Предисловие

СИЛЫ человеческой души, называемые в просторечии психическими актами, способностями, процессами, функциями, действиями и дея-тельностями, выступали и выступают предметом изображения в мифологии и искусстве, предметом размышления в теологии и философии, предметом изучения в психологии и других науках о человеке.

Попытки сведения в единое целое различных гуманитарных и естественно-научных данных для объяснения, а еще лучше, понимания того, что самые разные люди интуитивно называют душой, душевными переживаниями, мыслями и чувствами, является важной, хотя и трудно разрешимой задачей психофизиологии. Такие попытки со стороны физиологии делались неоднократно в прошлом, и надо сказать, что сближение психологии с ее физиологическими (нейрофизиологическими) механизмами представляется совсем не простым равномерным процессом. Скорее этот процесс можно сопоставить с причудливым и зависящим от многих понятных и непонятных причин слиянием дождевых струй и капель на ветровом стекле автомашины.

1 Египет J.S. Autobiography. In G. Lindzey (Ed.). A history of psychology in autobiography. (Vol. 7, pp. 75-151). San Francisco: Freeman, 1980.

Тем не менее потребность в целостном осмыслении всей огромной (может быть, и неохватной) проблематики психологии, по-видимому, всегда ощущалась думающими людьми независимо от уровня их образования и характера деятельности. Живой классик современной психологии Дж.

Потребность в интегральной оценке душевных явлений можно увидеть также и в другом знаменитом высказывании, принадлежащем Иммануилу Канту: «Две вещи наполняют душу все новым и растущим изумлением: звездное небо над головой и моральный закон во мне».

Тоска по целостности если не души, то по целостности психологии отчетливо ощущается в автобиографии А. Р. Лурии, написанной им в конце жизни. Он вслед за Максом Ферворном разделял ученых на «классиков» и «романтиков». Последних не удовлетворяет расчленение живой реальности на элементарные компоненты, воплощение ее в абстрактных моделях. Они пытаются сохранить богатство конкретных событий как таковых и их привлекает наука, сохраняющая это богатство Сам Александр Романович счастливо сочетал в себе свойства «классиков» и «романтиков».

Аналогичную тоску по целостности мы встречаем у того же Джерома Брунера. В «Автобиографии» (1980) он не слишком оптимистически пишет: «Я не чувствую, чтобы мои работы совершили революцию или в моем собственном мышлении, или в состоянии наук о человеке в целом. В чем-то самом важном я чувствую себя неудачником. Я надеялся, что психология сохранит целостность и не превратится в на-бор несообщающихся поддисциплин. Но она превратилась. Я надеялся, что она найдет способ навести мосты между науками и искусствами. Но она не нашла». Нужно сказать, что подобная самооценка Дж. Брунера не вполне справедлива. Его работы, как и работы А. Р. Лурии, внесли существенный вклад в развитие целостных представлений о человеке, в изучение его живой души и сознания, но проблема остается.

1 Лурия А. Р. Этапы пройденного пути. — М.: Изд-во МГУ, 1982.

Книга В. М. Кроля представляет собой очередную и достаточно удачную попытку согласования точек зрения многих наук на законо-мерности и механизмы психических процессов.

Интегративное, целостное описание науки, так же как и разделение итогов (продуктов) изображения, размышления и исследования, разумеется, весьма условно и границы размыты1 Конечно, мифология содержит нечто большее, чем образ. Афродиту можно считать первым психологом-экспериментатором. Она, для того чтобы разлучить Психею с Эротом, заставляла ее проходить через разные испытания. Психея, пройдя их, стала не только богиней, но и символом бессмертной души, ищущей свой идеал: «... душа наша не субстанция, сделанная из метафизической ваты, а легкая и нежная Психея»1. Душа — бунин-ское «легкое дыхание», которое у Оли Мещерской «снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре» (Бунин И. А. «Легкое дыхание»). О значении мифического в культуре точно написал Т. Манн: «В типичном всегда есть много мифического, мифического в том смысле, что типическое, как и всякий миф, — это изначальный образец, изначальная форма жизни, вневременная схема, издревле заданная формула, в которую укладывается осознающая себя жизнь, смутно стремящаяся вновь обрести некогда присущие ей приметы» 2.

1 Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. Т. 2. М.: Худ. лит., 1990. - С. 259. *MaHti Г. Собрание сочинений. - М.: Советский писатель, 1960. Т. 9. - С. 186.

