Научное творчество Узнадзе и проблемы общей психологии

Предисловие научного редактора

Научное наследие Дмитрия Николаевича Узнадзе в целом довольно плохо знакомо русской научной общественности. Это более чем странно, учитывая то обстоятельство, что он был признанным классиком «советской психологии».

Мы не будем здесь анализировать субъективные и объективные предпосылки указанного парадокса, хотя с исторической точки зрения это было бы небезынтересно. Главное другое — по-видимому, нынче они в основном устранены. Русская научная общественность получила, наконец, возможность в полной мере ознакомиться с творчеством автора, интерес к которому существовал всегда и, думается, остается и поныне.

Предлагаемая книга отчасти будет способствовать удовлетворению этого интереса. Однако прежде чем коснуться непосредственно данной работы, имеет смысл в самых общих чертах охарактеризовать наиболее важные направления научного творчества Узнадзе с тем, чтобы еще раз напомнить, как мало оно знакомо русскому читателю и сколь много еще предстоит сделать для исправления положения.

Богатое научное наследие Узнадзе включает в себя произведения по философии, педагогике, истории, эстетике и психологии.

Значительно лучше, в этом смысле, обстоит дело с разработками Узнадзе в сфере педагогики и граничащими с нею областями психологии, главным образом, благодаря вышедшей в серии «Онтология гуманной педагогики» книге «Узнадзе» (2000). В нее вошли ряд произведений автора разного периода. Их тематика весьма разнообразна и, в целом, отражает круг интересов Узнадзе в этой области. Хотя несомненно и то, что множество значительных работ еще ожидают своего перевода и публикации. В первую очередь, это касается монографий «Педология» (1933) и, в особенности, «Психология ребенка» (1947).

Нужно отметить, что Узнадзе выполнил большое количество исследований в этой сфере (более пятидесяти работ), фактически разработав целостную систему взглядов, охватывающую важнейшие вопросы как педагогики, так и возрастной и педагогической психологии (Узнадзе четко размежевывал эти дисциплины, хотя и настаивал на психологическом обосновании педагогической системы).

В исследованиях по возрастной и педагогической психологии поставлены и оригинально решены вопросы: возрастной периодизации («теория возрастной среды»), соотношения между врожденным и приобретенным («теории коинцинден— ции»), соотношения обучения и развития, сущности игровой деятельности («теория функциональной тенденции»), сущности учебной деятельности (как переходной формы между т.н. экстрогенными и интрогенными формами поведения), развития интересов (в том числе, познавательных), развития технического мышления, начала школьного возраста и готовности к школе и др.

Разумеется, в небольшом сборнике невозможно было полноценно осветить, как решались Узнадзе все указанные вопросы. Существенным образом позволяет обогатить представление об этом ознакомление с работами из цикла экспериментальных исследований двадцатых годов, посвященных некоторым аспектам онтогенеза мышления (группирование и формирование понятий), которые впервые были напечатаны в немецких журналах и принесли их автору европейскую известность. Они представлены в книге «Психологические исследования» (1966).

Творчество Узнадзе в сфере психологии отличается многообразием тем и областей. Кроме вопросов возрастной и педагогической психологии, он занимался также актуальными теоретическими и практическими вопросами психотехники.

Однако основной интерес автора был сосредоточен в области общей психологии. Некоторые важные общепсихологические произведения вошли в упомянутую выше книгу, до последнего времени остававшуюся единственной изданной в России и отражавшей психологическое творчество Узнадзе. Ее второе, несколько сокращенное издание, осуществилось в 1997 году под названием «Теория установки». Но в нее не попали многие значительные и даже этапные произведения автора, в частности статья «Petites perceptions Лейбница и их место в психологии» (1919), впервые высветившая интерес автора к проблеме бессознательного и ставшая центральной в его исследованиях; «Impersonalia», где Узнадзе, анализируя интересный языковой феномен, впервые обращается к некой биосферной реальности, ставшей прототипом установки. Биосферная точка зрения основательно была разработана уже в первой монографии Узнадзе по «Общей психологии» — «Основы экспериментальной психологии. Принципиальные основы и психология ощущений» (1925). Как явствует из названия, в ней подробно рассмотрены методологические, теоретические и методические вопросы «Общей психологии», дан основательный критический анализ состояния психологической науки на то время, а также изложен обширный материал по психологии ощущений. Далее, из непереведенных произведений Узнадзе необходимо отметить книгу «Сон и сновидения» (1936). Несмотря на свой сравнительно небольшой размер, она изобилует новаторскими идеями в связи с интерпретацией «комплексов» и других понятий психоанализа с позиций теории установки. В ней представлена по существу новая концепция сновидений, начата разработка представлений о «функциональной тенденции», появляется идея об «объективации» и т.д. Завершенный вид концепция объективации приобрела в этапной статье «Проблема объективации» (1948). Наконец, в данном контексте следует упомянуть работу «К проблеме сущности внимания» (1947), весьма своеобразно освещающую природу внимания.

Что касается главного дела жизни Дмитрия Николаевича — его общепсихологической концепции установки, то теоретическую работу по созданию новой психологической системы Узнадзе начал с двадцатых годов прошлого века и уже через несколько лет в упомянутой книге «Основы экспериментальной психологии» представил как бы первый (биосферный) вариант концепции. В дальнейшем исследования продолжались как в направлении развития и совершенствования самой теории, так и ее экспериментального обоснования. В конце тридцатых—начале сороковых годов Узнадзе написал несколько работ, обобщающих теоретические идеи и эмпирические данные психологии установки уже следующего этапа ее развития. Это основательные статьи: «К психологии установки» (1938), «Исследования по психологии установки» (1939), глава «Психология установки» в книге «Общая психология» (1940) и «Основные положения теории установки» (1941).

Лишь недавно российский читатель смог познакомиться с последней из них. В сокращенном виде она вошла в отмеченный выше сборник педагогических работ Узнадзе. Между тем, эти работы не только позволяют проследить исторический путь развития психологии установки, но и понять смысл теоретических ходов в связи с постановкой самой проблемы установки, трактовавшейся по-разному в зависимости от методологических задач, поставленных автором. Вначале установка рассматривалась в свете психофизической проблемы, далее в контексте так называемого «постулата непосредственности» и в противовес бессубъектной психологии. В «Общей пси- хологии» акцент делается на методологической проблеме целесообразности поведения — установка выступает в качестве психологического механизма этой целесообразности.

В сороковые годы Узнадзе внес целый ряд уточнений и дополнений в свою теоретическую систему. В 1950 году он скоропостижно скончался, но успел создать две значительные работы, подводящие итог последнего периода его творчества. Обе были написаны на русском языке и предназначались для всех специалистов страны.

Обратимся теперь непосредственно к представляемой книге «Общая психология». Неизвестно, как долго шла работа над ней, но очевидно, что Узнадзе приходилось форсировать ее, поскольку дело подготовки психологических кадров (да и в целом специалистов-гуманитариев), которым он руководил, настоятельно нуждалось в грузинском учебнике по психологии. Книга вышла в 1940 году, то есть фактически на промежуточном этапе развития теории установки. Появись она позже, наверняка, имела бы несколько иной вид в свете последующей разработки теории установки, являющейся стержнем всего учебника. Не в последнюю очередь, имея в виду задачу формирования своей психологической школы, автор предпринял попытку создания учебного пособия, полностью построенного на оригинальной психологической концепции. Данная книга представляет интерес, прежде всего, с этой точки зрения, ибо таких учебников в психологии немного.

Итак, замысел автора состоял в построении здания «Общей психологии» на фундаменте общепсихологической теории установки. Это ясно просматривается уже в самой структуре и композиции учебника. Последовательность глав в нем чуть ли не противоположна принятой в учебниках того времени. В них обычно в начале рассматривались познавательные психические процессы, далее эмоциональные и волевые процессы и, наконец, вопросы, связанные с личностью и ее деятельностью. В представляемом учебнике изложение материала по отдельным психическим процессам предваряет глава по психологии установки, попросту отсутствующая в традиционных учебниках; затем следуют главы, посвященные психологии эмоций, далее поведению и воле и лишь после этого — познавательным процессам: ощущению, восприятию, памяти, мышлению, вниманию, воображению.

