ГЛАВА 16* НОРМАЛЬНАЯ И ПАТОЛОГИЧЕСКАЯ ЛИЧНОСТИ В СОЦИОЛОГИЧЕСКОМ РАКУРСЕ

Развитие современного общества, переживающего на рубе­же смены эпох и тысячелетий качественный всплеск новых идей и оптимистических ожиданий, неизбежно сталкивает­ся с проблемой всестороннего, гармонического психическо­го, духовного, нравственного здоровья населения, стоящего перед угрозой ядерного гомицида, всемирного голода распро­странения наркотиков, изменения системы ценностей всего человечества (Д.

На фоне огромного числа негативных оценок настоящей общественной жизни страны и не меньшего количества пу­гающих предсказаний мрачного будущего выделяются предвидения крупного сибирского исследователя В.П. Каз­начеева (2000)^[73], связанные с тревожными показателями психического здоровья личности и всего общества.

Речь идет, по убеждению ученого, о разрушении этни­ческой основы страны в результате социальной несостоя­тельности, «обезлюживания» ее восточных регионов, эко­логической и демографической катастрофы; «Россия как глобально-исторический феномен исчезает», истощается интеллект, культура, наука, «историческое целеполагание в преемственности поколений», гибнет репродуктивный потенциал (резерв нации), а ее историческое здоровье «ба­лансирует» на краю пропасти, идет своеобразный соци­альный геноцид. Проблемы «сфинкса XXI века» заключена в настоятельной необходимости и выживания российского суперэтноса, в реализации строительства в России «новой формы цивилизации», в формировании перспективного гео­политического центра планеты. С позиций восстановления базисного, культурного, научного, технического и нрав­ственного единства проблемы человека становятся важной исторической, государственной задачей.

Общественное психическое здоровье составляет важный показатель духовного развития страны, отражающий опти­мальное протекание всех процессов жизнедеятельности лич­ности в обществе; он выражается через функционирование всей социальной системы и высокий личностный тонус, степень удовлетворенности индивида различными аспекта­ми своего бытия. В условиях урбанизации, нарастающего ритма жизни, информационных перегрузок, механизации, компьютеризации и автоматизации производства качествен­но изменяется социально-биологический стереотип лично­стного реагирования на усложняющиеся интерперсональ­ные конфликты, предъявляющего повышенные требования к довольно консервативному биологическому «каркасу» личности, в основном нервно-психическим процессам, к природным (приспособительным) адаптационным механиз­мам человеческого организма. Биологический базис как бы вступает в противоречие с социальными качествами лично­сти. Именно в этой связи проблема контаминации (очище­ния) морального климата в микросоциальной среде, усиле­ния и утверждения нравственных сил каждого индивидуума, устойчивой направленности на доброту, отзывчивость, эм­патию сегодня становится особенно важной как никогда.

Центральной проблемой клинической персонологии мо­жет стать детальная разработка теории здоровья, действен­ной системы его количественного и качественного опреде­ления, построение на этой основе прогноза личностного благополучия — индивидуального и общественного. Поня­тие «здоровья» (прежде всего психического) включает спо­собность индивидуума приспосабливаться к окружающей среде, своим возможностям и потребностям, успешно про­тиводействовать многообразным внутренним и внешним влияниям, расширять и увеличивать потенциал полноцен­ной жизнедеятельности. Основными показателями уровня общественного здоровья и социальных недугов являются: социальное качество жизни, нравственный смысл жизни, здоровый образ жизни. От здоровья общества зависит и здоровье конкретных индивидуумов, а сам процесс приспо­собления личности в новых, меняющихся условиях жизне­деятельности отличается чрезвычайной вариабельностью. Во многом масштабы его проявления определяются силой потенциально дестабилизирующего воздействия, исходным состоянием психических и соматических «защитных сил» индивида (предиспозиция) и его типологическими особен­ностями. При появлении у конкретной личности напряжен­ных межперсональных проблем способность приспособле­ния в субэкстремальных условиях заметно сужается, что неизбежно приводит к «углублению» прежних характеро­логических дефектов и присоединению к ним новых качеств, к качественному снижению общей резистентности организ­ма, к возможному обострению дотоле скрытых или же ком­пенсированных форм хронической соматической патологии.

Все вышесказанное оправдывает акцентуацию нашего внимания на относительно новом разделе клинической пер­сонологии — превентивном. Определение стратегии адапта­ции личности к меняющейся общественной среде является основной целью превентивной персонологии, учитывающей социальный и личностный статус человека, его типологи­ческие особенности «впечатывания» в ближайшее непосред­ственное микросоциальное окружение. Данные современной экологической генетики показывают, что внешние (сре- довые) факторы действуют на формирование пограничной личностной патологии двояко: напрямую — как провоци­рующее реализацию генетической предрасположенности воздействие; косвенно — через конституционально-биоло- гические особенности, преформируя их, модифицируя и определяя норму-реакцию.

Здоровье как ключевое понятие клинической персоно­логии и валеопсихологии предусматривает его трактовку с позиций возможности личности к самосохранению и само­развитию, поддержанию и укреплению содержательной жизни во все более усложняющейся, нередко весьма небла­гоприятной среде обитания. Речь идет о приоритетном изу­чении «психического здоровья здоровых лиц», что несет в себе несомненный предупредительный, превентивный заряд. Изменение стиля и образа межличностных отношений в современном обществе заставляет по-новому рассматри­вать, казалось бы, устоявшиеся понятия в таких дихотоми­ях, как «норма — патология», «здоровье — болезнь», «гар­моническая — психопатическая личность» и т.д.