Необходимо более пристальное внимание и специальная, далеко не простая работа, чтобы обнаружить сходство в представлениях, например, о памяти, порожденных художником, философом и ученым. Причина этого очевидна. Сходство, если оно действительно есть, не наглядно, его нужно устанавливать. В самом деле, искусство представляет память как живой целостный образ, как миф, как живую метафору, например Лета, персону, например Мнемозина! Раскрыть живую метафору не просто. Метафора — это скоропись духа, стенография большой личности, — говорил Б. Пастернак. Наше дело ее расшифровывать и понимать. Философия представляет память как идею, ценность и смысл, выраженные в слове: «Философия — это сознание вслух», — говорил М. К. Мамардашвили. Наука представляет память как законосообразный механизм, модель и проект их реализации, т. е. как действие. А, Бергсон, В. И. Вернадский неоднократно подчеркивали, что действие — характерная черта научной мысли. Сама наука — это нормативная деятельность, включающая множество инструментальных действий от наблюдения до обработки результатов. Благодаря ориентации на механизм наука присвоила себе исключительное право на объективность. Следы пренебрежения к слову и образу ощущаются в ней до сего времени, чему, к сожалению, подражает образование, забывая о собственной этимологии.

Другими словами, один и тот же предмет (текст) описывается на разных языках, которые не так-то легко переводятся с одного на другой. А иногда перевод или хотя бы узнавание образа в слове, слова в действии вообще невозможны, так как наука может забыть исходный смысловой образ, пренебречь им, построить или подставить свой.

Сходство (не говоря о переводе) между образом, словом и действием не дано, а задано. Его нужно искать не в их внешних, а во внутренних формах. Специальный анализ, основанный на идеях В. Гумбольдта и Г. Г. Шпета о внешней и внутренней формах слова, позволил предположить, что не только слово гетерогенно. Гетерогенны образ и действие. Мало этого, слово, образ и действие буквально опутаны паутиной генетических и смысловых связей друг с другом. В итоге оказывается, что образ, рассматриваемый как внешняя форма, содержит в своей внутренней форме слово и действие; соответственно слово, рассматриваемое как внешняя форма, содержит в своей внутренне^ форме образ и действие; наконец, действие, рассматриваемое как внешняя форма, содержит в своей внутренней форме слово и образ1. Сказанное можно выразить иначе. Слово, рассматриваемое как текст, имеет не только свой подтекст, но и, как говорят лингвисты, затпекст. Это же справедливо для образа и действия. Известно, что и подтекст не всегда легко обнаруживается. А прочтение затекста требует неизмеримо больших усилий, например, то же слово нужно «расковать», добраться до его ядра, до построенного в действии предметного остова.

1 Зитенко В.

Паутина генетических и смысловых связей, опутывающих слово,

образ и действие, нашла свое отражение и в излагаемых вданном учеб-

нике трудах представителей естественно-научных направлений науки,

в частности, в работах по моделированию семантических сетей, глу-

бинных и поверхностных структур построения высказываний. Мате-

матический аппарат многих работ этого направления основан на по-

рождающих грамматических структурах Н. Хомского, важный смысл

которых состоит в попытках формализованного описания переходов

от множества внешних форм фразы к существенно меньшему количе-

ству ее глубинных смыслов. Интересно отметить, что аналогичные

проблемьистоят и перед людьми, занимающимися как художествен-

ным, так и техническим переводом с языка на язык, В этом плане осо-

бый смысл приобретает известная фраза Ф. Тютчева: «Мысль изре-

ченная есть ложь» — совершенно точный перевод представляется

скорее целью, чем реальной возможностью. Аналогичные проблемы

стоят и перед исследователями, работающими в области искусствен-

ного интеллекта и вынужденными сопрягать естественный язык чело-

века с его интерпретацией на языках программного обеспечения. Те

же самые проблемы, по-видимому, лежат в основе проблем неком-

муникабельности, когда люди по мере усложнения предмета общения

все в большей степени не способны понимать друг друга. Эта принци-

пиальная проблема сложности общения хорошо знакома практическим

психологам и педагогам, которые в своей ежедневной работе обязаны

каждый раз пытаться заново решать ее с каждым учащимся. Изла-

гаемые в учебнике подходы к исследованию проблем коммуникации,

в частности подходы, основанные на парадигме порождающих структур

и семантических сетей памяти, находят интересные параллели с поло-

жениями об «умной, думающей памяти». 1

\

\ А. Августин, вслед за греками, признавал Память одной из главнейших способностей души наряду с Рассудком и Волей. Ему принадлежит одно из самых поэтических описаний работы памяти, которые имеются в истории культуры:

«Прихожу к равнинам и обширным дворцам памяти (compos et lata praetoria memoria), где находятся сокровищницы (thesauri), куда свезены бесчисленные образы всего, что было воспринято. Там же сложены и все наши мысли, преувеличившие, преуменьшившие и вообще как-то изменившие то, о чем сообщили наши внешние чувства. Туда передано и там спрятано все, что забвением еще не поглощено и не погребено. Находясь там, я требую показать мне то, что я хочу; одно появляется тотчас же, другое приходится искать дольше, словно откапывая из каких-то тайников; что-то вырывается целой толпой, и вместо того, что ты ищешь и просишь, выскакивает вперед, словно говоря: "Может, это нас?" Я мысленно гоню их прочь, и наконец то, что мне нужно, проясняется и выходит из своих скрытых убежищ. Кое-что возникает легко и проходит в стройном порядке, который и требовался: идущее впереди уступает место следующему сзади и, уступив, скрывается, чтобы выступить вновь, когда я того пожелаю. Именно так и происходит, когда я рассказываю о чем-либо по памяти»1.

1 Августин А. Исповедь. М.: Renaissance, 1991.

Сегодня методическая вооруженность и изощренность психологии при изучении психических процессов и функций вполне сопоставима со многими разделами физиологии, биофизики, биомеханики, генетики, информатики и других наук, с которыми она тесно сотрудничает. Столь же развит и используемый математический аппарат. Психология и психологи давно утратили комплекс неполноценности по поводу субъективности (субъективизма) своей науки. Исчезли упреки в ее адрес и по поводу старинного «душевного водолейства». Несмотря на срав-нительно молодой возраст экспериментальной психологии, она накопи-ла солидный багаж, ставший фундаментом для многих своих отраслей и практических приложений. Как и в любой другой науке, в психологии есть множество конкурирующих теорий, научных направлений и школ. Усилиями многих замечательных ученых построена онтология психики, за что была заплачена немалая цена. Психологи распредметили ики, говоря точнее, «раздушевили» душу и в итоге получили и изучили пси-хику. Другими словами, сейчас уже имеется «материя», которая подле-жит опредмечиванию и одушевлению. Если бы не была сделана первая часть работы — работа анализа, не было бы что одушевлять.

Сейчас появились основания для прорыва к онтологии души. Дли этого на опыт, накопленный экспериментальной психологией, нужно суметь посмотреть другими глазами, например, глазами А. А. Ухтом-ского, что чрезвычайно трудно. Ведь классическая или академическая психология в своем стремлении к объективности превращает человека, т. е. духовное существо (это не больший комплимент, чем Homo sapiens), во вполне телесный «нервно-мышечный препарат» и смотрит на него своим естественно-научным, телесным глазом. Соответственно, изолированно изучаемые психические функции выступают как препараты, а не как жизненные силы — силы человеческой души. Классический пример — исследование Г. Эббингаузом запоминания бессмысленных слогов. По этому же пути пока идет и когнитивная психология, изучающая отдельные «ящики в голове». Ухтомский, на-против, изучал реальный нервно-мышечный аппарат, не утрачивая биологической перспективы, и смотрел на живое вещество духовным взором, оком своей души, что не мешало ему получать вполне акаде-мические, ставшие классическими результаты!. То же относится к живому движению. Например, на балет можно смотреть сквозь призму законов механики или биомеханики, можно — сквозь призму физиологии активности или психологической физиологии, а можно — сквозь призму психологии искусства эстетики и поэзии как на душой исполненный полет, как на «моторный профиль», «кинетическую мелодию», грацию. Последняя в античности означала «великодушие». И эти различные взгляды на живое движение не столь уж несовместимы. Об этом свидетельствует опыт Н. А. Бернштейна, рассматривавшего живое движение от уровня мыщечных синергии до одухотворенных — смыслового и символического уровней2. Трудно сказать, знал ли Бернштейн характеристику духа, данную Г. Гегелем: «Дух не есть нечто абстрактно-простое, а есть система движений, различающая себя в моментах». И эта система имеет отчетливую физиологическую проекцию.

1 Ухтомский А. А. Избранные труды. Л.: Наука, 1978.

2 Бернштейн Я. А. Физиология движений и активность. М.: Наука, 1990.