Данная структура, конечно, не случайна, а логически вытекает из основополагающего тезиса теории установки, согласно которому внешние и внутренние факторы не непосредственно вызывают поведение и, следовательно, соответствующие психические процессы, а опосредованно — через установку; вначале возникает установка как модификация, настройка целостного субъекта, выраженная в готовности его психофизических функций к выполнению определенной активности, после чего на ее основе реализуется конкретное поведение. Таковым по теории установки явля- ется общий механизм работы психики; поэтому в книге в начале рассматриваются закономерности установки, а после — закономерности поведения и включенных в него психических процессов.

Отмеченный принцип непосредственности и его критика изложены в после-дней части первой главы — «Введение в психологию». Именно здесь проявляется своеобразие и оригинальность методологического подхода Узнадзе к основаниям психологии. Автор показывает, что слепое следование принципу, или постулату, непосредственности (внешняя действительность непосредственно и сразу воздействует на сознание, равно как явления сознания воздействуют друг на друга), характерно не только для всей классической психологии, но и для современных ему теоретических систем, таких как бихевиоризм, гештальтпсихология, персонология. Это обстоятельство и служит основным источником их ошибочности. Отказ от этого догматического постулата и признание опосредованного характера психики (сознания, деятельности) является обязательным условием построения новой, истинной психологии.

Между прочим, подобная постановка вопроса — необходимость преодоления «рокового» для предшествующей психологии постулата, или так называемая «задача

Узнадзе» , — была признана основополагающей и при построении других новых тео-

2

ретических систем, в частности теории деятельности .

Однако постановка этой задачи лишь полдела. Главное — найти ее правильное решение, то есть показать, что же в действительности должно выступать в качестве реального опосредующего звена. Согласно Узнадзе, именно это призвано сделать понятие установки.

В третьей главе Узнадзе обращается к теоретическому обоснованию указанного понятия и к экспериментальным данным, которые были получены им совместно с сотрудниками и характеризовали основные свойства установки. Эти данные достаточно хорошо известны. Что касается теоретической презентации понятия установки, в данной главе автор расставляет несколько иные акценты, чем в предыдущих работах. Рассуждение тут разворачивается, главным образом, вокруг проблемы целесообразности поведения. Опосредующим звеном опять-таки выступает субъект, модусом существования которого является его целостное состояние — установка. Однако в данном контексте она выступает в качестве механизма, обеспечивающего целесообразность поведения. Возникнув на базе главных факторов поведения (потребность, ситуация) и интегрировав в себе их характеристики, установка предстает тем психологическим механизмом, который управляет поведением и, следовательно, составляющими его функциями и процессами, опосредствуя, в конечном счете, воздействие среды на психику и межпсихические взаимодействия. В отличие от механицизма и витализма, Узнадзе предлагает трехчленную схему: среда — субъект (установка) — поведение. Учитывая это, а также то, что в работах Узнадзе термин «поведение» выступает в качестве синонима деятельности, ознакомление с данным текстом позволит, возможно, лучше прояснить позицию школы установки в отношении постановки и решения проблемы опосредствования вообще и, в частности, отношения между установкой и деятельностью.

Рассмотрев общий установочный механизм целесообразности поведения, автор приступает к анализу частных случаев его функционирования в различных ти- пах деятельности, в частности импульсивной и волевой. Глава «Психология поведения», безусловно, является одной из интереснейших в книге. Она содержит немало удачных теоретических ходов — как при описании, так и при объяснении феномена поведения. Особого внимания заслуживает анализ процесса мотивации и сформулированное в этом контексте различение между так называемыми «физическим» и «психологическим» поведением. Весьма плодотворны соображения, обосновывающие центральную роль акта принятия решения в волевом процессе. В этом акте, по мнению автора, происходит реальная смена установки, окончательно формируется установка на новое — произвольное поведение. Если происходит сбой в создании или функционировании установочного механизма произвольного поведения, возникают описанные в главе различного вида психопатологии воли.

Кроме импульсивного и волевого поведения, Узнадзе рассматривает и другие виды деятельности, а именно: внушение и принуждение, показывая их установочную основу. Однако в главе отсутствует развернутая классификация форм поведения, разработанная автором позднее. Можно сказать, что данная классификация по сей день остается уникальной в психологической науке. Нет сомнения, что она существенным образом дополнила бы эту главу .

Сознательные психические явления и процессы функционируют в поведении, протекающем на базе установки. Однако они существенно разнятся между собой как феноменально (структурно), так по назначению (функционально) и по уровню развития (генетически). Эти аспекты, разумеется, взаимосвязаны и, в конечном счете, определены общим механизмом поведения. Поэтому Узнадзе начинает рассмотрение отдельных психических процессов с эмоциональных явлений, полагая, что они представляют собой начальную ступень развития сознания, непосредственно примыкающую к установке как целостному состоянию субъекта, и отражают именно его внутреннее состояние. Отсюда — субъективность и целостность эмоциональных процессов, которые отличают их от когнитивных, служащих дифференцированному отражению внешней действительности. Дав такую краткую формулировку проблемы взаимосвязи установки и эмоций, Узнадзе не углубляется далее в возникающие здесь сложные теоретические вопросы. Однако он хорошо понимал их важность и постоянно держал в поле зрения. Об этом свидетельствуют материалы, сохранившиеся в личном архиве Узнадзе, в частности так называемые «Тетради для заметок», которые он вел с 1944 по 1949 годы. Они были восстановлены и опубликованы в Вестнике Академии наук Грузии . Чуть ли не треть записей Узнадзе содержит соображения по поводу различных аспектов психологии эмоций с точки зрения теории установки. Следует отметить также, что в середине сороковых годов Узнадзе подготовил и прочел специальный курс по эмоциям, в котором изложил и существенным образом проанализировал все имеющиеся в ту пору основные взгляды на психологию эмоциональных переживаний (сохранилась стенограмма этих лекций). Исходя из этого, следует думать, что Узнадзе намеревался написать большое исследование по эмоциональным явлениям, которое содержало бы критическую и позитивную части.

Трудно сказать, какие из многочисленных гипотетических соображений автор изложил и развил бы в этом, увы, неосуществленном произведении; но нельзя не отметить, что некоторые из них довольно убедительны, вполне соответствуют духу и букве теории установки и, что важно, в данном контексте обогащают и дополняют текст анализируемой главы. Поэтому мы ненадолго задержим внимание читателя на указанных соображениях.

Перед Узнадзе актуально стояла проблема взаимосвязи эмоциональных переживаний и телесных (соматических) процессов, в частности вопрос о природе выразительных движений. Узнадзе предлагает следующее решение: основополагающей для теории установки является идея о целостном характере реагирования индивида на различные воздействия. Эффект внешнего воздействия распространяется на все сферы реагирования организма (висцеральную, моторную, психическую), в основе чего лежит его целостное первичное изменение — установка. Все отдельные процессы есть дифференцированное проявление целостного первичного эффекта. В противовес су-ществующим в психологии эмоций двум конкурирующим взглядам (Вундт и др. и Джеймс—Ланге), Узнадзе формулирует альтернативную позицию: эмоциональные переживания и телесные изменения, в том числе выразительные движения, не являются причиной или выражением друг друга. Они представляют собой два самостоятельных явления, одновременно возникающих из одного источника — установки. Однако то, что объективно не является каким-либо выражением, в социальной среде используется людьми в качестве внешнего выражения чувств. Но это стало возможным только благодаря наличию у этих различных явлений единой реальной психологической основы.

Не останавливаясь на других интересных рассуждениях автора (например, о характере взаимосвязи между эмоциональными и познавательными процессами, в которых, в сущности, реализуется та же теоретическая позиция), рассмотрим лишь то, как выстраивает Узнадзе схему отношений между установкой, поведением и эмоцией.