Синтетический взгляд на превентивную концепцию пси­хического здоровья облегчает: исследование взаимодей­ствия саногенных и патогенных факторов (восстановление нарушенных коммуникативных отношений, создание «эко­логической ниши», достижение устойчивого гомеостаза); объективную оценку нормальных и патологических процес­сов (в нормологических и патопсихологических аспектах); осуществление на практике возможности «шкалирования» генетически гомогенных нозоцентрических образований. Такая технологическая попытка осуществлена нами в пос­леднее время применительно к «истерической болезни». Количественное измерение определенных качественных признаков (симптомов, синдромов, состояний) облегчает тонкое улавливание «переходных» явлений, углубленный анализ сложных оттенков личностного реагирования.

Общественная, жизненная установка личности представ­лена тремя основными психологическими блоками, форми­рующими в своей совокупности стиль жизни, способ взаи­модействия с ближайшим окружением: познавательный (накопленный индивидуумом эмпирический опыт, взгляды, мировоззрение); эмоциональный (со всеми нюансами отно­шения субъекта к себе и близким: переживание уравнове­шенности чувств, внутреннего комфорта, эмпатии, состра­дания и т.д.); поведенческий (главенствующий стереотип линии поведения, используемый для поддержания равнове­сия, достижения поставленных целей, адаптивных механиз­мов реагирования).

Разграничение понятий здоровой и больной личности вновь приближает нас к необходимости оценки так называ­емой психологической нормы (от лат. «поггпа» — образец, мерило, установленная мера, количество чего-либо). Наи­более часто сложной проблемой установления граней меж­ду нормальной и патологической личностью приходится сталкиваться в практике пограничной психиатрии и психо­терапии. Достаточно полно эту позицию отобразил гениаль­ный 3. Фрейд (1917), отмечавший, что «здоровый человек» по сути своей является «потенциальным невротиком»: «Если подвергнуть более строгому анализу его жизнь в бодрство­вании, откроется то, что противоречит этой видимости...

мнимо здоровая жизнь пронизана несметным количеством ничтожных, практически незначительных симптомов». Ка­рен Хорни (1937) говорит о психоаналитиках, имеющих повседневно дело с невротиками, как о психотерапевтах, теряющих представление о том, что «в нашей культуре су­ществуют также и нормальные люди».

Жизнь в обществе предъявляет к личности ряд требова­ний по соблюдению традиций, норм, обязанностей, прав, активному участию в непосредственном взаимодействии и сглаженности людей. Ни сама личность, ни то, что она дела­ет и переживает, не может быть понята, если абстрагиро­ваться от такого участия. Трагедия и счастье личности зак­лючаются в том, что она не может оставаться хотя бы на короткое время наедине с собой, когда она переставала бы смотреть на себя со стороны (по мнению Т. Шибутани, япон­ская женщина должна следить за собой каждую минуту, как бы смотреть на себя глазами мужчины). Социальность со­ставляет основу человеческой натуры, и бегство от одино­чества постоянно сопутствует ей. В условиях разобщеннос­ти возникает гнетущее чувство тоски, растерянности и тревоги. Групповые роли и нормы составляют продукт кол­лективного приспособления к условиям общественной жиз­ни. Для сохранения своего социального статуса личность обязана вести себя так, чтобы обеспечить сохранение сло­жившихся взаимоотношений, своей репутации в глазах ок­ружающих, внутреннюю гармонию и душевный комфорт.

Первичные идеалы, нравственные нормы универсальны: выживание микрогруппы как первичного звена человечес­кого сообщества зависит от того, насколько ее члены могут полагаться друг на друга. Авторитет и безопасность в пер­вичной группе для личности зачастую важнее, чем успех в широком мире. Одни внешне равнодушны к взглядам окру­жающих, другие не могут помыслить о том, чтобы не оправ­дать их доверия. Несоблюдение предначертанных группой чревато расстройствами душевного здоровья; об этом хоро­шо сказано К. Юнгом (1929): «Унаследованные коллектив­ные предрассудки, с одной стороны, и мировоззренческая и нравственная дезориентация — с другой, как раз в нашу эпоху очень часто оказываются глубокими причинами серь­езных нарушений душевного равновесия». Другой известный психоаналитик Альфред Адлер в книге «Понять природу че­ловека» (1923) пишет: «Критерии, по которым мы судим о той или иной личности, определяются ценностью этой лич­ности для человечества в целом. Мы сравниваем личность индивидуума с идеальным образом личности, которая вы­полняет свои задачи и преодолевает лежащие перед ней трудности с пользой для общества в целом, личности, чье социальное чувство высоко развито».

В социальной психологии общения весьма актуальна проблема лидерства; в стихийных сообществах она решает­ся стихийно (как это имеет место в мире животных), в орга­низованном человеческом коллективе она выступает со всей очевидностью: даже у однояйцовых близнецов, казалось бы равноправных партнеров, обычно один — лидер, другой — ведомый. Современный тип лидера — это человек, «ориен­тированный на других», ситуационный флюгер, авторитет момента. Больше шансов на лидерство имеет тот, кто спо­собен полнее и всесторонне учесть разнообразные интере­сы, кто лучше умеет предвидеть поведение других, учесть энергию и инициативу других людей. По статистическим выкладкам западных социологов, наиболее удачливыми ру­ководителями становятся старшие дети больших семейств, а протест и бунтарство — удел младших. Отмечено, что при властном отце и мягкой матери растут активные, агрессив­ные сыновья, а дочери пассивны; при сверхактивной мате­ри сыновья, как правило, слабовольны и мало инициатив­ны, а дочери активны. Чрезмерно опекаемые дети, не участвующие в групповых играх, часто в последующей жиз­ни испытывают затруднения в межличностных отношени­ях; шаблоны чувств из раннего детства могут быть перене­сены в другие возрастные периоды.

