§ 3. ОТНОШЕНИЕ ПРЕСТУПНИКА К СОДЕЯННОМУ И ПРОБЛЕМЫ ЛИЧНОЙ ВИНЫ

Поскольку карательно-воспитательный процесс в ИУ должен быть направлен на коррекцию нравственных дефектов, осужденный должен рассматриваться не только как лицо с особым право-вым статусом, но и как носитель этих дефектов.

Особое значение для психолого-нравственной характеристики личности осужденного имеет оценка ею обстоятельств, приведших к преступлению, самого преступления и назначенного за него наказания. Эти признаки относятся к числу важнейших в характеристике осужденного. По нашему мнению, психологическое отношение осужденных к наказанию настолько важно для организации исправительного воздействия, что его следует принять в качестве одного из основных критериев исправления. К сожалению, как работники ИУ, так и суды при решении вопроса об условно-досрочном освобождении очень редко учитывают данный критерий. Это может привести к ошибкам в оценке степени исправления осужденных и как следствие к рецидиву преступлений, на что справедливо обращалось внимание в литературе.

Формирование у осужденных правильного отношения к наказанию (отношение как к справедливому) является одним из путей повышения его эффективности. Осужденный, не раскаивающийся в совершенном преступлении и считающий наказание несправедливым, практически не поддается исправлению — он просто не видит в этом необходимости, а наказание воспринимает только как кару.

Таким образом, основными признаками, характеризующими нравственную деформацию личности осужденного, являются не- правильное отношение к преступлению, неадекватная оценка роли своих личностных качеств в его совершении и отношение к назначенному наказанию как к несправедливому. По данным наших исследований, менее чем у половины осужденных несовершеннолетних сформировано правильное отношение к наказанию, а значит, установка на исправление отсутствует у меньшей части осужденных.

Но подобная работа существенно затрудняется тем, что в условиях мест лишения свободы действуют значительные факторы психологического и социально-психологического порядка, которые способствуют поддержанию и усилению указанных деформаций.

К факторам психологического порядка, укрепляющим негативную нравственно-психологическую позицию личности при отбывании наказания, следует отнести феномен психологической защиты, весьма распространенный среди осужденных. Механизмы защиты достаточно многообразны, в нашем исследовании был рассмотрен только один — рационализация, т. е. подыскивание разумных доводов для оправдания собственного поведения, его вынужденности, полезности и т. д. Действие этого механизма может выражаться в отрицании своей личной ответственности (более половины несовершеннолетних осужденных видят причины своего поступка во внешних обстоятельствах), в от-рицании нанесения своими действиями кому-либо какого-нибудь ущерба (более трети из них полагают, что причинили вред только себе), в осуждении людей, которые их осудили (более половины подростков считают работников следствия и суда несправедливыми людьми), в обращении к более важным обязательствам, когда нарушение закона оправдывается наличием обязательств перед другими, чаще всего перед членами неформальной группы, к которой принадлежал подросток (более трети осужденных апеллируют именно к этому обстоятельству).

С помощью этих психологических механизмов может быть нейтрализован социально-правовой контроль. Правонарушителю не обязательно усваивать антисоциальные нормы, он может в принципе одобрять общепринятые правила, но нейтрализовать распространение их обязательности на собственное поведение путем психологической защиты.

В условиях мест лишения свободы действуют и мощные нега-тивные социально-психологические факторы, под влиянием которых осужденные приходят к отрицанию правомерности социального контроля вообще — путем противопоставления сообщества осужденных другим людям, осознания своих особых ценностей и выработки особых норм. Мы имеем в виду явление, получившее в литературе название «другая жизнь осужденных» (асоциальная субкультура). Асоциальная субкультура, культивируя и усиливая противопоставление индивида и общества, препятствует осознанию вины за совершенное преступление, вообще снимает для осужденного проблему морального самооправдания, нейтрализует влияние на личность средств исправительного воздействия. Она, паразитируя на идеях коллективизма и товарищеской взаимопомощи, извращает смысл важнейших нравственных принципов, превращая их в групповщину и круговую поруку, прививает осужденным чувство крайнего эгоизма. «Другая жизнь» опирается на систему ценностей, норм, традиций, регулирующих поведение осужденных и их отношение к окружающим. Ее сущность заключается в особой стратификации сообщества осужденных, их делении на слои (страты), имеющие различное положение, права и обязанности в сфере неформального общения.