Схема, лишь обозначенная в «Общей психологии» и развернутая в «Тетрадях», в принципе, такова: эмоции выступают в качестве определенного пускового механизма поведения на уровне сознания (переживания) или в виде «стимула для развертывания поведения, соответствующего установке» . Тем самым они как бы следуют за установкой и предшествуют реализации поведения.

Однако в «Тетрадях» данная схема развивается и усложняется. Эмоциональные явления не только следуют за установкой, но и предшествуют ей, выполняя функцию ее субъективного фактора. Являясь импульсом, потребность вместе с тем изначально представляет собой более или менее определенную эмоцию. «Потребность эмоциональна», — говорит Узнадзе.

Далее автор дифференцирует эмоциональные явления в зависимости от характера их отношения к поведению; выделяются эмоции, упреждающие поведение и выражающие наличие готовности к осуществлению конкретной деятельности (то есть то, что говорится в «Общей психологии»), и эмоции, возникающие в самом процессе поведения. Последние представляют собой отражение в сознании особенностей реализации установки в ходе поведения. В соответствии с этим решается вопрос о качественной стороне эмоциональных переживаний. Поскольку содержание установки каждого конкретного поведения, равно как условия и обстоятельства, затрудняющие или, напротив, способствующие реализации этого последнего, в каждом данном случае своеобразны, то должно иметься столько же соответствующих разновидностей эмоциональных переживаний.

Следуя традиции, автор начинает рассмотрение когнитивных процессов с сенсорных процессов. Делает он это довольно лаконично, обговорив это обстоятельство в предисловии и сделав ссылку на свой первый учебник — «Основы экспериментальной психологии», как источник более полной информации по данной теме. Тем не менее, нужно отметить, что Узнадзе существенно обогатил эту часть главы новыми данными, полученными со времени опубликования (1925) указанной книги.

Что касается центрального, пожалуй, вопроса данного обзора — в чем именно нашло свое выражение своеобразие установочного подхода к анализу отдельных психических процессов, то в этой части следует заострить внимание на том, как решает автор проблему интермодального единства ощущений. Решение данной проблемы в духе теории установки напрашивается как бы само собой. В самом деле, поскольку различные модальности переживаются единым субъектом, то вполне логично искать причину сходства между этими переживаниями именно в нем, в его целостном состоянии. Установка, как именно такое состояние, возникает в результате воздействия на индивида среды, то есть довольно многообразных сенсорных стимуляций. В свою очередь, единство установочной основы определяет единство и родственность переживаний, в частности, ощущений различной модальности. Этим же механизмом объясняются и остальные феномены из этой сферы: факты синестезии и эффекты взаимодействия органов чувств.

Разговор о восприятии Узнадзе начинает с постановки вопроса о взаимосвязи предмета и содержания восприятия и обсуждения результатов своих опытов, направленных на его решение. Эти эксперименты выявили интересные закономерности взаимовлияния содержания и предмета восприятия, при явном приоритете последнего. Положение об основополагающей роли предмета в процессе восприятия является несущей конструкцией всей главы.

Особое внимание автора привлекает такое свойство восприятия, как целостность, гештальтность. Это вполне естественно, так как психология установки, по сути, есть психология целостности. Но это — целостность субъекта; и именно субъект как целое, полагает Узнадзе, забыт гештальттеорией. Явление целостности восприятия в ней сведено к закономерностям гештальтизации, то есть объективной организации перцептивного поля. Автор предлагает альтернативную формулу: комплекс раздражителей (объект) — целостный процесс в субъекте — восприятие как целостность. Осмысливая установку в качестве опосредствующего звена, Узнадзе приходит к следующему пониманию механизма восприятия: мотивированный субъект начинает вза-имодействовать с внешним миром, результатом чего является целостное изменение субъекта, вызванное в нем объективной действительностью. Так возникает установка, представляющая основу действия и переживания индивида, в том числе и восприятия.

В «Общей психологии» рассуждения на данную тему этим и завершаются. Однако проблема остается. Дело в следующем: согласно теории установки, восприятие как полноценная психическая активность, как предметное переживание, должно основываться на установке. Но последняя, как известно, возникает на базе потребности и ситуации, то есть подразумевает предварительное отражение, восприятие ситуации. Вот и возникает дилемма — для создания установки необходимо восприятие ситуации, которое, в свою очередь, нуждается в наличии действующей установки.

Автор теории установки ясно видел проблему и настойчиво искал пути ее решения. Об этом свидетельствуют несколько записей в «Тетрадях», а также целый раздел в его последней работе под названием: «Восприятие как фактор установки: два значения этого термина». При этом в примечании дан второй вариант авторского текста, что свидетельствует об особой тщательности, с которой Узнадзе разрабатывал данную проблему. Ее решение вырисовывается в контексте трехступенчатой модели восприятия. На первой ступени установке как целостному состоянию субъекта «предшествует некоторый первичный эффект действия раздражителя на один из его чувственных органов — эффект, который еще нельзя рассматривать как подлинное, завершенное восприятие определенного, локализованного во внешнем мире объективного раздражителя. Поэтому естественнее всего характеризовать эту ступень восприятия, как ступень замечания, или, еще точнее, как ступень ощущения действующих извне раздражений» . В «Общей психологии» эта простейшая форма восприятия также описывается и обозначается, как «ощущенческое восприятие»; причем она предшествует следующей ступени восприятия как в онтогенезе, так и в актуалгенезе. Вторую ступень перцептивной активности составляет обычное предметное восприятие. Высшая же ступень осуществляется на уровне объективации как активный, произвольный процесс — в «Общей психологии» он именуется наблюдением. Две последние формы перцептивной активности протекают на основе установки; первая сама является условием возникновения установки.

Данная теоретическая конструкция Узнадзе, какое бы содержание ни вкладывалось в термины «замечание», «ощущение» или «наглядное восприятие», по мнению некоторых интерпретаторов, говорит о том, что возникновению установки всегда предшествует какая-то «работа» или активность . Следует полагать, что это вполне резонное замечание вряд ли было бы отвергнуто самим автором теории установки. Однако все дело в том, нужно ли считать эту активность поведением (деятельностью) или, может, точнее и разумнее было бы, вслед за Узнадзе, квалифицировать ее как рефлекс или «рефлексоидный акт».

Поскольку тут мы имеем дело с гипотетическим построением, влекущим за собой далеко идущие теоретические выводы, требуется особая точность изложения. Поэтому прямо процитируем одну из «заметок» Дмитрия Николаевича, о серьезности и важности которой свидетельствует ее заголовок — «Пределы правомерности постулата непосредственности». Узнадзе пишет: «Было бы неверно полагать, что в субъекте ничего не возникает непосредственно — под влиянием среды, что все опосредствовано установкой субъекта. Думается, в случае, когда у субъекта нет нужды или потребности устанавливать взаимоотношения со средой, или же у него нет такой возможности... вероятно, среда все-таки воздействует на него и вызывает не-посредственный эффект в психике, организме или соматике. Данный эффект мы можем называть рефлексом или рефлексоидным эффектом. Таковыми будут: ощущение — в познавательной сфере, удовольствие—неудовольствие — в эмоциональной сфере, рефлексы — в моторной сфере. На первый взгляд, представляется правомерным наблюдение предшествующей психологии, согласно которой ощущение, чувство (приятное—неприятное) и рефлексы представляют собой элементарные содержания нашей психики и поведения. Однако правомерно оно лишь в том смысле, что отсюда берется материал, из которого строятся наши переживания. Но что именно строится и какими будут конкретные переживания в каждый данный момент, это зависит от того, какова потребность субъекта и ситуация ее удовлетворения, создающие в субъекте соответствующую установку, — переживания зависят от этой установки.