С позиций социально-психологического анализа лично­стного реагирования весьма важно определить степень адап- тированности к ближайшему окружению, умение оптималь­но воплотить в жизнь заложенные в субъекте потенциальные способности и получать при этом «удовольствия, которые ему может предложить жизнь» (3. Фрейд). Диалектика ста­новления личности предусматривает по мере ее взросления усвоение накопленной обществом информации, воплощае­мой затем в «готовых», заданных социальных ролях, знани­ях и нормах. Об этом хорошо сказано Э. Эриксоном в книге «Идентичность: юность и кризис» (1976): «Здоровая лич­ность активно строит свое окружение, характеризуется оп­ределенным единством личности и в состоянии адекватно воспринимать мир и саму себя». С другой стороны, слиш­ком жесткая, единообразная система общественного воспи­тания, основанная главным образом на внешней дисципли­не, нивелирует личность. В целом «приспособление» и «утверждение» составляют взаимосвязанные явления соци­альной жизни, естественно дополняющие друг друга. Заме­тим, что жесткий, авторитарный тип личности плохо пере­носит неизбежные в условиях высокого темпа общественной перестройки информационные перегрузки и микросоциаль- ные катаклизмы.

Каждый человек вырабатывает в себе особы способ под­хода к миру, и этот индивидуальный стиль связан с лично­стями его близких. Это созвучно с философскими воззрени­ями древнегреческого мыслителя Фалеса Милетского (625—547 гг. до н.э.): «Кто счастлив? Тот, кто здоров те­лом, одарен спокойствием духа и развивает свои дарования». Много столетий спустя эту проблему пробует решить Э. Фромм (1955): «Психическое здоровье характеризуется способностью к любви и созиданию, освобождением от кро­восмесительной привязанности к роду и земле, чувством тождественности... осознанием реальности вне нас и в нас самих, т.е. развитием объективности и разума». В этот же период Броуди (1956) с помощью интервью, кинематографа и анкет установила разные типы обращения с детьми. Обра­тим внимание на порядок рождения в семье: старший ребе­нок имеет тенденцию к взрослой ориентации (серьезен, легко общается, послушен, любит компании взрослых, уве­рен в себе), второй — обычно более спокоен, дружелюбен, бодр, но упорный и непослушный, за ним легче присматри­вать, при этом родители более снисходительно относятся ко второму ребенку. В каждой семье существует стойкая озабоченность определенными проблемами (страх потери контроля, смерти, эксгибиционизм и др.), определенное сходство между дедами и внуками, даже в тех случаях, ког­да их контакт весьма ограничен. При перекрестном сочета­нии социальных и биологических субструктур в конкрет­ном индивидууме достигается реальное равновесие здоровой, сбалансированной личности, о котором писал ранее К. Юнг (1932): «Личность — результат наивысшей жизненной стой­кости, абсолютного приятия индивидуально сущего и мак­симально успешного приспособления к общезначимому при величайшей свободе выбора и собственного решения». Ха­рактерно следующее высказывание автора: «Личность, как совершенное осуществление целостности нашего существа — недостижимый идеал... идеалы — не что иное, как указате­ли пути».

Исследование причин формирования девиаций личнос­ти позволило ряду авторов (Г. Биндер, Вербек, Грегори) акцентировать роль врожденных задатков, полагая, что ок­ружающий мир имеет лишь патопластическое значение, ибо внешняя среда лишь в отдельных случаях порождает пси­хические аномалии. Другие исследователи (Р. Дженкинс, Л. Мишо, К. Грей и X. Хатчинсон) рассматривали соци­альную среду как первостепенный по значимости фактор в генезе личностных уклонений. Датчанину Хансену принад­лежит перефразировка известного выражения: «Дайте мне хороших матерей, и я сделаю мир счастливым!» Обнаруже­ние качественного соответствия формирующейся патоло­гии личности условиям ее развития подтверждает подвиж­ный, динамичный характер граней между здоровьем и болезнью, нормой и патологией. Эта тенденция была ранее показана французским клиницистом П. Дюбуа (1912) на примере психоневрозов, составляющих «переходную сту­пень» от нормального состояния к душевным заболевани­ям. Он весьма образно объяснял причины нашего душевно­го состояния: «Наше счастье зависит не столько от внешних обстоятельств, сколько от нашего внутреннего состояния — от наших моральных качеств... Главная причина наших не­счастий лежит в нас самих, в наших бесчисленных недо­статках, в особенностях нашей психики, в большинстве случаев мы сами куем наши страдания».

Влияние общественной жизни на психическое здоровье конкретной личности неоспоримо: в здоровом социальном обществе с его гарантированными просвещенными права­ми на свободу и волеизлияние не должно быть массовых психопатологических проявлений. И напротив, больное со­циальное окружение с его тоталитарными формами госу­дарственного правления, тайными и явными подавлениями инакомыслия и свободомыслия порождает, как круги по воде, расширяющуюся и проникающую во все слои погра­ничную личностную патологию, в основе которой лежат еще недостаточно изученные механизмы аномального реагиро­вания. Среди последних видное место занимает внушение, которое по В.М. Бехтереву (1908)^[74], является тем психоло­гическим фактором, который «играет немаловажную роль не только в жизни каждого отдельного лица и в его воспита­нии, но и в жизни целых народов». Для подкрепления этой точки зрения вновь сошлемся на авторитетное мнение Поля Дюбуа (1912): «Человеческая внушаемость громадна, она оказывает то или иное влияние на все наши поступки, при­дает ту или иную окраску нашим ощущениям, нарушает правильность наших суждений, служит источником посто­янных иллюзий, предохранить себя от которых является крайне трудной задачей даже при всем возможном для нас напряжении ума».

