Резюмируя характеристики завершенных суицидов у детей и подростков удмуртской и русской национальностей, можно сделать некоторые обобщения. Указанные различия в изучае­мых группах суицидентов свидетельствуют об этнокультураль­ной обусловленности механизмов возникновения и реализации су­ицидальных тенденций в детском и подростковом возрастах. Знание этих особенностей позволяет придать большую целе­направленность работе по предупреждению суицидов среди детей и подростков.

10.3.

<< | >>
Источник: Дмитриева Т.Б,, Положий Б.С.. Этнокультуральная психиатрия. 2003

Еще по теме Клинико-социальные характеристики детей и подростков, совершивших завершенные суициды:

  1. Глава 3Медико-биологические проблемы наркологии
  2. ОГЛАВЛЕНИЕ
  3. Клинико-социальные характеристики детей и подростков, совершивших завершенные суициды
  4. Социокулыпуральные характеристики детей и подростков, совершивших суицидальные попытки
  5. 12.2.4. Этнокультуральные особенности психопатологических механизмов общественно опасных действий
  6. РАЗДЕЛ 4. ОРГАНИЗАЦИОННО­МЕТОДИЧЕСКИЕ И ПРАВОВЫЕ АСПЕКТЫ ОКАЗАНИЯ ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ ПОМОЩИ
  7. Глава 16. Психология отклоняющегося поведения