Разумеется, в действительности между ними — материалом и установкой — нет столь резкого разграничения. Поэтому, бывают случаи, когда, скажем, раздражитель красного вызывает ощущение другого цвета, твердый кажется мягким... То же самое относится к приятному—неприятному. Моторные рефлексы также зависят от состояния субъекта» .

Хотя автор последним пассажем несколько смягчает позицию, она высказана достаточно категорично и, на наш взгляд, существенно корректирует и уточняет базисное положение теории. К ней следует отнестись со всей серьезностью, ибо, констатируя наличие таких форм активности, на которые не распространяется принцип установочного опосредствования, она заметно увеличивает объяснительный потенциал психологии установки, делает ее более гибкой как в методологическом, так и в чисто теоретическом отношении.

В контексте обсуждаемой проблемы данное гипотетическое построение автора позволяет устранить все «парадоксы», связанные с возможностью безустановочной репрезентации факторов установки. Причем, данное решение касается не только до- установочного «восприятия» ситуации, но и фактора потребности, на который, в принципе, также можно распространить парадокс первичности. Если первичная репрезентация ситуации может осуществляться в форме непосредственного «рефлексо— идного» процесса «ощущения», то субъективный фактор установки может быть представлен в виде «рефлексоидного» эмоционального переживания. Выше, в комментариях к главе, посвященной психологии эмоций, уже было отмечено, что Узнадзе в принципе допускает такую возможность, говоря об «эмоциональности потребности».

Завершая обсуждение главы о восприятии, отметим одну ее особенность. В ней совершенно не затронут вопрос об иллюзиях восприятия, тогда как данная тема неизменно обсуждается во всех старых и современных учебниках. Это выглядит несколько странно, поскольку именно иллюзии восприятия составляют основу созданного Узнадзе и его сотрудниками методического аппарата по изучению установки. И едва ли какая-либо другая общепсихологическая теория может сказать больше и весомее об иллюзиях восприятия, чем теория установки. Для подтверждения этого далеко идти не приходится. С.Л. Рубинштейн в своем знаменитом учебнике, кстати, изданном в том же году, что и учебник Узнадзе, обсуждая тему иллюзий восприятия, прямо указывает на опыты Узнадзе и его сотрудников, доказывающие установочную, то есть центральную, а не периферическую обусловленность иллюзий. Как бы там ни было, анализ этого вопроса в широком плане мог, безусловно, лучше продемонстрировать объяснительный потенциал теории установки в сфере психологии восприятия. Это, несомненно, усилило бы установочное звучание всего учебника и способствовало реализации замысла автора.

Концепция объективации, созданная в рамках общепсихологической теории установки в последний период научного творчества Узнадзе, могла бы существенно преобразить многие главы «Общей психологии», в первую очередь — касающиеся так называемых «высших познавательных процессов». Впрочем, читателю не трудно будет заметить, что наметки модели объективации даны уже в самом учебнике, в частности, там, где обсуждается вопрос о взаимоотношении восприятия и мышления. Хотя идея и термин появились еще раньше («Сон и сновидения»), к основательной разработке этой теоретической модели Узнадзе приступил в сороковых годах. Во всяком случае, в «Тетрадях» автор неоднократно возвращается к обсуждению данной темы. Впервые в развернутом виде концепция излагается в трудах Тбилисского университета, в исследовании «Проблема объективации» (1948). В последних обобщающих работах она приобретает завершенный вид.

Концепция объективации достаточно хорошо известна, поэтому лишь напомним, что, согласно Узнадзе, активность человека разворачивается на двух уровнях: на уровне импульсивного поведения, где реализация установки происходит беспрепятственно, и на уровне объективации, где осуществление поведения сталкивается с трудностями, практическая активность блокируется — что приводит к акту объективации. Объективация создает условия для начала теоретической активности, на-правленной на решение возникшей проблемы и, в конечном счете, корректировку установочного механизма, обеспечивающего целесообразность поведения. Для этого субъект приводит в действие свои высшие когнитивные функции и, в целом, рефлексивное сознание.

Таким образом, способность объективации коренным образом меняет облик психики, делая ее специфически человеческой. Благодаря акту объективации у человека появляется возможность переживания чего-то как данного, как некоего объекта. Этот объект или ситуация содержит причину задержки поведения. Поэтому «перед нами возникает вопрос о том, что же это такое — что мы объективируем, что переживаем как данное. И первое, что раньше всего появляется в ответ, это сознание того, что это то же самое, что переживаем; у нас появляется сознание тождества, или идентичности, предмета нашего переживания» . «Это обстоятельство делает возможным выработку у человека специфического отношения к миру — он начинает познавать его» .

Познавательный процесс — процесс синтетический. И не только потому, что подразумевает синхронизированную и организованную работу нескольких когнитивных функций, но и в том смысле, что эти функции взаимопроникают друг в друга, создавая сложные когнитивные способности и образования.

В последней работе Узнадзе мы находим лишь эскизное описание этого процесса. Все, естественно, начинается с акта объективации; он, в свою очередь, создает предпосылки для весьма существенного акта, без которого невозможно дальнейшее развитие познавательного процесса — акта идентификации, или «логического закона тождества». Затем, по-видимому, происходит фокусировка внимания, теснейшим образом связанного с объективацией (об этом подробнее ниже). Далее следует процесс повторного восприятия некоторых свойств ситуации или объекта, которые не были должным образом отражены в установке практического поведения и привели к срыву деятельности. Но для этого необходимо не только повторное переживание этих свойств, но и их «предуцирование» при помощи слова — «это получается, в конечном счете, в результате объединенной работы восприятия и логического (словесного) мышления, то есть того, что мы обычно называем наблюдением». Наблюдение как начальный этап вторичного отражения действительности «является первым проявлением работы нашего мышления или — еще точнее — он является сложным процессом, объединяющим в одно целое работу нашего ощущения и нашего словесного мышления»".

Теоретическая активность, возникшая на базе объективации, не может обойтись без процессов памяти. Причем память рассматривается не как единая и качественно однородная во всех своих проявлениях функция, а как способность, представляющая собой одновременно несколько ступеней развития, решающая различные задачи в деятельности человека. Соответственно, выделяются пассивные формы — узнавание, непосредственная память, ассоциативная память, и активные формы — заучивание и воспоминание. Данные формы проявления мнемической функции подробно описываются в «Общей психологии». При этом Узнадзе особое внимание уделяет раскрытию природы представления как основного строительного материала памяти, неоднократно возвращаясь к анализу этого вопроса в различных текстах. Подход Узнадзе здесь опять-таки остается синтетическим; отличительная особенность высших форм представления состоит в их обобщенности, или, иначе, интеллектуализации.

Наконец, завершают процесс решения теоретической задачи операции собственно логического мышления — при помощи данных внимания, наблюдения, представления и возможностей идентификации и номинации, полученных благодаря объективации.

Из всех отмеченных звеньев познавательной активности, описанных в рамках концепции объективации, наиболее запутанным и дискуссионным представляется вопрос о взаимоотношении понятий объективации и внимания. В конечном счете, он сводится к проблеме наличия у внимания собственной сущности и самостоятельной функции. В «Общей психологии», в соответствующей главе, автор довольно подробно анализирует внимание, не ставя под сомнение правомерность его рассмотрения в качестве отдельного и важного когнитивного процесса. Однако необходимость четкой квалификации познавательной активности, протекающей на уровне объективации, поставила перед Узнадзе задачу более глубокого осмысления сущности задействованных здесь процессов, и, прежде всего, внимания. В 1947 году он написал специальную работу, обосновав определенную позицию по поводу сущности внимания, которая затем в «Теоретических основах...» была фактически изменена (хотя, возможно, не опровергала в достаточной мере предыдущей точки зрения). Учитывая, что указанная позиция мало или вовсе незнакома русскому читателю, позволим себе несколько подробнее остановиться на данном вопросе.

Узнадзе анализирует внимание как с точки зрения его функции, так и собственно процесса. Обычно выделяются три функции внимания: отбор из действующих на субъекта впечатлений определенного, строго ограниченного их числа; концентрирование на них психической энергии и, в результате, — повышение степени ясности и отчетливости содержаний сознания.