Прошедшие за короткий исторический период небыва­лые общественно-экономические преобразования, смена социальных векторов, идеологических воззрений и челове­ческих ценностей ставят Россию на пороге нового тысяче­летия перед ответственным выбором путей дальнейшего развития. В научной среде все более популярным становит­ся лозунг: «В новый век — с новыми приоритетами в меди­цине». Практическим ориентиром в этих поисках истины и правоты может служить тезис Клода Бернара: «Когда появ­ляется факт, противоречащий господствующей теории, нуж­но признать факт и отвергнуть теорию, даже если таковая поддерживается крупными именами и всеми принята». Если мы желаем упрочить позиции клинической персонологии как новой научной дисциплины в ряду других учений о че­ловеке, то следует придать ей деятельный характер, упро­чить теоретический фундамент, помочь обрести свое прак­тическое «лицо» и расширить зону применения в различных областях знаний.

Повторим еще наше убеждение, что базисом прогрессив­ного развития персонологии может служить синтез валеоп­сихологии и превентивной психиатрии. Именно на этой основе она может утвердить свое место и роль в системе человековедения. Для личности, стремящейся идти по пути прогресса и цивилизации, важен вывод К. Ясперса: «Чело­век становится тем, что он есть, благодаря делу, которое он делает своим». Необходимость всестороннего изучения со­циальных, биологических, личностных механизмов, законо­мерностей, формул становления многих психологических и психопатологических феноменов, сопряженных с поиском личностью веры и истины, с разграничением добра и зла, выбором рациональных (или иррациональных) способов реагирования, приобретает междисциплинарный характер, «иначе целый ряд исторических и социальных явлений по­лучает неполное, недостаточное и частью даже не соот­ветствующее освещение» (Бехтерев В.М., 1908). Присо­вокупим к сказанному слова современного пастыря и проповедника митрополита Сурожского Антония: «Человек настолько глубок, велик и таинственен, что он может до конца соединиться с Богом, не переставая быть человеком... Нам надо постепенно внедрить в сознание людей абсолют­ную ценность личности — не индивида как фрагмента чело­вечества, а именно личности, которая может творчески со­относиться с другими личностями, не теряя ничего и вместе с тем давая все».

Преодоление кризиса в любой сфере политической, об­щественной, культурной и идеологической жизни возмож­но лишь за счет совместных усилий, включая политиков, деятелей науки и искусства. Близость и даже общность этих сторон общественной деятельности признается всеми: для многих памятны пламенные призывы «к штыку приравнять перо», образное определение писателей как «инженеров человеческих душ». Еще раньше русский поэт Н.А. Некра­сов предрекал судьбу личностей, вносящих свою лепту в дело процветания своего народа: «Правдивое признание зас­луг, честь и благодарность ожидают всякого совестливого труженика мысли. Но горе и стыд тем, кто приносит исти­ну в жертву корысти и самолюбию». Масштабы бескорыс­тной деятельности политиков и деятелей искусств соизме­римы лишь с размерами угроз человечеству перед лицом планетарной катастрофы, страхом пребывания на пороге гибели. На эту тему хорошо сказано академиком Д.С. Лиха­чевым: «Нельзя не учитывать и то, из какой бездны прихо­дится выкарабкиваться нашему обществу». Однако, как го­ворится, нет худа без добра. Не зря некоторые «лихие головы» предлагают в качестве психологической встряски и для более высокой оценки личностью жизни подтаскивать ее время от времени к краю пропасти. «Знание прошлого должно давать иммунитет от истерии, но не должно вну­шать самодовольства», — утверждает известный американс­кий политолог Артур Шлезингер. Для выяснения сущности сложного соотношения проблемы «личность в политике и искусстве» попробуем рассмотреть некоторые ключевые тер­мины и понятия, а среди них и те, которые как бы возникли «из небытия» и наполнились новым социологическим содер­жанием (например, «электорат», «олигархия», «элита», «клан» и др.).