Для правильного понимания нравственной сущности «другой жизни» следует иметь в виду, что для мест лишения свободы ее возникновение закономерно и объективно. Представление о том, что она есть продукт «злой воли» преступников (или «злой воли» администрации ИУ), является поверхностным. Специфичность «другой жизни» обусловливается уникальностью взаимосвязанных социальных факторов, присущих в полной мере только наказанию в виде лишения свободы: принудительной изоляцией индивидов от общества; включением их в однополые группы на уравнительных началах; жесткой регламентацией поведения.

Но существуют и внутренние факторы. Общество осудило преступников и изолировало их в ИУ, тем самым противопоставив их основной массе законопослушных граждан. Это способствует тому, что осужденные осознают себя как членов особого сообщества «мы», имеющего свои интересы, противопоставленного «им», т. е. людям, живущим в условиях свободы. Это является материальной основой для консолидации данного сообщества, имеющего свои особые интересы и ценности и вырабатывающего особые меры по защите этих интересов и сплочению самого сообщества. Принудительное включение в особую социально- психологическую среду, невозможность добровольного выхода из нее, общезначимость некоторых основных ценностей заставляют всех осужденных придерживаться норм, выработанных сообществом, хотя ориентация на само сообщество и степень идентификации себя с ним могут быть различны.

Знание общих закономерностей возникновения и существования «другой жизни» позволяет определить и общие направления борьбы с этим негативным социально-психологическим явлением. Имеющиеся здесь возможности ограничены действием внешних факторов, устранить их нельзя, следовательно, нужны меры (естественно, в рамках закона), смягчающие действие таких факторов. Детальная регламентация поведения во всех сферах деятель- ности объективно вырабатывает у осужденных стереотипы поведения, отвечающие весьма специфическим условиям ИУ, а не социальной практике вне мест лишения свободы. Это в условиях замкнутой среды, где ограничены возможности удовлетворения многих потребностей, снижает активность личности, формирует пассивность и несамостоятельность. В воспитательных колониях следует развивать и поощрять те формы деятельности, в которых могут реализоваться потребности личности в уважении, самоутверждении, творчестве и т.

Кроме того, необходимо разумное уменьшение детальной регламентации повседневной жизни и быта осужденных. В ИУ следует развивать те формы деятельности, которые реализуются в самоутверждении и самоуправлении. Разумеется, возможности самоуправления в местах лишения свободы ограничены рамками закона, но они есть, и задача заключается в том, чтобы пересмотреть структуру самодеятельных организаций осужденных и существенно расширить правовое положение коллективов осужденных. Детальная регламентация поведения осужденных значительно снижает активность личности в условиях изоляции и воспроизводит иждивенческие настроения. Реальной аль+ернати- вой этому может быть только максимально возможная в условиях исполнения наказания самостоятельность осужденных, которая может проявляться прежде всего в формировании воспитывающего коллектива осужденных.

Беседы с осужденными, особенно доверительные и обстоятельные, убеждают в том, что, к несчастью, очень мало кто из них исполнен искреннего и глубокого раскаяния по поводу содеянного. Причем, как ни удивительно, покаянных чувств не испытывают, как правило, не только воры, расхитители и взяточники, но и убийцы, насильники, разбойники. В числе последних и те, кото- рые совершали такие преступления неоднократно или с особой жестокостью и цинизмом, причиняя жертве неимоверные страдания и мучения, или против своих близких. Вот только три примера.

Н., 17 лет, подговорил знакомого убить свою мать, вооружил его ножом. После убийства похитил 2500 руб. убитой.

К., 28 лет, во время пьяной ссоры с родным братом зарубил его топором.

О., 27 лет, поссорившись с женой, избил ее, а затем схватил их сына в возрасте двух месяцев и на глазах у матери убил его ударом головы об пол.

Никто из этих троих в длительных беседах не выразил ни малейшего сожалению по поводу совершенных ими тягчайших преступлений в отношении самых близких родственников — матери, брата, сына, хотя все они признали себя виновными.

При этом аргументы приводятся самые разные. Н., убивший родную мать, силится доказать, что его пребывание за решеткой вообще бессмысленно, поскольку, видите ли, этим мать нельзя воскресить. Братоубийца К. все сваливает на убитого им брата, а О. винит во всем жену и ее родственников. Эти недостойные попытки хоть как-то, но обязательно обелиться достаточно типичны для всех насильственных преступников, которые готовы винить в содеянном ими же кого угодно — родных, близких, свидетелей, жертву, следователя, судью, прокурора, но только не самого себя. Достаточно прочитать их жалобы и просьбы о помиловании, чтобы легко убедиться в этом.