Анализируя эти функции, автор приходит к выводу, что ни одна из них не может считаться специфической функцией непосредственно внимания. В частности, отбор не может быть таковым, поскольку предполагает процесс, учитывающий содержание переживания и протекающий, прежде всего, в русле этого содержания. Внимание же, по существу, мыслится в качестве индифферентной к содержанию формальной «силы», способной как «прожектор» осветить все, независимо от того, на что направлено. Внимание не может быть с необходимостью связано и с функцией сосредоточения, так как бывают случаи всепоглощающей концентрации сознания на определенных содержаниях и при отсутствии внимания (например, во время сильнейших эмоциональных переживаний). И, наконец, касательно повышения уровня ясности содержаний сознания, что, по оценке автора, составляет главную функцию внимания, представляющую как бы ее «биологическую основу». Она также не может мыслиться в качестве непосредственной функции внимания, поскольку ясность содержаний сознания означает наличие богатого деталями отражения действительности; а отражение действительности, конечно, не дело внимания. Ее отражают такие когнитивные процессы, как восприятие, представление, мышление. Стало быть, яс- ность и отчетливость отражения непосредственно зависят от уровня активности указанных процессов.

Что касается процессуальной стороны работы внимания, то она всюду характеризуется более или менее продолжительной задержкой активности на предмете, большей или меньшей длительностью фиксации на нем познавательных психических сил. Следовательно, главное — задержка, остановка, фиксация; если их нет, то нет и внимания. Они, подобно приписываемым вниманию свойствам отбора, концентрации и ясности, по всей видимости, определяются другим фактором. Анализируя некоторые случаи импульсивного поведения, Узнадзе приходит к выводу, что факт их несомненного целесообразного протекания предполагает отбор действующих на субъекта агентов, концентрацию на них психической энергии и достаточно ясного их отражения в психике.

Что же определяет все это? Согласно теории установки, фундаментальным механизмом целесообразности любого поведения (независимо от того, будет оно импульсивным или произвольным), является установка. Поведение определяется ситуацией опосредованно — через целостное отражение этой последней в субъекте деятельности, через его установку. Отдельные моменты поведения, в частности вся работа психики, представляют собой явления вторичного порядка. Следовательно, в каждый данный момент в сознание действующего субъекта проникает из окружающей среды и переживается с достаточной ясностью лишь то, что лежит в русле его актуальной установки. Значит, чего не может сделать внимание, понимаемое как формальная сила, то становится функцией установки, являющейся не формальным, а чисто содержательным понятием. Таким образом, понятие установки вполне объясняет существование ясных содержаний сознания, служащих реализации импульсивного поведения. Здесь, вроде бы, нет надобности в понятии внимания.

Однако, как обстоит дело в случае усложнения ситуации, там, где по причине некоего препятствия происходит задержка, остановка активности и фиксация на нем познающего сознания; ведь именно это обычно признается процессуальной характеристикой внимания. Узнадзе и в этом случае находит замену понятию внимания. Как нетрудно догадаться, эта роль отводится понятию объективации. Для этого специально обговариваются три функции объективации: 1) остановка и временная задержка практического поведения; 2) создание условий для начала познавательной, теоретической активности и 3) создание условий для ясного и четкого осознания объективированного содержания путем подключения к работе психики высших когнитивных процессов.

После этого вполне логично звучит положение о том, что внимание по существу нужно характеризовать, как процесс объективации. Тем самым, по словам автора, снимаются все «апории», связанные с понятием внимания. В тексте рассматриваются две из них:

«1. Становится понятным, почему внимание, не будучи по существу связано с понятием ясности содержаний сознания, тем не менее всегда трактуется, как его необходимый источник. Мы видим, что оно не само непосредственно освещает то или иное содержание, не само повышает уровень ясности его сознания, а, объективируя его, дает познавательным функциям возможность сделать это.

2. При традиционной трактовке понятия внимания остается совершенно непонятным, как удается нам обратить внимание на что-нибудь. Для этого ведь необходимо, чтобы то, что станет предметом моего внимания, так или иначе уже было дано моему сознанию. Но что-то будет мне дано, если мое внимание уже будет обращено на него. При предлагаемой трактовке понятия внимания это затруднение снимется само собой: содержания сознания непосредственно даются не с помощью внимания, а на основе установки; это создает возможность их объективации, то есть возможность сделать раз воспринятый предмет объектом дальнейших познавательных актов — объектом внимания» .

Одним словом, традиционно приписываемые вниманию функции распределяются между установкой, объективацией и познавательными процессами. Понятие внимания, как таковое, оказывается излишним.

В «Экспериментальных основах психологии установки» Узнадзе приступает к пересмотру данной позиции. Во всяком случае, он высказывает предположение о работе психики в двух планах, один из которых обходится без участия внимания, а другой предполагает его прямое участие. При этом подчеркивается, что в обоих случаях несомненно наличествует ясность и отчетливость психических содержаний.

И наконец, в «Основных положениях теории установки» делается попытка обоснования новой точки зрения. Необходимость подключения функции внимания возникает на уровне объективации. Естественно, ключевым пунктом здесь является разведение понятий объективации и внимания. По мнению Узнадзе, они теснейшим образом взаимосвязаны, вплоть до того, что иногда между ними трудно увидеть разницу. Однако различать их все-таки необходимо. Объективация есть всего лишь приостановка на определенном переживании, которое может стать предметом нашего внимания. Объективация дает материал, на котором можно сосредоточиться. Однако если выделить ясность переживания в качестве отдельного момента этого последнего, то прежде чем получить возможность говорить о степени его интенсивности, следует предварительно иметь представление о самом переживании как о чем-то данном, самому себе тождественном. Иначе говоря, предварительным условием работы внимания является акт объективации. Внимание как самостоятельный психический процесс включается вслед за объективацией.

Следует отметить, что приведенное рассуждение оставляет открытыми некоторые вопросы. Главный из них состоит в точном определении функции внимания. По всей видимости, в последней версии таковой считается обеспечение ясности переживания. Но, согласно предыдущим рассуждениям, предиката ясности не лишены и психические содержания, возникающие на первом уровне активности, — там, где еще не имеется ни объективации, ни внимания. Стало быть, придание переживанию ясности и отчетливости является, по крайней мере, функцией не только внимания. Однако, как выясняется из исследования, специально посвященного выявлению сущности внимания, эта функция непосредственно связана с осуществлением других когнитивных процессов. В таком случае несколько непонятно, для чего нужно ее дублировать еще и особым процессом внимания. Вероятно, Узнадзе намеревался доработать данный вопрос. Поэтому сейчас трудно представить, как бы он переписал главу о внимании в свете концепции объективации. Но не приходится сомневаться, что, доведись ему это сделать, изменения имели бы существенный характер.

Глава «Психология мнемических процессов» наиболее объемная в книге. Она насыщена богатым фактическим материалом и интересными теоретическими интерпретациями. Здесь автор максимально использует потенциал теории установки при объяснении тех или иных особенностей мнемических феноменов. Соображения Узнадзе большей частью представляются вполне убедительными, по крайней мере, в сравнении с существующими в то время альтернативными взглядами. Впрочем, пусть читатель сам оценит достоинства или недостатки подхода Узнадзе к процессу узнавания и его иллюзий, процессу ассоциаций и так называемых «комплексов», к вопросу точности репродукции, к проблеме переживания уверенности в воспоминании, к установочной версии общей теории памяти.

Тут мы отметим лишь один вопрос, к которому Узнадзе не раз возвращался в контексте концепции объективации. Это вопрос о природе представления как основного строительного материала памяти. В «Общей психологии» данный вопрос затронут лишь в аспекте различия между образом восприятия и представлением.