Политика (от греч. ро1Шке — искусство управления го­сударством) есть род общественной деятельности, направ­ленной на защиту классовых интересов, на завоевание, со­хранение и укрепление господствующей власти того или иного класса или на создание благоприятных условий для борьбы за власть в государстве («Словарь иностранных слов». М., 1954. С.508). Как видим, в данном определении просматривается негативный оттенок, связанный с классо­выми расслоениями и социальными предпочтениями, отда­ваемой какой-либо одной части общества («создание бла­гоприятных условий»). Во-вторых, явно усматривается насильственный, «навязанный» характер действий («борь­ба»). Для иллюстрации последней позиции сошлемся на недалекое прошлое из нашей истории. По мнению извест­ного политического деятеля Льва Троцкого, политическая борьба должна быть «свирепой и беспощадной... элемент фанатизма целителен». Талантливый политик не должен «покорно подчиняться безрассудной воле толпы, а сам да­вать ей направление» (Н.И. Лажечников), обладать даром предвидения, особенно в обстановке размытости контуров социального будущего, их неопределенности (ибо верно подмечено, что специалистов по будущему мало, зато — изобилие спецов по прошлому). В известной мере сохраня­ет актуальность для настоящего политика духовное заве­щание детям Владимира Мономаха (1125): «Не пост, не монашество спасет Вас, но благодеяния. Не забывайте бед­ных, кормите их и помните, что все, что вы имеете, принад­лежит Богу... не давайте сильным обижать слабых. Не ос­тавляйте больных, делайте им добро, чтобы они молились за вас Богу». Интересные мнения на данную тему содержит работа Эрнста Кассирера «Техника политических мифов» (1946)^[75], в которой сразу с самого начала выражается мысль, что современные политические мифы не содержат в полной мере ничего нового. Ссылаясь на теорию «культа героев» Карлейла, вся история может быть идентифицирована с жиз­нью великих личностей («нет свершений без вершителей»), «светских святых», без которых мы жить не можем. В спо­койное, мирное время, в периоды стабильности и безо­пасности рациональная организация поддерживается и функционирует, в критические моменты «человеческой со­циальной жизни» эти рациональные силы «не уверены в себе» и возвращаются мифы (т.е. персонифицированные желания групп). Необходимо тщательно изучать истоки, структуру и технику политических мифов, «чтобы видеть лицо врага, которого мы надеемся одолеть».

Искусство представляет собой «попытку создать другой, более человечный мир» (Андре Моруа). В этом понимании отчетлив гуманный подход к созданию позитивных условий для человеческого существования, приоритет человеческих ценностей над всеми остальными. «Невозможно всегда быть героем, но всегда возможно оставаться человеком» (И. Гете); знаменитому мыслителю прошлого также принадлежат весь­ма примечательные слова, имеющие отношение к миру ис­кусства: «Поведение — это зеркало, в котором каждый по­казывает свой лик».

Культура (лат. сиНига — возделывание, обрабатывание) охватывает все то, что создано человеческим обществом благодаря физическому и умственному труду людей, в от­личие от явлений природы. В более узком смысле она отра­жает идейное и нравственное состояние общества, опреде­ляемое материальными условиями жизни общества и выражаемое в его быте, идеологии, образовании и воспита­нии, в достижениях науки, искусства, литературы. В клас­совом обществе культура неизбежно имеет классовый ха­рактер.

Электорат (лат е1ес!ог — избиратель, выборник) стано­вится неизменным понятием в политической борьбе: имен­но от его демократического решения зависят последующие после выборов (референдума, плебисцита и т.д.) шаги рос» сийской государственности. В попытках заполучить голоса своих избирателей все чаще используются отработанные приемы психологического воздействия на людей, разнооб­разные рекламные трюки, формы подкупа отдельных выбор­щиков, а также многочисленные, все более изощренные виды так называемых «грязных технологий». Девизом тако­го рода деятельности может служить лозунг Р. Декарта: «Мало иметь хороший ум, главное — хорошо его приме­нять». Естественно, подобная работа помимо своего соб­ственного опыта развивающегося, набирающего силу по­литика нуждается в совместных, командных действиях «службы поддержки». Теперь постараемся переключить наше внимание на личностные портреты и проблемы тех, «кто нами правит».

Элита (фр. еН1е — лучшее, отборное, избранное) состав­ляет верхушку общества, той или иной социальной группы (так, военная элита — отборные войска). По мнению изве­стного итальянского социолога и экономиста, впервые введ­шего данный термин в 1902 году в научный обиход, понятие «элиты» предусматривает лучших представителей какой- либо части общества, группировки. Американский социо­лог Р. Миллс в книге «Властвующая элита» относит к этой группе общественных деятелей, занимающих такие соци­ально-политические позиции, которые дают возможность возвыситься над средой обыкновенных людей и принимать решения, имеющие весомые последствия. Наличие власти и богатства предполагает определенные характерологичес­кие качества у людей, претендующих на звание элиты (ис­кусство управления, происхождение, личное достоинство и т.д.). Элите должно быть присуще творчество (А. Тойнби), определенное интеллектуальное и моральное превосходство (X. Ортеги-и-Гассета), наивысшее чувство ответственнос­ти. Ее формирование является, как правило, следствием ес­тественного отбора наиболее способных, достойных пред­ставителей общества, выдающихся личностей.

Феномен личности — в его политическом проявлении — подводит нас к использованию в психологическом обиходе многих терминов, вновь обретших свой смысл и значи­мость. Каста (порт. саз!а — род, поколение) представляет общественную группу, ревниво оберегающую свою замк­нутость, обособленность и свои сословные или групповые