Психологически это понятно. Многие осужденные, рассказывая о совершенных ими преступлениях, уходят от нравственной оценки содеянного в силу психической травматичности для себя подобных оценок и взамен этого сосредотачиваются на связях

11 Зак. 3197

между различными факторами и наступившими общественно опасными последствиями. При этом они стараются растворить себя среди этих факторов, преуменьшая свою роль и по возможности не ощущая себя источником указанных последствий. Происходит отторжение своего «я» от собственного же поведения. Чрезвычайно любопытно, что насильственные преступники между тем отличйо знают, за что именно их наказали и абстрактно, безотносительно себя искренне убеждены в том, что за такие действия обязательно надо наказывать. В принципе они не возражают и против того, чтобы и их наказали, это тоже было бы справедливо, главный же вопрос для них — как. Поэтому убийцы в один голос утверждают, что наказание слишком сурово, что вполне можно было бы обойтись половиной назначенного срока, что их уже давно можно было бы освободить и т. д.

Все это дает основание думать, что кающиеся убийцы, которых все время преследуют образы их жертв и которые сурово и беспощадно осуждают себя, во многом плод фантазии писателей, которые никогда не изучали таких преступников. Бьющие себя в грудь бывшие злодеи и лиходеи — мираж, и с этим надо смириться, особенно всем тем, кто безоглядно и бездумно ратует за мягкие наказания опасным преступникам.

Что же касается корыстных преступников, то здесь картина существенно другая, поскольку очень многие из них, формально даже согласные с приговором, в глубине души все-таки не понимают, за что же они попали в неволю. В последние годы всеобщего воровства и лихоимства подобное отношение к содеянному резко возросло и такие преступники глубоко убеждены в том, что наказаны они только потому, что попались. Естественно, нравственный самоупрек здесь (как, впрочем, и среди убийц) начисто отсутствует. Поэтому сожаление выражается обычно по поводу своего поведения, неосторожности, неумения делать деньги, отсутствия ловкости, предательства друзей, жестокости милиции или суда и т. д. Наивные (но только на наш взгляд) эти рассуждения воров, взяточников и расхитителей невольно напоминают по-ведение первобытных охотников и собирателей, которые брали от природы все, что могли. Так ведут себя и названные преступники, ощущая, бессознательно воспринимая окружающую среду как социализированную природу, которая сама по себе предоставляет человеку средства к существованию. Поэтому нет греха, во всяком случае особого греха, взять у нее что-нибудь. То, что это почти всегда принадлежит другим или безымянному и безликому государству, мало кого смущает, поскольку изначально оценивается как некая данность, извечный порядок вещей, к которому надо просто приспособиться. Завладение чужим добром ведь тоже форма приспособления, адаптации, хотя и достойная порицания в глазах общества.

Мы не будем здесь вдаваться в детальный анализ общесоциальных причин такого отношения преступников к наказанию. Отметим лишь, что в настоящее время оно тесно связано с общим падением нравов, утратой многих привычных моральных ориентиров и ценностей, разочарованием в жизни и неверием, ростом анархических настроений, нигилистическим отношением к закону на фоне ухудшающегося материального положения людей, отдельных групп населения. Но было бы неверным указывать лишь на эти явления и процессы, сколь значительными бы они ни были. Ведь убийство, например, родной матери или собственного ребенка в принципе должно безоговорочно осуждаться самим преступником независимо от того, какие социально-экономические и иные трудности в данный момент переживает общество.

Более того, отношение виновного к им же содеянному, если брать даже не единичные случаи, а их множество, по-видимому, вообще напрямую не связано с уровнем материального благосостояния людей. И в современных развитых странах, и в дореволю-ционной России, которая была несравненно богаче, чем мы, имелось и имеется множество опасных преступников, которые в тюрьме и на каторге и не думали каяться. Блестящая работа В. Дорошевича «Сахалин. Каторга» — убедительное тому доказательство. В книге дана мастерски написанная галерея портретов убийц и разбойников, рассказывающих о своих злодеяниях без угрызений совести, вполне спокойно, даже с усмешкой и некоторым юмором. «Весельчаки»-убийцы неоднократно встречались и нам.