Отстаивая идею синтетической природы когнитивной активности на уровне объективации, Узнадзе отводит «выдающуюся роль» способности представления, наиболее специфической и характерной формой которой являются продукты нашей памяти. Фундаментальным признаком памяти, по большому счету, является то, что касается повторения психических содержаний. Условием же повторения признается объективация; поэтому она и является основным источником содержаний человеческой памяти. Однако представление существует и до объективации. Оно имеется у животного и носит абсолютно случайный, индивидуальный и конкретный вид. Но специфически человеческую форму представление приобретает в результате мыслительной переработки этой первичной формы на уровне объективации, его интеллектуализации, что делает ее «обобщенной». Словом, «процесс представления, включающий в себя мышление, есть представление, приписываемое человеку (со знаком обобщенности) — этот момент обобщенности вносит в представление мышление» . Таким образом, здесь налицо еще один пример настоящей синтетической деятельности когнитивных функций. На этот раз дело касается кооперации между памятью и мышлением.

Глава восьмая — «Психология мышления» содержит довольно полные сведения по психологии мышления, существующие в то время в науке. Она была бы еще интересней, если бы включала в себя теоретическую модель регуляции мыслительной деятельности на уровне объективации и экспериментальные факты, связанные с действием установки на различных этапах мыслительного процесса. Тем не менее, в главе все-таки нашли свое отражение некоторые оригинальные теоретические и эмпирические разработки автора. Последние касаются онтогенеза понятийного мышления. Здесь Узнадзе широко использует результаты своих известных экспериментальных исследований в этой области. Что касается оригинальных теоретических подходов, то это, в первую очередь, относится к предпринятому Узнадзе анализу проблемы уверенности вообще и, в частности, уверенности в суждениях.

Узнадзе придавал важнейшее значение решению данной проблемы для понимания сущностных особенностей функционирования психики. Поскольку феномен уверенности наблюдается в различных психических процессах (восприятие, память, мышление, воля), то проблема его объяснения приобретает общепсихологическое значение. Поэтому неудивительно, что автор дважды обращается к ней в «Общей психологии». Первый раз он делает это в контексте обсуждения общей теории памяти. Узнадзе полагает, что любая серьезная теория памяти обязана показать, откуда бе-рется уверенность в правильности репродукции. Постановка и решение проблемы здесь полностью учитывают специфику мнемических процессов. Во втором случае — при рассмотрении феномена уверенности в суждении — проблема ставится и анализируется в более широком контексте.

В 1941 году в обобщающей работе по психологии установки Узнадзе вновь обращается к проблеме уверенности, стремясь еще более уточнить свою позицию. В чем же она состоит по существу? У людей имплицитно имеется уверенность в реальности восприятия, в истинности суждения, в правильности воспоминания, в правомерности решения. Спрашивается, откуда берется это переживание, если реальность, «нечто» дается только в восприятии, суждении, воспоминании. Откуда мы знаем, что они правильно отражают это «нечто»? Совершенно иначе обстояло бы дело, имей мы обе данности — и это «нечто», и его психическое отражение. Тогда имелась бы возможность их сравнения между собой и переживания степени их соответствия. Но поскольку объективное дается лишь через психическое отражение, то мы лишены такой возможности. В силу этого, по мнению Узнадзе, удовлетворительного решения данной проблемы до сих пор не найдено. В самом деле, во всех предшествующих теориях источником этого переживания признавались другие переживания, их репродукция или некоторые особенности их протекания; согласно им, одно переживание определяет другое. Однако, как можно быть уверенным, что субъективное содержание переживания на самом деле соотносится с объективной действительностью, если мерилом этого берется другое переживание, имеющее с объективным положением вещей столько же общего, сколько и первое. Кроме логической и фактической несостоятельности, подобные объяснения неприемлемы для Узнадзе и в силу того, что опираются на теорию непосредственности. «Зато для теории установки здесь нет никаких трудностей. Дело в том, что, согласно основной мысли этой теории, существует не только психическое отражение объективного положения вещей, но и целостно- личностное, а именно установочное, отражение. Следовательно, объективное положение вещей уже отражено субъектом в установке до того, как он отразит его в своем восприятии, суждении, воспоминании.

Но работа психики — это реализация нашей установки; когда она происходит беспрепятственно, когда психика отражает то, что отражено в установке, естественно, что мы переживаем правильность нашей психической работы, у нас появляется уверенность в том, что наши восприятия, суждения, воспоминания отражают объек-

- 14

тивное положение вещей» .

У читателя может вызвать некоторое недоумение факт отсутствия в книге главы о психологии языка и речи, которая в учебниках обычно следует за главой, посвященной психологии мышления. В самом деле, трудно полностью объяснить это обстоятельство. Приходится лишь строить предположения на этот счет. Известно, например, что Кюльпе, выдающийся исследователь мышления, в своем сравнительно раннем учебнике по общей психологии, будучи верным принципу основываться исключительно на достоверных фактах, но не располагая таковыми, предпочел попросту не включать в него главу о мышлении. Вероятно, также и для Узнадзе создание оригинального учебника по общей психологии имело смысл, прежде всего, с точки зрения нового теоретического осмысления и обобщения существующих научных данных. Иначе, в конце концов, можно было попросту организовать перевод и издание какого-либо добротного учебного пособия.

Скорее всего, к моменту работы над учебником у автора еще не было сложившейся системы представлений, проливающей новый свет на психологическую сущность языка и речи. Возможно, именно поэтому он воздержался от написания соот- ветствующей главы, отложив это дело до последующей редакции книги, что он, несомненно, намеревался осуществить.

Однако совершенно очевидно, что данная проблематика всегда представляла для Узнадзе предмет особого интереса. Об этом свидетельствует содержание его первой же общепсихологической работы («Impersonalia», 1923), направленной на выявление психологической природы определенной языковой реальности — так назы-ваемых бессубъектных предложений. С этой целью он обращается к «до сих пор еще неведомой области действительности, которой совершенно чужды противоположные полюса субъективного и объективного и в которой имеем дело с первичным фактом их внутреннего, нерасчлененного существования»15. Эта «подпсихическая реальность», в которой снята антитеза субъект—объект, в данном случае выступает в качестве начала, объединяющего ощущения в единый образ, и основы интенции к объекту, присутствующей в каждом восприятии (переживании) как вторичном, производном от него явлении. Данная теоретическая конструкция позволяет автору понять, почему и как происходят имперсоналии. Несколько позже в концепции биосферы, ставшей предтечей теории установки, предугаданная в этой работе реальность обрела гораздо более широкое содержание как основа целесообразности активности живых существ и даже как «принцип жизни».

В том же году выходит в свет замечательное исследование «Психологические основы наименования». Его значение определяется важностью самого вопроса, поскольку факт наименования «является моментом окончательной встречи звукового комплекса и мысли. Следовательно, этот момент, по существу, нужно считать начальной датой истории настоящего языка»16. Этот фундаментальный вопрос, пожалуй, впервые в психологической науке был экспериментально изучен Узнадзе. В частности, было показано, что наименование предметов и явлений отнюдь не есть абсолютно случайный, совершенно немотивированный акт, а имеет под собой спе-цифическую психологическую основу. Давая наименование тем или иным предметам, испытуемые отдают предпочтение вполне определенным звуковым комплексам. Выявление данной закономерности наметило новый путь как для изучения психологических вопросов языка, так и для понимания психологической природы речевой активности. Полученные Узнадзе результаты были внесены в учебники по психологии и стимулировали широкие исследования в этой области.

В дальнейшем Узнадзе продолжил активные изыскания в области психологии языка и речи. Об этом свидетельствуют многочисленные записи в «Тетрадях», а также сохранившаяся в его личном архиве рукопись, полностью посвященная важнейшим проблемам языка и речи (1944). Наконец, на основе этих наработок, Узнадзе пишет основательное исследование — «Внутренняя форма языка». Отличаясь удивительной глубиной — и вместе с тем ясностью и четкостью изложения, она, бесспорно, представляет собой одну из лучших общепсихологических работ Дмитрия Николаевича. Происхождение и специфика языковой действительности, место и роль психологической составляющей в языке, взаимоотношение между лингвистикой и психологией, соотношение логического и психологического в природе языка, соотношение языка и речи, широкий круг тем, связанных с языковым творчеством, усвоением, употреблением и пониманием языка — вот неполный список вопросов, которые не просто об- суждаются, но на которые даются вполне определенные и аргументированные ответы с позиций общепсихологической теории установки.