привилегии. По этому принципу строятся многие откры­тые и зарытые акционерные общества (состоящие из уз­кого круга лиц, нередко тяготеющих к криминалу): они облегчают раздел экономического пространства в выгод­ном варианте, подталкивают к переделу сфер влияния, к поочередной смене политических группировок. Клан (кельт.) составляет замкнутую группировку людей, счита­ющих себя «избранными, лучшими в каком-либо отноше­нии»; он формируется на принципах родства, землячества, протекционизма, профессиональных предпочтений (в пос­леднее время господство клановых интересов является тяжелым недугом многих стран на территории бывшей со­ветской империи). Иногда клан модифицируется, превра­щается в касту; главная опасность этих политических пре­образований заключена в попытке убедить народ, что их цели и задачи — это цели всего общества. Клика (франц. с^ие — толпа, банда) — это группа людей, объединивших­ся для корыстных и низменных целей (например, клика финансовых дельцов, придворных льстецов и т.п.). Неред­ко речь идет о правящих группах, незаконно захвативших власть или обладающих ею без правовых и демократичес­ких оснований⁴. Это специфические социальные образо­вания, сплоченность которых основана на корпоративном сознании. Клика, по С.А. Эфирову, объединяет сообщни­ков для достижения любыми средствами неблаговидных, корыстных целей. Наличие группы людей, правящих стра­ной, позволяет говорить об истеблишменте, т.е. о верхуш­ке правящего класса в обществе. В мире чистогана, где деньги — это власть, а власть — это деньги, к управлению государством нередко прорываются беспринципные люди, начисто забывшие святые истины о любви, вере, предан­ности, чести, человеческом достоинстве. К их характерис­тике весьма приложима максима Талейрана: «целые наро­ды пришли бы в ужас, если б узнали, какие мелкие люди властвуют над ними». Олигархия (греч. оНдагсЫа — власть немногих) означает политическое и экономическое господ­ство, правление небольшой кучки людей — капиталистов, финансистов, дельцов (Словарь иностранных слов. М., 1954. С.453). За последние несколько лет угроза их про­никновения во власть существенно возросла, что вызвало

вполне естественное негативное отношение многих слоев общества.

Лидер (англ. 1еас1ег — ведущий, руководитель) означает главу, руководителя политической партии, общественной организации (профсоюза и др.): это личность политика, того, кто впереди, возвышается над другими и определяет в изве­стной мере направления государственной деятельности. В си­лу объективных или субъективных обстоятельств он вынуж­ден осуществлять функции управления, взвешенно и последовательно проводя согласование интересов основных социальных групп и добиваясь упорядоченного, подходяще­го большинству устройства жизни и правопорядка. Для нор­мального развития личностного склада лидера нужна соци­альная стабильность, исключающая калейдоскопическую сменяемость политических фигур. Как стать лидером, как войти в историю значимой личностью? — вопрос очень слож­ный и не всегда корректный, многое зависит от эпохи и субъективных оценок современников. Иногда это понятие подменяется терминами, имеющими определенную нацио­нальную специфику — у нас вождь, в Германии — фюрер, в Италии — дуче и др. Для появления такого рода лидеров нужна соответствующая политическая обстановка в стране (вспомним движение перонизма в Аргентине, появление зло­вещей фигуры Пиночета в Чили, в нашей истории ореол «вождя революции» В.И. Ленина и т.д.), а также индивиду­альные, личностные предпосылки (конституциональные, типологические качества личности: обаяние, ораторский талант, доводящий до гипнотического транса, популистские устремления, обстоятельность и даже фанатизм в выбран­ном поле деятельности). В известной мере это «портрет, со­ставленный из пороков всего нашего поколения в полном их развитии» (М.Ю. Лермонтов).

В ракурсе социологии личности в последнее время рас­сматривается психологическое понимание ряда терминов, имеющих отношение к проблеме враждебности (безуслов­но отличающейся от содержания агрессивного поведения)^[76]. В мировой литературе понятие «враждебность» (англ.

ЬозШКу) оценивается как длительное, устойчивое негатив­ное отношение или система оценок, применяемая к окру­жающим людям, предметам, явлениям (Визе А., 1961); «аг­рессия» — как инструментальная поведенческая реакция, носящая характер наказания; «гнев» — эмоциональное со­стояние, имеющее побудительную силу. На практике все три понятия отображают разные стороны целостного пси­хологического феномена, включая когнитивный, аффектив­ный и поведенческий компоненты. Из них когнитивная «со­ставляющая» содержит негативные убеждения в отношении природы в целом (недоверие, подозрительность, враждеб­ные атрибуции); аффективная — комплекс взаимосвязан­ных эмоций (гнев, раздражение, обида, негодование, отвра­щение и др.); поведенческая — разные формы поведения (иногда скрытые) по типу избегания общения, сотрудниче­ства, негативизма, агрессии и т.п. В целом враждебность понимается как личностная черта, приводящая к восприя­тию других людей как возможный источник фрустрации, обмана, провокации. Отсюда ощущение субъектом своей оппозиции к окружающим, желание им зла (активного или пассивного). Последствием гнева и враждебности является формирование тяжелых соматических заболеваний (в пер­вую очередь, сердечно-сосудистых), в основе которых об­наруживаются несколько механизмов этих взаимосвязей: психосоциальной уязвимости (с акцентом на психосоциаль­ных факторах); психофизиологической реактивности (с ве­дущей ролью эндокринной системы); трансактных связей (является синтезом двух предыдущих): враждебные люди не просто более активно реагируют на стрессовые ситуа­ции, но и часто сами провоцируют их появление за счет специфической системы поведения в виде нарочитого ци­низма, утрированной подозрительности, недоверчивости, упорного негативизма. Отмечена связь враждебности с по- сттравматическим стрессовым расстройством Шгзапо К. е! а1., 1995), ипохондрией ( КеИпег К. е! а1., 1985), депресси­ей (Лезауаде Л.А., 1983), симптомами панического рас­стройства с агорафобией (Рауа О. е{ а1., 1993). Попытки обнаружить генетическую обусловленность враждебности не увенчались успехом, что вполне объяснимо; ее отдель­ные характеристики (подозрительность, избегание обще­ния и т.п.) зависят от множества факторов, как биологи­ческих (возраст), так и социокультуральных.