Так в чем же дело?

Прежде всего отметим, что сразу же после обнаружения и за-держания преступника он попадает как бы в оппозицию ко всем и от всех ожидает нападения, т. е. значительного ухудшения своего положения, сурового наказания вплоть до лишения жизни. Очень многие ему угрожают, он ни от кого не ожидает действительного сочувствия и понимания, никто не выражает желания разделить его страдания и страхи. Поэтому все его жизненные силы, от природы иногда не очень значительные, уходят на круговую оборону, которая тем яростнее, чем более враждебной ощущается им госу-дарственная машина, хладнокровно переламывающая его жизнь и судьбу и отнюдь не склонная к снисходительности. На данное обстоятельство мы обращаем особое внимание, поскольку преступник чаще всего — это отчужденная личность, бессознательно ощущающая немалую дистанцию между собой и людьми, социальными институтами, общественными ценностями. Иными словами, будущие преступники в силу своей отчужденности уже заранее предрасположены воспринимать следствие и суд как нечто чуждое и даже враждебное. Дальнейшие события обычно убеждают их в своей правоте.

Однако подвергнутые аресту подозреваемые и обвиняемые вынуждены обороняться не только от следователя или прокурора. Не менее травматичной становятся для очень многих из них, особенно впервые взятых под стражу, сама обстановка в местах лишения свободы, ее жесткие ограничения, подавление воли и же-ланий, действия сокамерников и т. д. Так что фронт обороны у них весьма широк. В этих условиях нравственные вопросы собственного преступного поведения неизбежно начинают отступать на второй план, а потом как бы растворяются, самоупреки, если они и были, исчезают вообще, так как своих сил и возможностей может не хватить для отражения внешних опасностей, которые так реальны и которые могут исковеркать всю жизнь. Таким путем вырабатывается определенная позиция, постоянная линия поведения, ориентированная лишь на обеспечение собственной безопасности и жестко закрепляемая в психике как более или менее надежная гарантия своего относительного благополучия в крайне неблагополучных условиях мест лишения свободы.

Надо добавить, что темы совершенного преступления, личной вины, ответственности весьма непопулярны в тюрьмах и колониях. Их редко касаются даже представители администрации, и не в последнюю очередь в связи с тем, что обычно не могут сказать ничего существенного по поводу причин преступного поведения.

соотношения виновности и наказания, перспектив дальнейшей ; жизни. Они совершенно не подготовлены, а поэтому неспособны проникнуть в душу осужденных, в ее сокровенные глубины и интимные переживания, вызвать исповедь и покаяние, а тем самым и очищение. Но даже если бы тюремные работники могли бы и захотели это сделать, у них попросту не хватило бы времени на такие занятия в силу множества других, на первый (только на первый!) взгляд гораздо более важных обязанностей.

Итак, покаяние чуждо преступникам, отбывающим наказа-ние в местах лишения свободы, более того, такая проблема там даже и не ставится. Между тем оно крайне необходимо для решения не только абстрактных нравственных проблем, но и многих практических задач, и в первую очередь для предупреждения рецидива преступного поведения, изменения поведения вообще на основе обретения духовности и обращения к иным ценностям. Покаяние не только признание собственных ошибок и заблуждений, но достижение человеком нового качества. Исповедь и покаяние могут стать существенным способом снижения высокого уровня тревожности осужденных и напряженности в их среде, а следовательно, сокращения числа нарушений в ИУ и укрепле-ние там режима.

Нельзя забывать, что покаяние, раскаяние (по латыни — penitencia — отсюда пенитенциарные учреждения) представляет собой переживание чувства стыда и угрызений совести. Это морально-психологическое переживание имеет исключительное значение для нравственного совершенствования осужденного, ибо покаяние обусловлено тем, что переживание чувства стыда сопровождается самопорицанием, самоупреками и самоосуждением им своего поведения. Регулирующая роль этой важнейшей этической категории заключается в том, что стыд представляет собой зачаточный, не резко выраженный гнев человека на самого себя, гнев, обращенный вовнутрь человека. ! Внутренняя, этическая сущность стыда и совести одна и та же: «Стыд и совесть говорят разным языком и по разным поводам, но смысл того, что они говорят, один и тот же: это недобро,