Эти работы Узнадзе довольно хорошо известны в лингвистических и психоло-гических кругах и дают достаточно полное представление о его взглядах в области психологии языка и речи, увы, не нашедшие своего отражения в «Общей психологии».

Наконец, в последней главе, посвященной психологии воображения, автор прибегает к нескольким интересным теоретическим ходам, стремясь выработать новый взгляд на некоторые важные явления из этой сферы. Прежде всего, это касается таких проявлений работы фантазии, как сновидение и игра.

Пытаясь преодолеть несколько «фантастический характер» теоретической конструкции Фрейда, Узнадзе предлагает объяснить своеобразие сновидного сознания, равно как и особенности выявления так называемых «комплексов» в ассоциативных экспериментах (см. также в седьмой главе — ассоциация и установка), исходя из понятия установки. Как нетрудно будет убедиться и самому читателю, в «Общей психологии» это сделано в довольно лаконичной форме. Однако в других его произведениях указанные вопросы, а также стоящая за ними серьезная проблема соотношения психоанализа и психологии установки как концепций бессознательного, рассматриваются весьма основательно и с должным полемическим настроем. В свете непрекращающихся обсуждений психоаналитических представлений о бессознательном имеет смысл вкратце напомнить о позиции Узнадзе по этому поводу.

Первое упоминание о психоанализе мы встречаем в «Основах экспериментальной психологии» в контексте общего представления Узнадзе о том, что «бессознательное психическое переживание не существует. Однако и сами психические переживания недостаточны для постижения их собственного протекания» . Не по силам это и физиологическим фактам. Детерминация психического происходит в так называемой «биосферной реальности», которая в ходе дальнейшего развития теории трансформируется в понятие установки.

Позже, в трактате «Сон и сновидения» Узнадзе уже основательно рассматривает концепцию Фрейда, высказывая в связи с этим принципиальные соображения. В психоанализе, отмечает Узнадзе, область бессознательной психики по своему содержанию не отличается от сознания. Она содержит те же переживания, что и сознание, с той лишь разницей, что индивид не ведает об их существовании. Но в таком случае понятие бессознательного не дает ничего нового, поскольку независимо от того, замаскировано его содержание или нет (как, скажем, в сновидениях), оно по сути остается носителем того же содержания, что и сознание. Бессозна-тельные психические явления «уже существуют в готовом виде до того, как смогут реализоваться в сновидении. Какой же смысл имеет их активация в сновидном сознании? Они здесь продолжают существовать не в виде представлений, мыслей, желаний или аффектов, а как готовность активации их функциональной тенденции, как установка субъекта к возникновению переживаний в их направлении» .

Узнадзе полагает, что психоаналитическое понятие бессознательного не годится для понимания закономерностей порождения и протекания содержаний сознания, поскольку оно состоит из лишенных признака переживаемости обыкновенных психических (сознательных) феноменов — мыслей, желаний, аффектов, а объяснение переживания опять-таки через переживание (пусть даже бессознательное) невозмож- но (вспомним постулат непосредственности). Для этого следует найти соответствующую реальность и понятие совершенно другого характера и иной категории.

В своих последних исследованиях Узнадзе возвращается к рассмотрению психоаналитической концепции, но уже не в связи с феноменом сновидения, а с общепсихологической точки зрения. К этому времени установка была уже окончательно признана психической реальностью и ей однозначно приписывалась роль альтернативы любого другого понимания бессознательного, прежде всего психоаналитического. Если у нас что-либо и протекает действительно бессознательно, то это, конечно, наша установка, — утверждает автор.

Согласно Узнадзе, наиболее слабым местом в учении Фрейда является то, что бессознательное в нем характеризуется только негативно; сферу бессознательного составляют те же сознательные переживания, но только изгнанные из сознания и находящиеся теперь в форме переживания, лишенного качества сознания. Такое бессознательное — это та же психика минус сознание. Внутренняя природа и структура сознания и бессознательного, по сути, одинаковы. В этом коренится главный недо-статок теории Фрейда. Если мы стремимся выработать действительно продуктивное понятие бессознательного, его следует освободить от обычного для сознательной психической жизни содержания и наделить принципиально иным онтологическим и функциональным содержанием. Под понятием установки подразумевается именно такая реальность. Будучи не обычным психическим переживанием, а целостным состоянием субъекта, она лежит в основе всякого сознательного опыта, оставаясь при этом всегда бессознательной. Установка представляет собой раннюю ступень развития психики, логически и фактически предшествующую сознанию. Психоаналитическое понятие бессознательного, в сущности, не дает науке ничего нового. Это психика, изгнанная из сознания, то есть сознание предстает в качестве ее обязательного предварительного условия. Поэтому она никак не проясняет ключевой вопрос, касающийся возникновения и развития психики, не говоря уже о том, что такое понимание бессознательного неминуемо приводит нас к апории «непережи— ваемого переживания».

Такова оценка Узнадзе психоаналитического понятия бессознательного. Она имеет как критическую, так и позитивную части. С одной стороны, показана неправомерность подобного взгляда, а с другой — указывается понятие, которым его можно и нужно заменить. Тут надо выделить два момента: один — насколько точна и правомерна узнадзевская критика Фрейда, и второй — насколько целесообразно и продуктивно осмысление понятия установки в качестве альтернативы психоаналитического понятия бессознательного.

По этим вопросам не найдено согласия, хотя они серьезно обсуждались во многих исследованиях (Ф.В. Бассин, И.Т. Бжалава, В.Л. Какабадзе, А.Е. Шерозия и др.). Особенно богатый материал по этому поводу содержится в широко известном фундаментальном четырехтомнике материалов международной конференции по бессознательному, проведенной в Тбилиси (1979), на родине Узнадзе — одного из глубочайших мыслителей XX века, исследовавших проблему бессознательного.

Заинтересованный читатель может обратиться к этим источникам. Отметим лишь, что узнадзевская критика, как нам кажется, абсолютно адекватна по отношению к тому виду бессознательного, который в психоанализе обозначается как «репрессированное бессознательное». Оно действительно часто характеризуется Фрейдом как «бессознательное представление», «бессознательный аффект» и так далее, то есть в качестве обычного психического переживания, лишенного сознания. Такая «бессоз- нательная система имеет те же особенности, что и сознание»'9, и будучи производной от сознания, конечно, не может служить предварительным условием возникновения этого последнего. Однако в психоаналитической концепции, особенно на позднем этапе ее развития, четко обозначился и другой вид бессознательной психики — так называемое «собственно бессознательное», представленное в личностной подструктуре «Ы». Речь идет о генетически исходной форме психики, данной в виде энергетики первичных нужд и определяющей другие личностные и психические структуры филогенетически, онтогенетически и в смысле актуалгенеза. Ее свойства и принципы действия в корне отличаются от всей остальной психики — сознательной и бессознательной. Характеристика «собственно бессознательного» исключает какие- либо параллели между ней и сознанием (психика минус сознание); как это, впрочем, имеем в случае бессознательной установки, которая, являясь психологическим механизмом целесообразности поведения, действует на основе «принципа реальности», тогда как «И» руководствуется «принципом удовольствия».

Поэтому подходить к вопросу о замене психоаналитического понятия бессоз-нательного установкой следует с большой осторожностью, имея в виду: 1) что в рамках самого психоанализа данное понятие имеет минимум два существенно отличных содержания; 2) что в самой психологии установки были и остаются различные толкования онтологического статуса феномена установки (особенно в связи с возможностью ее осознания); 3) необходимость учитывать метатеоретические основания формирования этих понятий; функции, приписываемые сфере бессоз-нательного в одной и другой теории, а также конкретные содержательные и формальные характеристики концепций и сферу их приложения. Словом, речь идет о методологическом, теоретическом и практическом контексте двух совершенно различных систем психологии.