Соотношение нормы и патологии отражено в любопыт­ном типологиеческом сопоставлении «филофобии» и «фобо- филии», осуществленном Алексеем Слаповским («Известия»,

I ноября 2000 г.). Филофоб — это человек, который боит­ся любить; фобофил — тот, кто любит бояться. Мотивы поведения индивида, боящегося любить, психологически вполне объяснимы, понятны (выбор друзей, подруг, семьи надолго откладывается из-за опасения их возможной утра­ты; точно так же поиск работы происходит таким образом, чтобы «не было жалко, если вдруг уволят»). Единственное, что тревожит субъекта, «как бы не полюбить свою боязнь что-то полюбить», однако и это чувство весьма умеренное, «не клиническое». Второй тип людей («которые любят бо­яться») в новых условиях нашей жизни становится все бо­лее распространенным. Чем больше пугающих факторов, тем больше встречается этот новый тип личности. Они превра­щают ненависть в любовь, «боятся одухотворенно, смело, не закрывая глаза на страшное» — напротив, с упоением ищут все новые поводы и причины бояться, упорно стре­мятся наполнить жизнь «непреходящим благоговейным ужа­сом». При относительной условности и ироничности малой рубрификации важным является, по нашему мнению, жела­ние найти в новой действительности психологические пере­живания, составляющие сущность личностной переработки современной общественной жизни.

Приведем несколько примеров, иллюстрирующих вы­сокую встречаемость фобических проявлений даже среди «великих мира сего», причем возникающих в самых нео­жиданных условиях и по пустяковому поводу. Так, по сви­детельству современников, Сергей Эйзенштейн боялся сгла­за, верил в приметы, ничего не начинал в пятницу (особенно в «черную») и в это время не выходил на улицу. П.И. Чай­ковский боялся привидений и мышей. Английский историк и философ Томас Карлейль смертельно боялся публичных выступлений, слушательской аудитории. Павел I и Аракче­ев боялись быть отравленными. Баварский король Людовик

II не выносил направленных на него взглядов и из-за этого страха почти не бывал на публике. А.Н. Островский в ста­рости считал, что его идеи воруют молодые литераторы и тщательно прятал свои рукописи. Этот «пестрый» список может быть умножен за счет массы других примеров, одна­ко общая «канва» этих наблюдений одна — чаще всего труд­но провести грань между «нормальными» и «патологически­ми» страхами (точно так же, как весьма трудно на первых этапах проявления недоверия отделить «физиологическую ревность от болезненной, патологической»).

«Познав себя, никто уже не остается тем, кто он есть», — писал Томас Манн. В наше время крепнущих, как снежный ком, бесчисленных угроз и непредсказуемых опас­ностей проявляющие филофобию (или фобофилию) люди не впадают в панику и растерянность, смело смотрят в лицо бедам, а зачастую стремятся найти отдохновение в особом стиле жизни, в поиске мистических, религиозных или ок­культных идей и действий. Мистика (от греч. шузИсоз — таинственный) представлена религиозной практикой пере­живания в экстазе непосредственного общения с Богом (речь идет о совокупности теологических и философских доктрин, объясняющих такую практику). Распространение мистицизма в определенные исторические эпохи отражает регресс индивидуального и общественного сознания на ар­хаические уровни, стремление с помощью такой «психоло­гической защиты» избавиться или ослабить воздействие социального и (или) духовного кризиса. Признаем, что в динамике жизни и болезни границы между духовным и ду­шевным чрезвычайно подвижны и трудно определимы. Ре­лигия и психиатрия, каждая по-своему, стремятся раскрыть сущность человека, а «вера и разум — это два крыла, на которых человеческий дух возносится к созерцанию исти­ны» (папа Иоанн Павел II).

В заключение главы попробуем отыскать социально-пси- хологические основы тех новых клинических феноменов и проявлений, которые поставляет нам общественная жизнь последних десятилетий. В обиход все шире входит понятие «хроницид» (по аналогии с «геноцидом», «экоцидом», «суи­цидом» и т.д.)^[77]. По мнению М. Эпштейна (2000), в содер­жание этого неологизма включается такое явление, как вре­мя. Именно оно явилось первой жертвой революции; расправившись со временем, она затем обрушилась на лю­дей (гомицид) и опустошила среду обитания (экоцид). Од­ной из первых жертв (в духе современной виктимологии) оказалась интеллигенция, которая во все времена «не мог­ла у нас жить в настоящем, она жила в будущем, а иногда в прошедшем» (Николай Бердяев). Отмечена специфически отечественная аномалия времени: «»Мы растем, но не зре­ем (П. Чаадаев); «Мы хорошо родились, а выросли очень мало» (В. Розанов). Отсюда любопытный вывод: Россия — это одновременно и молодая и старческая страна, незамет­но минувшая стадию зрелости. Для русского религиозного сознания существовали ад и рай, но не было чистилища; в культурной жизни «настоящее отмечено слабо» (оно пони­мается в двух смыслах): как «теперешнее» и как «подлин­ное, истинное, действительное», а подменяется утопической одержимостью будущим («счастье грядущих поколений»), прошлым (ностальгическая охваченность «великими тра­дициями») или постмодерновой завороженностью настоя­щим («исчезновение времени»). На смену прежним пере­строечным мотивам и действиям должна прийти диктатура возможностей — потенциократия (новая историческая модель по типу развития от реального к возможному, ког­да из множества возможных проектов выбирается один, но умеренно нацеленный в будущее). Политика — не только искусство соразмеряться с реальностью, но и «овозможни- вать» ее, придавать «условный характер». В известной мере наши нормативные суждения должны быть созвучны «ка­тегорическому императиву» Э. Канта: «Поступай согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом». Любое событие сначала выступает как будущее, потом как настоящее, наконец, как прошлое, т.е. разыгрывается в трех временных регистрах, ипостасях. Отсюда известный агностицизм по отношению к любым футурологическим изыскам: «Мы не знаем о будущем решительно ничего. Будущее есть всегда великое «X» нашей жизни — неведо­мая, непроницаемая тайна» (философ С.Франк, «Непости­жимое»)..Отсюда следует признать оправданным старый рецепт великого И.В. Гете: «Смотреть ни в даль, ни в про­шлое не надо; лишь в настоящем счастье и отрада». Его использование на практике — путь к гармонической, сба­лансированной личности.