Дух, — писал Г. Г. Шпет, — не метафизический Сезам, не жизненный эликсир, он реален не «в себе», а в признании. В таком же признании нуждается и душа, чему мешает инерция отрицания или пренебрежения ею, продолжающаяся и сегодня. Даже в статье, посвященной методологическому либерализму в психологии, ее автор А. В. Юревич, призывая к признанию соперничающих психологических теорий равно

достоверными, психологию души считает все же экстремальным ва-риантом гуманистической психологии К Можно по-разному относиться к христианской психологии, которую наряду с гуманистической упомянул Юревич. Однако интерес к душе как к предмету научного исследования вовсе не связан с религиозной верой. Психология поступила довольно опрометчиво, передав проблему онтологии души и духа по ведомству религии. Школа союза души и глагола (М. Цветаева)— вовсе не школа религии и глагола. Свою обедню отслужу, сказал когда-то А. Блок. Философия и наука имеют помимо религиозных и свои истоки духовности и культуры, к которым не грех обращаться хотя бы время от времени.

В поисках целостности психики посильный вклад в построение онтологии души вносят (вольно или невольно) культурно-историческая психология, психология искусства, гуманистическая и некоторые другие направления психологии. Например, Л. С. Выготский через понятие предметной деятельности реинтерпретировал всю совокупность высших психических функций: психика выступила, таким образом, как специфический (А. А. Ухтомский сказал бы: функциональный) орган деятельности. Э. Г. Юдин справедливо отмечал, что в методологическом плане первое завоевание культурно-исторической психологии состояло в том, что понятие предметной деятельности было использовано как орудие функционального объяснения и обоснования целостности предмета психологии2. В дальнейшем и высшие психические функции, в том числе память, стали рассматриваться как интериориЗированные формы предметной деятельности. Преемники Выготского постепенно трансформировали понятие предметной деятельности из универсального объяснительного принципа в реальный предмет психологического исследования. В этом смысле культурно-историческая психология и психологическая теория деятельности могут и должны рассматриваться не как чуждые классической психологии, а как закономерные этапы в ее развитии: в гегелевской терминологии это есть поиск пути от абстрактного, полученного в итоге аналитической работы рассудка, к конкретному, воспроизведение конкретного посредством разума.

1 Юревич А. В. Методологический либерализм в психологии // Вопросы психологии, 2001, № 5. — С. 4.

2 Юдин Э. Г. Методология науки. Системность. Деятельность. М.: Эдито-риал УРСС, 1997, С 273.

Когнитивная психология, удачное изложение, представленное в ряде глав данного учебника, напротив, есть непосредственное продолжение и углубление, притом весьма эффективное, аналитической работы классической экспериментальной психологии. Открываемые (созда-ваемые?) ею с помощью микроструктурного и микродинамического анализа функциональные органы (их называют функциональными блоками, блоками функций, упомянутыми выше ящиками в голове и т. п.) в значительной степени инвариантны по отношению к траг^и-ционно выделяемым психическим актам: ощущение, восприятие, взимание, память, мышление и т. п. Например, блоки сенсорного регистра, иконической памяти, сканирования, опознания, извлечения смысла трудно отнести только к какой-либо из перечисленных психических функций. Это особый путь к синтезу психических функций. Идя по нему, психологи лишь на первых порйх руководствовались компьютерными метафорами. Предугадать, сегодня его будущие результаты едва ли возможно.

1редисловие

17

чудом не можем вернуться в наше детское дословесное состояние и увидеть мир таким, какой он есть на самом деле. Попытки приблизиться к этому состоянию многократно привлекали экспериментаторов примерами чего являются описанные в предлагаемом учебнике опАпы с «переворачиванием» воспринимаемых изображений Р. Грегори. Правда, В. В. Набоков говорил о прелести недоназванного мира, но он же изобразил ужас от мира, потерявшего названия. И такой механизм взаимного опосредствования постоянно работает. Его участники -г- действие, слово и образ постоянно «прорастают» друг в друга, обогащают внутренние формы каждого, на чем и строится их искомое смысловое единство. То, что я пытаюсь сказать, значительно лучше сказано Шпетом при обсуждении проблемы формы и содержания: «В идее можно даже сказать: форма и содержание — одно. Это значит, что чем больше мы будем углубляться в анализ заданного, тем больше мы будем убеждаться, что оно ad infinitum — идущее скопление, переплетение, ткань форм. И таков собственно даже закон метода: всякая задача решается через разрешение данного содержания в систему форм». Интересно отметить, что эти мысли Г. Г. Шпета замечательным образом перекликаются с излагаемыми в данном учебнике положениями специалистов по моделированию функций восприятия и мышления. Сущность этих положений сводится к тому, что удачно (правильно) выполненные формализованные модельные построения представляют собой некоторую часть сущности, содержания изучаемого предмета. В этом смысле появляется неразрывная сущностная связь синтаксиса и семантики явлений. Если мы возьмем привычное разделение психических функций, то для перцепции важна чувственная ткань, для действия — биодинамическая ткань, для переживаний — аффективная ткань. Все эти виды ткани, взаимодействуя одна с другой, претворяются в соответствующие формы. А для мышления важна ткань форм, их до бесконечности идущее скопление и переплетение. Поэтому оно способно «думой думу развивать* (А. Пушкин). Близкие Шпету размышления мы находим у Бахтина. «В себе значимое содержание возможного переживания — мысли не падают в мою голову случайно, как метеор из другого мира, оставаясь там замкнутым и непроницаемым. Оно вплетено в единую ткань моего эмоционально-волевого, действенно-живого мышления-переживания как его существенный момент»1. Значит, и мысль и мышление гетерогенны, можно сказать, синкретичны, включают в себя переживание, волю, действие...