В ином случае, простая замена психоаналитического понятия бессознательного абсолютно инородным для него понятием установки будет равносильна разрушению этой психологической системы и, следовательно, полному отказу от нее. Правомерность и, главное, продуктивность такого подхода может оспариваться хотя бы до тех пор, пока не будет показана полная несостоятельность психоаналитической практики. И тут, конечно, вряд ли можно обойтись простым указанием на то, что в психоаналитической практике Фрейду, очевидно, «действительно удавалось касаться» фактора, обуславливающего заболевание. Однако, не давая ему позитивной, существенно отличной от сознательной психики характеристики, он определял его лишь отрицательно — как бессознательное. На самом же деле, он имел дело с установкой, ибо именно она представляет собой бессознательную психическую реальность . Так ли это, можно будет убедиться, противопоставив психоанализу систему психотерапии, полностью и бесспорно построенную на принципах общепсихологической теории установки, появление которой мы вправе ожидать в обозримом будущем.

Фантазии как психическому процессу отводится первостепенная роль в создании причудливого мира игры. Поэтому в этой главе рассматривается также и проблематика игры. Однако фантазия, как и другие психические функции, является лишь инструментом осуществления игрового процесса, который, прежде всего, представляет собой определенную самостоятельную форму поведения. Можно утверждать, что, несмотря на длинную историю изучения вопроса, наука до сих пор остается в неведении относительно многих тайн этого вида деятельности. В «Общей психологии» дается прекрасный критический анализ наиболее авто-ритетных теорий игры, существующих на то время. Автор полагает, что главный недостаток всех предшествующих теорий состоит в отсутствии правильного ответа на ключевой вопрос: почему играет живое существо? Откуда берется мотивация игры? Такую побудительную силу, согласно Узнадзе, представляет собой так называемая «функциональная потребность» — тенденция приведения в действие данных от природы функций индивида, пока еще не подключенных к осуществлению жизненных задач.

Понятие функциональной тенденции впервые появилось еще в «Педологии», но серьезно разрабатывать его Узнадзе начал в интересной во многих отношениях работе «Сон и сновидения». Столкнувшись в «Общей психологии» с необходимостью выявления своеобразных особенностей различных видов поведения (потребления, обслуживания, труда, учения, игры и др.), автор буквально через год решает эту задачу в своем исследовании «Формы поведения человека». В ней представлены замечательные образцы описательной характеристики важнейших самостоятельных форм поведения, а также оригинальный принцип их классификации. Тут и раскрылся громадный теоре-тический потенциал понятия функциональной тенденции как мотивации самоактивности — внутреннего, процессуального побудителя деятельности. Различные виды по-ведения были классифицированы в соответствии с их мотивационной сущностью. Одну группу составили виды поведения, побуждаемого так называемыми субстанциональными, или предметными, потребностями (экстрогенные формы поведения), а вторую — функциональными, или процессуальными, потребностями (интрогенные формы поведения).

Игра представляет собой типичную форму интрогенного поведения. Согласно Узнадзе, «основную сущность игры составляет активация биологически неактуальных возможностей ребенка, вызываемая импульсом функциональных тенденций» . Что же дает такое понимание сущности игры для объяснения ее характерных особенностей? В «Общей психологии» об этом говорится сравнительно мало. Зато в «Детской психологии» данный вопрос разобран довольно подробно.

Вкратце, преимущество теории функциональной тенденции заключается в том, что она исходит из единого принципа при понимании всех отмеченных в других теориях особенностей игровой деятельности. Так, по Гроосу, игра является «под-готовительной школой» для будущей жизни. Это, в сущности, верно, хотя остается непонятным, почему ребенок это делает. Однако, если в случае игры мы действи-тельно имеем дело с унаследованными ребенком силами, приводящимися в действие функциональной тенденцией, вопрос легко решается. В самом деле, ведь эти силы (функции) использовались предками ребенка в серьезной деятельности, для решения жизненных задач, с которыми ребенок будет иметь дело в будущем. Сло-вом, в игре функциональной тенденцией побуждаются к действию и, следовательно, тренируются и развиваются силы, необходимые для решения задач взрослого человека. Поэтому понятно, что игра в самом деле представляет собой подготовительную школу для сил, необходимых в будущей жизни.

Согласно Бюлеру, игра доставляет ребенку «функциональное удовольствие». Это также верно. Но Бюлер не показывает, откуда появляется это переживание и как оно связано с сущностью и природой игры. Уклоняясь от гедонистических интерпретаций, Узнадзе полагает, что данная характеристика игры опять-таки связана с нереализованными силами и соответствующими функциональными тенденциями. Благодаря им ре-бенок начинает играть, но, играя, естественно, удовлетворяет функциональные по- требности, что и переживается соответствующим образом, то есть в виде функцио-нального удовольствия.

Теория функциональной тенденции делает понятным и факт постепенного со-кращения проявлений игры в процессе онтогенеза, поскольку круг незадействован— ных в других видах деятельности функций с возрастом неуклонно уменьшается.

Можно указать и на другие достоинства предложенной Узнадзе теории игры. Однако главное, как нам кажется, заключается в том, что, решая вопрос об инициации игры, автор не оставляет без внимания и содержательную сторону игровой дея-тельности. Вопрос о том, почему ребенок играет так, а не иначе, решается все на той же основе. Содержание игры каждый раз определяется составом и уровнем сформиро- ванности психофизических сил, стремящихся к действию. Однако они могут быть ак-туализированы только в определенной «возрастной среде», организованной в соответствии с экономическими, социальными и культурными факторами. Как и всюду, Узнадзе и здесь следует принципу неразрывного единства внутреннего и внешнего, из которого «само собой вытекает, что из всех тех внутренних возможностей, которыми обладает психофизический организм ребенка, функциональную тенденцию наиболее ярко проявят те возможности, которые встретят соответствующие необходимые усло-вия в среде. Отсюда ясно, что ребенок не везде и не всегда играет одинаково, а виды и формы его игры меняются в соответствии со средой. Содержание игры деревенского ребенка одно, городского ребенка — другое; живущего на побережье моря — одно, ребенка-горца — иное» . Исходя из сказанного, можно усомниться в правомерности авторитетной оценки, усматривающей «серьезный дефект этой теории в том, что она рассматривает игру как действие изнутри созревших функций, как отправление орга-низма, а не деятельность, рождающуюся во взаимоотношениях с окружающим миром. Игра превращается, таким образом, по существу своему в формальную активность, не связанную с тем конкретным содержанием, которым она как-то внешне наполняется. Такое объяснение "сущности" игры не может поэтому объяснить реальной игры в ее конкретных проявлениях» . Очевидно, что именно отсутствие переведенных ориги-нальных текстов автора не позволило крупному специалисту составить более адекватное представление о взглядах Узнадзе по этому и не только по этому вопросу.

Можно быть уверенным, что предложенная книга послужит лучшему пониманию позиции Дмитрия Николаевича относительно многих важных проблем общей психологии. Разумеется, как учебное пособие она в определенной степени не могла не устареть. Как-никак шестьдесят с лишним лет — в науке срок немалый. Однако, некоторые старые учебники в психологии, несомненно, обладают особенностями, имеющими непреходящую ценность. Принципы подбора материала, расстановка акцентов, манера изложения, создающая неповторимую творческую ауру, всегда составляют предмет интереса для специалиста, и отнюдь не только исторического, если автором является крупный ученый. Тем более, когда речь идет об уникальном учебнике, осно-ванном на оригинальной общепсихологической концепции, которая, несмотря на снижение темпов разработки, и поныне имеет своих последователей, продолжает раз-виваться и занимает свою, вполне определенную нишу в мировой психологии.

Ираклий Имедадзе, доктор психологических наук, профессор, Президент Общества психологов Грузии