В свете отмеченных нами социологических сдвигов в общественном сознании народа чрезвычайно важно опре­делиться со строгим психотерапевтическим и психокоррек­ционным ориентированием в области клинической персо- нологии. «Альфа» и «омега» современной психотерапевти­ческой концепции состоит в признании приоритетов направ­ленного преобразования искаженных межличностных отно­шений, в пробуждении социальной энергии пациента, в формировании партнерской позиции с установлением атмос­феры добра, тепла, чувства обретенной свободы — как по­воротного пункта в сложнейшем процессе лечебной рекон­струкции аномальной личности. С учетом структуры социокультурной системы (норма, образ жизни и религии, социальная сет, службы здоровья, социально-экономичес­кие ресурсы и пр.) важно целенаправленное усиление по­ложительных влияний (социальная интеграция, климат на работе, обучение, социальная безопасность и т.д.) и смяг- ченно-отрицательных (нездоровый образ жизни, нестабиль­ная религиозность, стрессы, социальная изоляция и др.). Основные перспективы развития, совершенствования пси­хотерапевтической науки и практики в стране представлены следующей краткой схемой.

Схема

Перспективы развития психотерапии

1 1. Подготовка кадров I

2. Методологическая связь с клиническими и биологическими исследованиями психиатрии и психологии

3. Развитие клинической психологии и психотерапии I

Взгляд на. психотерапию в России XXI века вполне сопо­ставим с тенденциями мировых стандартов: идет отчетливая эволюция в направлении сближения и творческого взаимо- обогащения. Новое тысячелетие заметно обогащается све­

жими идеями и приоритетами, облегчающими успешное пре­одоление идеологических и философских предубеждений. Ширится поле взаимодействия с психологическими и меди­цинскими службами сервиса, научного обогащения для «всех и каждого», кто заинтересован в личностном развитии и со­вершенствовании. У конкретного человека имеется свой индивидуальный (семейный, бытовой, профессиональный, жизненный опыт), преломляющийся сквозь призму истори­ческих событий своего времени. Обозревая этическое поле современной психотерапии, неизбежно возникает вопрос о его взаимодействии с иными пространствами лечебного про­цесса — теоретическим, практическим, философским. Вспомним, как великий 3. Фрейд структурировал этику как психический, социальный и религиозный феномен; это спо­собствовало восприятию «этического» в аутентичной мане­ре, в интеграцию феноменологии этического чувства, эти­ческой совести, чувства вины, а также в жизненном выборе и решении. Как свидетельствует Антонио Ламбертино, пси­хоанализ имеет уже свою этику, поскольку является искус­ством и наукой, интерпретирующее человеческое и помога­ют личности созревать на основе свободы и самоубеждения. Психотерапия помогает патологической личности облегчить исследователю не всю психическую деятельность, а лишь некоторые аспекты, секторы и признаки, которые через «мыслительные инструменты» подвергаются направленной реконструкции. В этой связи можно говорить о психотера­пии как этической практике, нацеленной на запуск процес­са освобождения и автономии личности, а саму этику фак­тически рассматривать как науку, которая учит быть в согласии с собственной природой (в унисон со взглядами Аристотеля и стоиков). По сути дела интегративная психо­терапия призвана найти подвижные и эффективные формы для оптимизации лечения и восстановления здоровья в бо­лее короткие сроки. Подобно биллиардной игре, в которой один шар приводит в движение другие, психотерапевтичес­кая работа в локальном конфликте может провоцировать дальнейшие и глубокие изменения личности пациента даже после окончания лечения. Психотерапия становится час­тью социальной психиатрии, комплексно воздействуя на ближайшее микросоциальное окружение пациента: креатив­ность целителя украшается эмоциональной окраской пси­хотерапевтического процесса, эмпатией, состраданием и дру­

гими позитивными чувствами. Перспективное видение фигу­ры психотерапевта нашло отражение в высказывании У. Пе­терса (Германия): «Будущее психотерапии — это Доктор, соединяющий высокотехничную биологическую и клиничес­кую медицину, философию и персональную терапевтич- ность».

Завершая краткий экскурс в сложную и весьма спорную область социологии личности (в той ее части, которая от­ветственна за аспект индивидуального и общественного психического здоровья), отметим лишь слабую проработан­ность перечисленных выше проблем, открывающих дорогу выработке стратегии сохранения, укрепления и приумно­жения всех «составляющих» компонентов гармонического развития личности. Ведь именно в период затяжных, труд­но преодолимых кризисов здравый смысл народа гораздо надежней любых идеологических концепций и теоретичес­ких построений. При достижении поставленной цели у России возникает надежный шанс стать процветающей и демократической страной. Для этого весьма важно форми­рование у каждого члена общества гуманистического нача­ла, а у ученых и практиков, решающих вопрос повышения физического, интеллектуального и духовного здоровья рос­сиян, приумножения нравственного потенциала нации.