это недолжно, это недостойно. Такой смысл уже заключается в стыде; совесть прибавляет аналитическое пояснение: сделавши это недозволенное или недолжное, ты виновен во зле, грехе, в преступлении». Переживание осужденными чувства стыда и совести значимо с педагогической точки зрения еще и потому, что они являются индивидуальными психическими механизмами, через которые общество воздействует на личность посредством внутренней саморегуляции ею своего поведения и, следовательно, самовоспитания. Совесть составляет способность личности контролировать свое поведение, отражать в своем самосознании, самооценках и мотивах те наиболее высокие требования, какие только могут быть предъявлены человеку. Органическая связь совести и добра делает совесть не только формой своеобразной нравственной самокритики, но вместе с тем и проявлением моральной ответственности личности, определяющим выбор пове-дения.

Угрызение совести, сопровождающее покаяние, — это устойчивое эмоциональное отношение осужденного к содеянному, выражающееся в отрицательных эмоциях, переживаниях глубокого неудовольствия, морального страдания. Оно вызывается самоосуждением человека, сожалением о содеянном в прошлом преступлении. Что же надо сделать, чтобы в условиях отбывания наказания сработал этот мощнейший механизм нравственного воздействия на личность осужденного? Как разбудить дремлющую совесть? Сразу же оговоримся, что мы отрицательно относимся к такой постановке вопроса, что у некоторых совести (как и стыда) вообще нет, что этот вечный «внутренний тиран» (по вы-ражению 3. Фрейда) иными сверхчеловеками уже преодолен, а иными недочеловеками неизвестно когда утерян. Безусловно, совесть есть у каждого вменяемого человека. Вопрос только в том, что она по многим причинам заблокирована еще до совершения преступления, а во время отбывания наказания из-за определенных условий эта блокада не только не снимается, но порой даже еще более усиливается.

Одной из самых существенных преград на пути к покаянию осужденного лежит феномен психологической защиты, проявляющийся, как уже отмечалось выше, в различных формах сопротивления воспитательному воздействию. Однако речь должна идти не о разрушении психологической защиты, которая выражает бессознательное стремление личности сохранить целостность, определенность своего «я», уровень самосознания, самоуважения и самооценки. Необходимо так построить процесс исправления, чтобы с помощью индивидуального психотерапевтического воспитательного воздействия постепенно преодолевать этот барьер. Следует подчеркнуть, что для успеха в этой работе имеет значение умение воспитателя выявить у осужденного и использовать в своих целях склонность к концентрации на проблемах собственной жизни, помочь пробудить у него интерес к самому себе («надо отважиться войти в самого себя»). Это позволяет создать опре-деленные предпосылки для формирования более правильной самооценки у преступника, а также способствует пробуждению у него первых импульсов потребности самопознания и самовоспитания, что напрямую связано с проблемой покаяния.

Вместе с тем переживание раскаяния, чувства стыда и угрызения совести не должны быть сведены к беспредельному самокопанию личности во внутреннем мире и болезненному самоистязанию, доводящему до психического истощения. С другой стороны, раскаяние должно быть деятельным — искуплением вины, выразившимся в осознании необходимости отбыть наказание и исправиться. «Поскольку преступника наказывают, это предполагает требование, чтобы и он понимал, что его наказывают справедливо, и если он понимает это, то, хотя он и может желать, чтобы его освободили от наказания как внешнего страдания, тем не менее его всеобщая воля, поскольку он признает, что его наказывают справедливо, согласна с наказанием».

Таким образом, покаяние должно осуществляться в рамках того общего подхода к наказанию, согласно которому оно есть приговор, произносимый осужденным над самим собой. Однако если все силы осужденного уходят на круговую оборону или са- мооборону, то дело не доходит не только до деятельного раскаяния или покаяния, но даже до более или менее искреннего самоупрека. Поэтому следующим направлением пробуждения у осужденного чувства стыда и совести должно стать максимальное снятие неоправданных правоограничений, гуманизация условий содержания. Прежде всего здесь идет речь о смягчении фактора асоциальной субкультуры и ее профилактике.

Преодолеть «другую жизнь» в условиях изоляции от общества, как уже отмечалось, практически невозможно, но оградить осужденного от наиболее уродливых ее проявлений необходимо не только с точки зрения законности, но прежде всего с той целью, чтобы освободить душевные силы человека от изнурительной борьбы с преступным сообществом за свое элементарное са-мосохранение, чтобы направить эти силы в русло духовного самовозрождения, покаяния и самоопределения.