Изложение текста предлагаемого учебника строится по принцип^: от описания феномена к характеристике его закономерностей, механизмов и аналогий. Например, в первой главе раздела «Восприятие и узнавание» описывается восприятие неподготовленным «наивным» человеком сложного изображения, составленного из отдельных пятрн. Дальнейший анализ этого феномена наглядно и удачно вводит учащегося в современную проблематику зрения и распознавания. В частности, через описание восприятия неоднозначных фигур автор подводит читателя к общей идее распознавания, которая может быть сформулирована в виде тезиса «увидеть — значит понять», «не понять — значит начать думать». Это делает естественным переход к изложению материала следующих разделов, связанных с мыслительными операциями, в которых описываются основные факты, феномены и закономерности, связанные с формированием интеллектуальных понятий, решением проблемных и творческих задач.

Многие сложные процессы и явления в учебнике описываются вначале как чисто гуманитарные с использованием ряда высказываний из произведений классической прозы и поэзии. При этом у читателя в принципе появляется возможность почувствовать данную проблему как ранее интересовавшую его лично область знаний, например, знаний о том, что представляют собой его мотивации, эмоции, нравственные нормы или другие качества его личности. Явный интерес вызывают в этом плане и зоопсихологические аналогии проявления явлений психики у животных. Нейронные или молекулярные механизмы, модельные и схематические описания описываемых явлений и феноменов рассматриваются в каждом случае только после такого «гумани-тарного» введения.

В рамках данной логики изложения автор использует фактический и теоретический материал решения творческих задач для введения учащихся в проблематику основных вопросов человеческой личности, ее структуры, характеристик, способов тестирования, описания механизмов и характеристик мотиваций, эмоций, волевых механизмов, чувств и т. д. В ходе изложения автор опирается на многочисленные важные аналогии и корреляты, связывающие данную проблематику с данными нейрофизиологии, этологии, философии культурц.

Многоплановость изложения материала проявляется в том, что данный учебник является одной из немногих книг по психофизиологии, в которых рассматриваются вопросы регулирования психической деятельности на уровне синаптической межнейронной передащ^дру-ществляемой молекулами различных нейроА^^^^^^^^^ле

{Предисловие

19

такими, как эндорфины и нейропептиды. Таким образом, на многих конкретных примерах показано, что межнейронные синапсы представляют собой мишени для многих управляющих как лекарственных, так и повреждающих воздействий.

В заключение следует сказать, что полезной особенностью предлагаемого учебника является возможность использования его для широкой аудитории учащихся естественно-научных, гуманитарных и технических специальностей. Основанием для такой широкой направленности является уже упоминавшаеся многоплановость изложения в сочетании с точностью и образностью языка. Автор стремится дать целостное представление о сущности и основных проблемах психофизиологии: учебник хорошо структурирован, имеет подробное оглавление, названия частей и глав отражают основные логические этапы изложения материала и практически представляют собой краткий конспект курса.

Закончу тем, с чего начал. Целостность не означает непротиворечивости и завершенности, менее того — окончательности, скорее, многостороннее представление материала: с помощью образа, иногда художественного, иногда схемы; с помощью слова, иногда размышляющего, иногда сомневающегося, часто уверенного; и, наконец, с помощью действия — действия механизма, иногд^ психологического, иногда физиологического вплоть до нейронного. Сегодня подобное в науке встречается все чаще и называется дискурсом, которому полезно учить не только в вузе, но и в школе.

Доктор психЬлогических наук, академик РАО

В. Я. Зинченко